Выше уже говорилось о важных для становления национального самосознания событиях конца ХIХ - начала ХХ вв., что отразилось в материалах многочисленных съездов и дискуссий, в которых заметную роль играла тема бурятского языка. Революционные события 1905 г. привели к формированию более открытого политического пространства в период между революциями 1905 и 1917 гг., поменялось и направление этнической дифференциации: "Хотя религия оставалась главным критерием отделения русских от нерусских, в последние годы царизма язык (здесь и ниже выделено мной. - Г.Д.) и национальность стали крайне востребованными обозначениями различий. По словам Слокума, хотя и незаконченный, переход от дифференциации на основе религии к языковой стал "трансформацией дискурсивного режима, революционным разрывом в традиции отношений русских с нерусскими народами" [Суни, 2001, с. 67]. Эта общероссийская тенденция коснулась и территорий проживания бурят. С активизацией национального движения после указов о свободе совести и вероисповедания наряду с конфессиональной идентификацией актуализировался языковой фактор. Впервые на серии съездов 1905-1906 гг. в различных местах Бурятии наряду с вопросами общественного самоуправления бурят, прав собственности на землю, свободы вероисповедания, были остро подняты проблемы народного образования7, грамотности бурятского населения и, в частности, письменности.
Одними из наиболее знаменательных в этом плане считаются съезды учителей в мае и августе 1906 г., на которых при обсуждении национализации школ, обучения грамоте (родной и русской) всех детей, прежде всего, был поднят вопрос о бурятском языке как языке преподавания и, соответственно, об алфавите. Причем, если относительно забайкальских бурят вопрос стоял о выборе между модернизацией старомонгольской письменности либо принятием латиницы, то для западных бурят вопрос стоял более остро. Как отмечал Ц.Жамцарано, "бурятские учителя только летом 1906 г. познакомились с бурятским алфавитом: нигде монголо-бурятской грамоты в Иркутской губернии не преподают, за исключением духовной семинарии: В Иркутскую учительскую семинарию до октябрьских дней принимали только крещеных, а для иноверцев - буддистов или шаманистов двери семинарии были закрыты, хотя в содержании семинарии буряты участвовали. Чтобы не проникли монгольские книги из Забайкалья - была цензура и таможня. Учителя, даже при всем своем желании, не могли изучить своей грамоты и литературы. Из того, что сейчас в Иркутской губернии в 1000 раз легче найти учителя русского языка, чем монгольского, еще не вытекает ненужность национализации школы и употребления своего алфавита:" [Жамцарано, 1907б, с. 17].
В длительной дискуссии о путях реализации идей национально-культурного возрождения одним из главных вопросов стал вопрос о языке, поскольку, как отмечалось в первой главе, "национальность, основанная на собственном языке (выделено мной. - Г. Д.), стала основным критерием для дифференциации между русскими и нерусскими" [Суни, 2001, с. 65]. Важнейшую роль в развитии национально-культурного возрождения сыграл союз учителей "Знамя бурятского народа", образованный при непосредственном участии Ц. Жамцарано. Уже в самом начале своей общественной деятельности союзом были сформулированы основные проблемы, которые стояли перед движением за национальное возрождение. Прежде всего, язык выступил в качестве этнодифференцирующего маркера наряду с такими факторами, как самосознание, образ жизни, обычаи.
