Национальный состав Бурятии складывался веками и изменения в нем, а соответственно, в языковой ситуации региона, в основном, косвенно или прямо определялись решениями той государственной системы, в которую она входила. Попытаемся на основе разных, в том числе и документальных, материалов воссоздать по возможности наиболее полную объективную картину тех противоречий, в условиях которых происходило языковое развитие бурятского народа, а также их осмысление с позиций современной этносоциолингвистики, в частности, выявить степень влияния государства, политики и идеологии, процессов социокультурной модернизации на состояние и развитие таких небольших языков, как бурятский, обратив особое внимание на проблему грамотности и письменности, бурятско-русского двуязычия, соотношение язык - диалект, понятие "литературный язык" и т.д. Очевидно, что невозможно дать исчерпывающий ответ на все эти вопросы, поскольку факторов, определяющих развитие, распространение любого языка или, наоборот, его упадок, деградацию, достаточно много. Обычно в случаях сосуществования двух и более языков те факторы, которые способствуют популяризации и развитию одного языка, соответственно снижают престиж другого. Необходимо отметить и то, что в ходе подбора материала остро чувствовался недостаток официальных документов бывших центральных российских и союзных органов по вопросам национально-языкового планирования. Документы архивов Бурятии чаще являются лишь отголосками тех решений, которые принимались наверху. Иногда можно лишь догадываться о первопричинах принятия на местах того или иного постановления или указа.
Ранний, дороссийский, период развития бурятского языка достаточно подробно рассматривался рядом ведущих монголоведов (Г. Рамстедт, Б.Я. Владимирцов, Н.Н. Поппе, Г.Л. Санжиев, Т.Я. Бертагаев, Ц.Б. Цыдендамбаев, И.Д. Бураев, Л.Д. Шагдаров, В.И. Рассадин и другие), основное их внимание было обращено как на общие, так и на частные внутриязыковые вопросы. История развития языка преимущественно рассматривалась в сравнительно-историческом освещении монгольского и тюркского языкознания и посредством изучения языка памятников, различные точки зрения высказывались по поводу характера старомонгольского языка, проблемы автохтонности бурят. Лингвистические данные активно привлекались бурятскими историками и этнографами, так же как и при анализе языковых фактов использовались исторические материалы. Однако пока единства мнений относительно происхождения бурятского языка, его развития в дороссийский период, так же как относительно этногенеза бурят не наблюдается, большинство утверждений носят преимущественно гипотетический характер. Более достоверными являются сведения, датируемые XVII в., когда в регионе появляется русскоязычное население.
Очевидно, что новый этап развития любого языка связан с изменением государственного статуса его носителей. Официальное вхождение бурят в начале XVII в. в состав России, безусловно, отразилось как на положении бурят, так и на их языке и имело, вероятно, вначале незаметные, а в дальнейшем очень существенные для него последствия. Именно с этого времени начинается процесс консолидации бурятского этноса и образование соответствующей языковой общности, к этому периоду можно также отнести начало развития русско-бурятских языковых контактов, развитие сначала русско-бурятского, а в дальнейшем активизацию бурятско-русского двуязычия.
Пройдя в своем становлении несколько этапов, каждый из которых характеризуется определенным своеобразием, бурятско-русское двуязычие в настоящее время есть широко распространенное явление, один из основных элементов языковой ситуации в Республике Бурятия. Его развитие, как и любое национально-русское двуязычие в России, СССР и снова России, было обусловлено объективными историческими условиями и языковой политикой государства, в который входил данный регион.
Как отмечено выше, история развития бурятско-русского языкового контактирования начинается с появления в данном регионе в середине XVII - начале XVIII вв. русскоязычного населения. В дореволюционный период наблюдалось несколько крупных переселений русских на территорию Восточной Сибири. В середине XVII века для охраны русско-монгольской границы были отправлены русские казаки. Строительство Сибирского тракта в XVIII в. и Сибирской железнодорожной магистрали в конце XIX - начале ХХ вв. привлекло огромное число переселенцев из Европейской части России. В начале ХIХ в. началось освоение природных богатств региона, что также значительно увеличило численность русского населения. Все это время продолжалась крестьянская колонизация как в виде административного, так и в виде вольного переселения. Кроме того, данный регион, как и многие другие регионы России, был местом политической ссылки и каторги. Местное население было оттеснено вглубь тайги, междуречные пространства и мелководные степи. Лучшие угодья и земли захватывались переселенцами. Таким образом, в 1897 г. доля русского населения была 57,1 %, а в 1926г. - 68,9 % [Мангатаева 1995, с. 24]. Доля бурятского населения также существенно сокращалась в результате эпидемий, болезней, большого количества лам (10 % мужского населения), которым запрещалось жениться, а также миграций бурят в Монголию и их частичной ассимиляции (ясашные, обрусевшие буряты)1.