Письменность как одно из условий существования языка становится предметом наиболее горячих дискуссий, поскольку она может выступать маркером принадлежности к общности - российской или монгольской. Так, в контексте идеи об этноинтегрирующей функции буддизма подчеркивается и значение связанной с ним письменности, через нее может интенсифицироваться процесс моделирования общебурятской общности: "с восприятием буддизма буряты-шаманисты постепенно усвоят высшие нравственные идеалы, научатся уважать, ценить себя и других, расширится их духовный кругозор, они освоятся с родною монголо-бурятской письменностью, литературой и сами будут, по примеру забайкальских сородичей, писать и читать свои мысли по-бурятски, будут через литературу сноситься со всеми монголами, войдут в идейное общение с ними" [Жамцарано, 1907а, с. 16]. Это было важным в дискурсе национального движения, где буряты "как часть большого монгольского народа, имеющего письменность и своеобразную литературу, не могут в угоду обрусительной политике порвать со своей историей и со своим целым. Вся Монголия, все Забайкалье и часть северобайкальских бурят употребляет уже давно родное письмо, как бы оно ни было несовершенно, и русская транскрипция не привьется к ним" [Жамцарано, 1907в, с. 10]. Таким образом, язык и его письменность, выступая в качестве одного из важнейших каналов трансляции этнического через просвещение и культуру, в данный период определял и направления национального движения в целом. Монгольский алфавит становился символом национально-культурного возрождения, и дискуссия по выбору алфавита, который мог бы стать общим для восточных, использующих старомонгольское письмо, и западных бурят, обученных больше русской грамоте и не владеющих монгольской письменностью, стала полем битвы, где выбор стоял между латиницей и кириллицей, монгольской письменностью и алфавитом Агвана Доржиева, представлявшим собой адаптированный к бурятскому языку монгольский алфавит. Русская транскрипция, которой пользовались миссионеры, отметалась, поскольку в дискурсе национального движения она становилась символом "чужого": "Из трех алфавитов, предложенных съезду - русского (миссионерская транскрипция), литературно-монгольского и нового монголо-бурятского - остановились на последнем, а литературно-монгольское письмо решено изучать в старших классах вместе с монголо-бурятской литературой. Русский алфавит, как чуждый фонетике языка и не имеющий исторической почвы в монголо-бурятской жизни, был отвергнут после детального разбора" [Жамцарано, 1907д, с. 18].
Если русский язык и кириллица выступали в качестве маркера "чужого", то монгольский язык и монгольская письменность, напротив, становились наиболее значимыми символами "своего" мира, границы которого расширялись до общемонгольских. Интересно заметить, что эти границы устанавливали не лидеры национального движения, а, как и говорилось выше, они определялись национальной политикой Российской империи, что и отмечал Ц. Жамцарано: ":нигде монголо-бурятской грамоты в Иркутской губернии не преподают, за исключением духовной семинарии: ходатайство об открытии курсов для изучения своей грамоты им не разрешено, яко крамольная идея: в Иркутскую учительскую семинарию до октябрьских дней принимали только крещеных, а для иноверцев - буддистов или шаманистов двери семинарии были закрыты, хотя в содержании семинарии буряты участвовали. Чтобы не проникли монгольские книги из Забайкалья - была цензура и таможня. Учителя, даже при всем своем желании, не могли изучить своей грамоты и литературы" [1907б, с. 17]. Кроме того, он постоянно подчеркивал, что буряты активно участвуют в общемонгольском культурном процессе, поскольку книги, которые издавались в бурятских дацанах, распространялись не только среди бурят, но и в Монголии. "Одно то, что на монгольский язык переведена вся сложная буддийско-индийская философия в сотнях томов, показывает, что этот язык не так уже беден и монгольская литература не из одних мифов и преданий состоит. Не мешает иметь в виду изобилие юридической литературы на монгольском языке, особенно по обычному праву" [1907б, с. 16]. Именно поэтому письменность наряду с буддизмом может выступать фактором противодействия русификации: "Чем правительство и миссионеры усерднее проводили свою обрусительно-крестительную политику, чем гонения и насилие шире применялись к бурятам, тем сильнее и дружнее шло движение в сторону буддизма и в сторону тех своих сородичей, которые, благодаря буддизму, сохранили свою письменность, национальную целостность и солидарность (выделено мной. - Г. Д.). Буддизм в глазах народа стал убежищем для национального духа, а православие - символом обрусения и насилия:" [1907г, с. 21]. Включение в этноинтеграционный процесс западных бурят, по мнению Ц. Жамцарано, будет способствовать национально-культурному возрождению в общемонгольском контексте: "Дайте им возможность проявить свои силы и способности - и буряты через одно-два поколения будут проводниками просвещения и культуры в глубь Монголии:" [1907б, с .19].
Следует отметить, что решающим фактором успешного протекания процесса распространения монгольской грамотности лидеры национального движения считали, и совершенно справедливо, контроль за образованием, а именно - национализацию школы. На территории проживания восточных бурят образовательную функцию выполняли монастыри, в которых был очень высокий процент учащихся - хувараков, поэтому и монгольская грамотность была довольно широко распространена. В качестве интересного факта можно только отметить, что в дискурс национально-культурного возрождения, где этому каналу формирования этничности придавалось большое значение, были включены аспекты, которые учитывали требования модернизации: в качестве обязательных должно было входить "в программу школ преподавание европейских наук в пределах курса средних, а впоследствии и высших учебных заведений. В таком случае дацанские школы должны носить характер академий с 13-летним курсом (ныне 9 лет) с четырьмя факультетами: 1) медицинским (тибетская и европейская медицина); 2) естественно-философским (опытные науки, индийско-буддийская и европейская философия); 3) филологическим (тибетский, санскритский, монгольский и русский языки) и 4) математико-тантрийским (символика)" [Жамцарано, 1905, с. 174]. Не отрицалась не только необходимость изучения русского языка, но и предполагалось введение предметов, транслирующих современные научные знания.
Однако идеологически центральным должно было быть распространение через школьное образование основных идей, способствующих национально-культурному возрождению. Поэтому уже на первых съездах союза "Знамя бурятского народа" были определены его задачи: "национализация школы, просвещение массы, национальное самоопределение и автономия бурят: предметы преподавать на русском языке и ввести бурятскую грамоту; добиваться открытия бурятской учительской семинарии для юношей обоего пола; издавать учебники, пособия, книги для чтения и т.д. на бурятском языке и письме" [Жамцарано, 1907в, с. 8]. Требование национализации школы обусловливалось и тем, что бурятам получить образование было непросто, например, в Иркутскую учительскую семинарию принимались только православные, что заметно сужало число учащихся-бурят. Поэтому уже на первых учительских съездах принимались резолюции "за обязательное всеобщее обучение детей школьного возраста обоего пола родной и русской грамоте; за полную свободу совести, языка, слова, союзов и собраний; :Но съезды, кроме всеобщего обучения, в своих резолюциях включили требования, чтоб школы открывались явочным порядком (Чита и Иркутск), курсы, беседы, чтения - тоже явочным порядком (Ирк., Чита и Верхол. съезды); школы находятся в ведении органов самоуправления (все съезды); увеличить стипендии в средних, высших и специальных учебных заведениях, уничтожить все ограничительные для инородцев и иноверцев правила при поступлении в учебные заведения, например, в учительские семинарии и институты (проведено на всех съездах); открыть бурятскую учительскую семинарию в Иркутске (съезд в Иркутске); издавать газету на бурятском языке явочным порядком (съезд в Чите)" [Жамцарано, 1905, с.171-172], т.е., как видим, это широкий комплекс мер, где подчеркивается приоритет образования (вплоть до реализации планов явочным порядком, без санкции администрации) и его значение в национальном возрождении.
Ц. Жамцарано неустанно повторял: "вот главные задачи нашего союза: 1) способствовать национальному возрождению бурят, 2) способствовать просвещению их, 3) национализировать школу и 4) добиваться национального самоопределения и автономии: Распространение нового монголо-бурятского алфавита Агвана Доржиева ставилось не как главная цель союза, а как между прочими средство для национализации школы и просвещения бурят. На заседаниях собрания разбирался в числе других и латинский алфавит, но преимущество было дано новому монголо-бурятскому" [Жамцарано, 1907в с. 9-10]. И все-таки основной проблемой создания общего культурного поля было отсутствие общей для всех бурят письменности - незнание западными бурятами монгольского письма. Именно поэтому это стало не только общим мотивом дискуссий о национально-культурном возрождении, но и настоящим препятствием в реализации планов.