В целом буряты представляли собой сельское население. В 1899 г. в Верхнеудинске проживало 52 бурята, в 1904 - 90 (10 юрт), в 1928 г. городское население Бурреспублики составляло 9 %, среди которых бурят было и того меньше [Ескевич, 1928, с. 113], в 1959 г. их было 17 %, в 1979 - 36 % [Нимаев, 1997, с. 16].
Если в советский период относительно политики Российского государства, касающейся национальных меньшинств, в научно-общественной литературе присутствовало однозначное мнение, что царское правительство угнетало малые народности, ассимилировало их, то в настоящее время этого единодушия нет. Большинство современных авторов считают, что в целом в масштабе российской империи установки на ассимиляцию не было.
В.М. Алпатов [Алпатов, 2000, с. 29-31] отмечает, что население в Российской империи классифицировалось не по нациям, а по вероисповеданиям и большинство нехристианского населения включалось в категорию инородцев. По его мнению, официально этнических привилегий русские не имели, но государство поддерживало православную религию, русскую культуру и язык, который был государственным, все другие языки не имели официального статуса. Что касается инородцев, как правило, вопрос об их ассимиляции не ставился, поскольку, как считалось, они еще "не доросли" до этого и отношение к языкам зависело от множества факторов, связанных со временем присоединения территории, степени ее освоенности и т.д. По мнению автора, царская администрация мало обращала внимания на культурное развитие инородцев, более активную роль играла церковь, развивавшая миссионерскую деятельность.
Примерно то же мнение высказано А. Миллером [Миллер, 2002, с. 146], однако он уточняет, что русификаторская ориентация относительно символической политики усилилась в период царствования Александра III, а при Николае II эта политика стала ощутимой, поскольку наблюдалось систематическое увеличение статьи расходов бюджета на начальное образование, а именно школа низшей ступени является ключевым инструментом ассимиляторской политики. Кстати, можно также отметить, что именно в этот период был издан ряд законов и указов, касающихся реорганизации общественного управления у тех же бурят, поземельного устройства крестьян и инородцев Забайкалья, свидетельствовавших об усилении ассимиляторской политики царской администрации. По мнению же В. Мильчиной, в тот период "цель у всех чиновников была одна - полное обрусение инородцев, но вот единой политики (системы мер) для достижения этой цели не было" [Мильчина, 2002, с. 542]. То есть практически можно говорить о скрытом характере русификаторской политики российского государства, активизировавшейся в конце ХIХ - начале ХХ вв.
Что касается языковой ситуации, то для дореволюционной Бурятии в целом было характерно моноязычие, несмотря на то, что характер расселения, в основном, был чересполосный; школы еще в 20-е гг. ХХ вв. имели однородный этнический состав [Ескевич, 1929, с. 61]. Переселенцы, если они селились рядом с бурятскими селами, обычно усваивали язык и обычаи старожилов-бурят. В частности, о массовом распространении двуязычия среди русских старожилов региона в прошлом свидетельствуют различные источники и исследователи [Дарбеева, 1984; Щапов, 1937]. Буряты же в массе своей были одноязычны, а те, кто вступал в контакт с русскими, осваивали русское просторечие и диалектную речь. Тесные хозяйственные и культурные связи отразились в языках; в обоих языках имеются целые пласты заимствованной дореволюционной лексики. Массовое освоение русского литературного языка бурятами началось в 20-е гг. ХХ в. через школьное и специальное образование и в процессе все более расширяющегося участия национального населения в социалистическом производстве.