Жаркая дискуссия, в том числе и по графике, разгоревшаяся в печати между народником Ц. Жамцарано [1907а, с. 18-20; 1907б, с. 15; 1907д, с. 18], пропагандировавшим алфавит Агвана Доржиева, и западником М.Н. Богдановым [1907, с.39, 40, 44-45], сторонником латинизации, фактически обозначила два возможных направления конструирования нового образа бурятской общности, гражданской принадлежности либо к России, либо к монгольскому миру. Проявившиеся наиболее ярко в споре о графической основе бурятского языка, эти направления практически актуальны и сегодня, так же как актуальными остаются языковые проблемы, отмеченные около 100 лет назад М. Богдановым: "Будет ли рынок для сбыта произведений бурятских ученых и писателей достаточно широк для этих работников? Не предпочтут ли они печатать свои произведения на русском или каком-нибудь другом языке, где они встретят более широкую аудиторию, большее количество ценителей и более умелую оценку? Не будет ли в лучшем случае бурятская литература состоять из жалких и неуклюжих переводов? Откуда мы возьмем запас слов, достаточный для передачи хотя бы самых элементарных понятий? Почему большая часть сторонников нового алфавита учат своих детей с первых годов их жизни говорить по-русски, а не по-бурятски? Почему на бурятском учительском съезде прошлого года говорили большею частью по-русски, а не по-бурятски? Почему протоколы этого съезда велись на русском языке, а не на бурятском, когда у участников съезда был под рукой новоизобретенный алфавит? Почему все буряты, хоть немного поднявшиеся над уровнем развития массы, лишь только разговор перейдет за пределы обыденных явлений, сейчас же начинают говорить, хотя и на ломаном, но все же на русском языке? Не случится ли с бурятами того же, что случилось с многочисленным и даровитым еврейским народом, т.е. не забудут ли буряты своего языка и не станут ли они впоследствии объясняться между собой на ломаном русском языке, как евреи Германии говорят на испорченном немецком языке, евреи Испании на неправильном испанском:" [Богданов, 1907, с. 49].
В бурятоведении в те годы господствовали два мнения по поводу графической реформы: А. Доржиева - о реформе старомонгольской письменности, не меняя основ, и Б. Барадина - о переходе на латинскую графику [Хабаев, 1930]. В феврале 1910 г. в свет вышел труд Б. Барадина "Отрывки из бурятской народной литературы", в котором он использовал латинский алфавит. В том же году агван-доржиевской группой были изданы букварь и книжка для чтения на реформированном монгольском алфавите. Эти издания служили как бы декларациями взглядов двух противоположных групп, наиболее яркими представителями которых были Ц. Жамцарано и М. Богданов.
Одним из предложений в тот период было: "ввиду малой распространенности грамоты среди бурят Иркутской губернии, ввиду требования Министерства народного просвещения применить русский алфавит для обозначения бурятского наречия" [Сибирский, 1927, с. 68]. Но и тогда, и позже русский алфавит был отвергнут8. Причем, если судить по литературе и документам, для большинства языков первоначально (задолго до реформ 30-х гг.) предпочтение отдавалось латинской графике. Возможно, единственное исключение составлял вотский язык [Тайны: 1992]9, для которого еще в 1917г. был выбран русский алфавит. Среди доводов в его пользу отмечалась легкость перехода при обучении в школах от вотского языка к русскому.
Проблема реформы старомонгольской письменности так и не была решена, и, как пишет Ф.А. Кудрявцев, "это объясняется вовсе не тем, что сама реформа монгольского письма была преждевременной или ненужной. Нет, недостатки этого письма были ясны и русским миссионерам, и тибетскому ламе Агван Доржиеву, и националисту народнику Б. Барадину. Причины неуспеха дореволюционных начинаний в области реформы письма лежат, прежде всего, в социально-политических условиях и объясняются тем, что эта реформа оказалась не по плечу бурятской прогрессивно-националистической буржуазии, которая не смогла разрешить в условиях царизма ни одной сколько-нибудь крупной задачи культурно-национального возрождения бурят-монголов, в том числе и реформы монгольского письма.
Русские же миссионеры подходили к реформе письма не с точки зрения развития бурят-монгольского литературного языка, а ставили перед собой практические задачи облегчения своих связей с бурят-монголами. Они ограничивались лишь кустарным творчеством в этой области, не будучи серьезно заинтересованы в поднятии языковой культуры бурят-монголов, хотя и имели наиболее широкие возможности научно поставить разработку проблем реформы письма. Эти миссионерские начинания были пропитаны русификаторской установкой, которая нашла яркое выражение во всей практической деятельности их среди бурят-монголов. По этим причинам и миссионерская реформа монгольского письма не имела успеха" [Цит. по: Оширов, 1929, с. 41]. Кстати, эту же мысль подтверждает Н.Н. Поппе: "Цель миссионеров была как раз русификация" [Поппе, 1933, с. 44]. Как отмечает В.Т. Михайлова: "Переводами текстов Евангелия, методической литературы для священнослужителей и принимающих крещение монголов и бурят занимались переводческие комиссии при Казанской (1865) и Иркутской (1869) Духовных миссиях. На диалекты западных бурят, так называемые "северобайкальское" и "тункинское" наречия, были переведены с использованием кириллицы почти все основные христианские тексты. Адаптированные тексты предназначались для практического использования. Собственно богословские сочинения - это пересказы библейских сюжетов, проповеди. Шаманизм в вышеназванных текстах называется "волхвованием", "язычеством", "мерзостью". Врагом номер один для миссии был ламаизм, он называется "лжеучением", а ламы - "лжепророками". Все тексты даются на двух языках" [Михайлова, 2002, с. 62].
Вопрос о переходе на старомонгольскую письменность сегодня не стоит. Считается, что принятая графика (кириллица) соответствует бурятской фонетике, хотя старомонгольское написание более полно отражает этимологию слов и при обучении дает больше возможностей пользоваться аналогиями с другими монгольскими языками. Хочется также отметить, что исторически было естественно, когда в определенный период большинство лингвистов-бурятоведов утверждали вслед за ведущими советскими языковедами, что бурятский язык является младописьменным [Шагдаров, 1978, 1984] и, как большинство малочисленных народов СССР, буряты обрели свою письменность в советское время. Однако существовали и существуют другие мнения. Вероятно, можно согласиться с утверждением Ц.Б. Цыдендамбаева [1958] о том, что до революции бурятский язык не был бесписьменным. Старомонгольская письменность, использовавшаяся в Бурятии c XVII по ХХ вв., практически удовлетворяла все языковые потребности грамотных бурят. В соответствии с общественными функциями, которые выполнял старописьменный язык, в нем можно выделить следующие жанры: научный (философия, медицина, языкознание и др.); учебно-дидактический; язык делопроизводства; язык религиозных сочинений; устного народного творчества; документальный (летописи и исторические сочинения); публицистический (газеты "Жизнь на восточной окраине", "Кооперативное слово"). На этой письменности в виде ксилографов существовала довольно обширная литература, ее использовали при официальной и частной переписке, при делопроизводстве вплоть до перехода на латинскую графику, т.е. она довольно успешно обслуживала все существовавшие в то время сферы функционирования бурятского языка. Другое дело, что пользовалась ею, в основном, верхушка дореволюционного бурятского общества, что объясняется, скорее всего, недоступностью в те годы образования вообще, а не только письменности. Для большинства языков России того периода вообще была характерна социально-функциональная ограниченность.
И здесь можно задаться вопросом: можно ли сравнивать ситуацию со старомонгольской письменностью у бурят с латынью для народов Западной Европы, арабским - для мусульман, церковнославянским - для народов Центральной и Восточной Европы? В частности, В.К. Журавлев [1991] утверждает, что в донациональный период в качестве письменной формы существования языка выступает "чужой" книжно-литературный язык для многих народов, объединенных некоей общностью истоков духовной культуры. Возможно, существует зависимость: с повышением грамотности происходит децентрализация, выделение (отделение) культур, языков? В таком случае при естественном ходе развития истории мы бы имели старомонгольскую письменность, а на ее основе - единый бурятский литературный язык.
Как отмечают большинство лингвистов-бурятоведов, до революции бурятский язык функционировал в основном в виде диалектно-разговорной формы, что объяснялось уровнем его исторического развития, неграмотностью бурятского населения. Кстати, неграмотность способствовала консервации, сохранению устных форм передачи информации, в том числе и множества различных преданий, легенд, эпоса. То есть в культурной сфере преимущественно использовались бурятский и тибетский языки. Бурятский язык функционировал в виде устной культурной разновидности, а языком богослужения был тибетский. Литература для богослужения лам была в письменной форме на тибетском языке. Бурятский язык был также вспомогательным при обслуживании низшего уровня культового общения (шаманизм).