Одна из основных причин моноязычия бурят была в культурной отсталости, кочевом и полукочевом образе жизни, малограмотности2. Первая светская школа была открыта в 1802 г., затем в 1880 г. были открыты две школы. Они были учреждены миссионерами и при них были построены церкви. Обязательным условием поступления в школу было крещение. Бурятское население относилось к этим школам с подозрением, враждебно [НАРБ, Ф. Р-2, оп. 1, д. 29, с. 80]. "У бурят в школах, например, не допускалось изучение родного языка и грамоты, научное изучение монгольского языка началось у европейцев, в частности у русских: но изучения, основанного на данных трудах, не было у самих носителей этого языка, так как русский язык этих трудов был недоступен большинству. В специальных учебных заведениях вообще мало обучалось детей монгольской национальности:" [Цыбиков, 1928, с. 23]. "К семидесятым годам [прошлого столетия] количество бурятских школ не увеличилось, но число учащихся к 1871 г. возросло до 80 человек. Самым многочисленным было тогда Онинское училище, имевшее 47 учеников (38 бурят) и 2 учителя: В старшем отделении лучшие ученики читают по-русски и по-монгольски без всякого затруднения:" [Кудрявцев, 1927, с. 66-67].
"По переписи 1897 г. грамотность основной народности бурят-монголов выражалась в 7,2 %, неграмотных же было 92,8% ,и по степени грамотности они стояли только выше племен Крайнего Севера: Грамотность восточных бурят в этот период была выше, чем западных (8,4 и 5,2 %)" [Данилов, 1927, с.29]3. Вероятно, здесь подразумевается знание грамоты старомонгольского и русского языков, поскольку далее отмечается, что "грамотных по-русски среди мужчин было - 4,6 %, не по-русски - 6,4 %" [Там же]. Интересно, что уже в те годы "доля перешедших на русский язык забайкальских бурят составила 5,2 %, иркутских - 12,5 %. Число крещеных бурят достигло 50 тысяч человек" [Цит. по: Нимаев, 1997, с.14].
Как отмечают многие авторы, существовала значительная разница языкового положения в Западной и Восточной Бурятии4. В западных аймаках бурятско-русское двуязычие было более распространено, чем в восточных, чему способствовало и насильственное крещение бурят, а также то, что школьная сеть до революции здесь была гуще - в 1918 г. 157 школ (у восточных бурят - 48) [Ескевич, 1926, с. 41], языком преподавания в них был русский. В Восточной же Бурятии эта разница компенсировалась, во-первых, большим числом хувараков в дацанах, которые обучались тибетскому языку. Известно, например, что многие дацаны занимались книгопечатанием. Например, Тугно-Галтайский дацан имел в 1889 г. деревянные матрицы для 21 сочинения, а в 1909 г. - 30 [Цыбикдоржиев, 2002]. Во-вторых, мальчики обучались в административных центрах монгольской грамоте. Под руководством старых писарей они обучались письму и письмоводству. Содержание обучающихся при степных думах будущих писарей и служивых людей включалось в смету расходов в виде коз, овец, баранов. Например, первогодки получали 4-5 коз в месяц на пропитание [НАРБ, Ф. Р-2, оп. 1, д. 29, с. 80].
Говоря о низком уровне грамотности бурят в тот период, необходимо особо отметить почти полную безграмотность женщин: на 1000 восточных буряток приходилось 6 грамотных, а среди западных - 8 [Данилов, 1927]. Как и у других народов, у бурят не поощрялось обучение в школах девочек: "Грамотная женщина не сможет занять какую-либо должность, и вообще грамота и образование для женщин излишни" [НАРБ, Ф. 533, оп. 1, д. 6, л. 22]. Уровень владения тем или иным языком женщинами или мужчинами - один из важных и интересных социолингвистических параметров. И можно даже утверждать, что обучение женщин грамоте и языкам дало мощный толчок развитию образования и соответственно двуязычия, поскольку именно в семье и с семьи начинается языковая политика. Убеждения родителей, и очень часто именно матери, закладывают основу отношения к родному языку5. В этом смысле термин "язык матери" приобретает одно из решающих значений.
Низкий уровень образования, с одной стороны, способствовал консервации, сохранению бурятского языка, поскольку его носители не изучали и не знали ни русского, ни тем более какого-либо иностранного языка; но он и не способствовал его развитию, изучению, выработке каких-либо литературных норм6. В частности, это одна, по нашему мнению, из причин, почему до революции не была решена и проблема реформы старомонгольского письма. Кстати, Н.Н.Поппе, наоборот, объясняет низкий уровень образования отчасти трудностью монгольской письменности, несовершенством алфавита, несоответствием разговорного языка языку письменности [Поппе, 1933, с. 93-94].
Так же, как и во многих других языках, проблема графического оформления, тесно связанная с культурно-религиозной, а иногда и политической ориентацией носителей языка, в бурятском языкознании обсуждалась не один десяток лет. Вопросы письменности всегда принадлежали к наиболее сложным и больным вопросам прошлого бурят. Не вдаваясь в подробности истории происхождения и развития старомонгольской письменности, отметим только, что, несмотря на общепризнанное мнение об уйгурских ее истоках, история ее становления достаточно запутанна и спорна. То, что она очень рациональна, является универсальным средством общения носителей различных монгольских диалектов и носит наддиалектный характер, что обычно характерно для литературных языков, очевидно. Можно только утверждать, что в период Чингисхана произошла активизация ее использования, и в дальнейшем после распада империи были различные удачные и неудачные попытки ее реформирования, приспособления к постепенно образующимся национальным языкам. Данный процесс для таких ответвлений, например, как бурятский язык, затягивался как по причине неграмотности основной массы населения, так и по причинам этносоциальным, которые тесно взаимосвязаны.
Сегодня, подчеркивая важность использования государственного языка, многие зарубежные социолингвисты при описании сфер функционирования малых языков, в первую очередь, указывают на язык, используемый в образовании и религии. Религия и национальный менталитет считаются мощнейшими факторами национально-культурного языкового развития. Если до революции религия в России была этнодифференцирующим фактором, то сегодня она приобретает этноинтегрирующий характер, поэтому очень важно учитывать, какой язык используется при совершении религиозных обрядов, при богослужении. Буряты, как и любая другая малая народность, испытывали и испытывают на себе влияние не только господствующего языка государства, с которым контактируют или в состав которого входят, но и языка религии данной страны. Так, до революции тибетский язык оказывал сильное влияние на языки монголов-буддистов, а русский - на язык крещеных бурят. Сейчас в связи с возрождением буддизма, шаманизма, открытием церквей и дацанов видится перспектива возрождения бурятского языка, языка общения в дацанах, языка шаманских заклинаний. Можно также добавить, что именно религиозная монолитность усиливает внимание к национальному языку, способствует распространению грамотности на этом языке, хотя до сих пор у многих народов сохраняется территориальная, религиозная и языковая разобщенность.
В период с начала контактирования бурят с русскими примерно до середины XVIII в. данный языковой контакт сводился, в основном, к немногочисленным устным заимствованиям русских слов бурятами и бурятских слов русскими старожилами. В связи с проникновением старомонгольской письменности на территорию Забайкалья эти контакты расширились: русизмы стали проникать в старописьменный бурятский язык. И если устно, в основном, заимствовалась бытовая лексика, то с принятием письменности в бурятский язык стало больше проникать официально-деловой, общественно-политической лексики.
Поскольку структура любого языка лингвистически отражает в определенном смысле историческое развитие общественного сознания его носителей, т.е. структура языка есть социальный продукт, языковые явления периодов крупных социальных изменений и революций специально исследуются лингвистами. Не являются исключением и языковеды Бурятии. Для большинства языков народов России, в том числе и для бурятского, общепринятой является двухступенчатая периодизация истории развития национального языка: дореволюционная и послереволюционная. Например, А.А. Дарбеева [1997] считает, что эти два периода характеризуют коренные изменения социальных функций письменного языка, обусловленные сменой общественных формаций. В дореволюционный период (XVII - начало XX вв.) письменный язык обладал минимальными социальными функциями. В советский период, по мнению автора, его социальные функции максимально расширились, в связи с переводом на собственную бурятскую диалектную основу произошли изменения на всех уровнях языка.
Что касается национально-русского языкового взаимодействия, то дореволюционный период характеризуется медленными темпами, обусловленными незначительными и нерегулярными контактами носителей языка, низким уровнем их образования и т.д., поэтому новые термины, слова обычно не заимствовались, а создавались на базе собственных общемонгольских ресурсов. Соответственно заимствований было немного, главным образом, это были функционально необходимые слова, которые обозначали понятия, отсутствовавшие у бурят. Ввиду слабого владения бурятами русским языком, эти слова проходили определенную обработку, национализировались или адаптировались, т.е. приводились в порядок, соответствующий звуковой системе заимствующего языка, и подчинялись в дальнейшем его словоизменительным и словообразовательным законам. Данный период оценивается бурятоведами как достаточно продуктивный для бурятского языка, поскольку адаптированная лексика обогащала его, усиливала выразительные средства. Можно также отметить, что этот период характеризуется тем, что государственной и образовательной политикой царского правительства в дореволюционной России были заложены основы для развития бурятско-русского двуязычия, а процесс социокультурной модернизации, охвативший Россию, для бурят в области национально-языковых отношений преимущественно свелся к проблемам грамотности, требованиям создания системы национального образования.
Сегодня в оценке роли Великой Октябрьской революции в решении различных национальных вопросов и проблем, в том числе и национально-языковой, уже нет той однозначности, которая присутствовала в доперестроечное время, когда языковедами страны безусловно признавалось ее величайшее значение. В частности, и все бурятские лингвисты считали, что Октябрьская революция подняла бурятский язык до уровня письменного литературного языка и наделила его рядом новых общественных функций. И трудно им здесь что-либо возразить, поскольку действительно у многих народов, как и у бурят, родной язык стал не только средством общения в семье, быту, на работе, но и языком художественной литературы, публицистики, школьного образования. Кроме того, очевидно, что исследователь, пишущий по актуальным проблемам, всегда в той или иной мере находится под воздействием общественного сознания своей эпохи [Алпатов, 1994, с. 29].
Однако можно также утверждать, что то, что не смогли сделать миссионеры до революции, с успехом сделала советская власть, полностью выполнив "русификаторскую установку" путем ряда реформ письменностей, переведя все существовавшие тогда в России графики на кириллицу, постепенно отменив преподавание на родном языке, увеличив количество часов в школьной программе для русского языка и уменьшив - для национальных, проведя определенную социальную миграционную политику.
Экстенсивное развитие Сибири было продолжено в советское время. Население региона росло, в основном, за счет переселенцев из центральных районов страны в национальные окраины, что сопровождалось ростом полиэтничности последних, массовыми переселениями, утратой этнических территорий, обычаев, традиций, смешением языков и культур, а в ряде случаев вытеснением и ассимиляцией более слабых, малочисленных народов. Причем политика советского государства не способствовала тому, чтобы русские, переезжавшие в национальные регионы и порой составляющие там меньшинство, психологически ощущали себя таковыми и соответственно старались реализовать свои права и выполнять обязанности. Вот почему сегодня приходится прилагать немало усилий для создания определенного общественного мнения и снятия социальной напряженности.
Как отмечает В.М. Алпатов [2000, с. 38-44], после революции новое государство приступило к реализации совершенно новой лингвистической политики, не имевшей аналогов в мире. В основе этой политики лежал отказ от обязательного государственного языка при обеспечении школ на всех местных языках. Причин выработки такой политики было несколько. Во-первых, она представляла реакцию на политику царского правительства и вытекала из распространившихся тогда представлений о необходимости строительства нового общества, учитывающего интересы простых людей. Во-вторых, она отвечала массовым ожиданиям мировой революции, государственные рамки рассматривались как временные, а вопрос о государственном языке не считался актуальным. Она совпадала с умонастроениями демократической интеллигенции малых народов, а годы революции и гражданской войны стали периодом активного роста национального самосознания. В-третьих, в этот период наблюдается расширение функций большинства национальных языков, причем не только в России, но и во многих странах. В-четвертых, объективными основаниями данной политики было нарушение общегосударственных связей в годы гражданской войны и последующей разрухи, что усиливало позиции региональных языков. К перечисленным В.М. Алпатовым причинам можно добавить, что не все было так однозначно. Курсы партии, принятые на VIII, Х, XII съездах по национальным вопросам, свидетельствуют, что у большевиков не было единой национальной политики, существовало несколько концепций, на которые они опирались и которые дорабатывали уже по ходу событий, формируя собственную национальную политику, причем так же, как и до революции, в каждом национальном регионе существовал отдельный подход в решении этих задач.