Одной из форм конструирования и проявления "позитивной" этничности стала так называемая политика "национализации" или "коренизации".
В исторической литературе под "коренизацией" понимается двуединая политика стимулирования национальных языков и национальных элит. Она "предусматривала расширение образования и подготовку кадров управленцев, хозяйственников и интеллигенции среди "коренных национальностей" в республиках" [Тишков, 1994, с. 22]. Как отмечает Т. Мартин, "на каждой национальной территории язык титульной национальности становился официальным государственным языком. Национальным элитам давали образование, их выдвигали на руководящие посты в партийных органах, правительстве, промышленности и образовательных учреждениях каждой национальной территории" [2002, с. 69].
В то же время в большинстве исследований коренизация расценивается только как важнейшая и самодостаточная часть национальной политики большевиков без учета тех идеологических целей и задач, которые ставил перед собой правящий режим. В результате суть этой политики зачастую сводится к созданию на местах управленческой прослойки, состоящей из представителей коренных этносов, наличие которой олицетворяет и демонстрирует национальный характер государственности.
Кроме того, этнолингвистическая политика в советском государстве рассматривается, в свою очередь, в отрыве от политики коренизации, хотя связь между первым и вторым достаточно явственна, что отчетливо видно из документов той эпохи. Так, на IV секретном совещании РКП(б) была подчеркнута необходимость "систематической и неуклонной работы по национализации государственных и партийных учреждений в республиках и областях в смысле постепенного ввода в делопроизводство местных языков, с обязательством ответственных работников изучить местные языки" [Тайны..., 1992, с. 284]. Таким образом, не менее важной задачей коренизации являлось культивирование национальных языков на уровне управленческих элит республик. Причем подразумевалось, что для этого достаточно, чтобы национальным языком овладела управленческая элита, представители которой не обязательно должны быть "нацменами".
Комплексный анализ политики коренизации и этнолингвистической политики в контексте общего идеологического курса Советского Союза позволяет четче проявить роль этничности в практике конструирования правящей элитой советских идентичностей.
Чтобы лучше уяснить роль политики коренизации в идентификационном дискурсе советского государства, уместно проанализировать те задачи, которые предполагалось разрешить с ее помощью. С одной стороны, эта политика была направлена на укрепление советской власти на национальных окраинах бывшей Российской империи: "В соответствии с глубоким психологизмом ленинской и сталинской интерпретации национального вопроса, упор делался на субъективные следствия коренизации... Реализация этой политики должна была сделать советскую власть "родной", "близкой", "народной" и "понятной". Коренизация удовлетворяла позитивные психологические потребности национализма: "чтобы массы видели, что советская власть и ее органы есть дело их собственных усилий, олицетворение их чаяний"" [Мартин, 2002, с. 70]. По мысли большевиков, создание национальной, "коренной" управленческой элиты, которая хорошо знала бы местные быт, нравы, обычаи, язык, обеспечило бы "восприятие советской власти как коренной, а не навязанной извне русским империализмом" [Там же, с. 71]. Важнейшей "задачей национально-автономного строительства, - утверждает А. А. Елаев, - было приспособление органов создаваемой государственной власти и их аппарата к местным национальным условиям. Для ее решения необходимо было в сжатые сроки осуществить перевод делопроизводства на бурятский язык и привлечь в аппарат представителей "коренной" национальности. Эта объективная необходимость совпадала с задачами укрепления Советской власти в республике и усиления ее влияния на бурятское население" [2000, с. 182]. Как было подчеркнуто на Третьем съезде Советов БМАССР, "коренизированные" управленческие аппараты "должны явиться опорой Советского правительства" [Третий съезд..., 1927, с. 3].
Не удивительно, что принципы политики коренизации использовались не только в советском государственном строительстве, но и были положены в основу кадровой политики правящей партии. В результате даже ВКП(б) - партия, которая официально строилась на интернационалистских принципах, идее примата классового над национальным, - на локальном уровне рассматривалась в качестве политической организации той или иной национальной республики: "Их руководящие кадры, особенно первые лица, от ЦК до райкомов назначались, как правило, из числа представителей соответствующих национальностей. Это имело и практическое, и символическое, не менее, впрочем, важное значение" [Чешко, 2000, с. 213]. При этом преследовалась та же стратегическая цель - укрепление советской власти на местах. В документах по партийному строительству можно прочитать: "Необходимо в соответствии с данными Обкомом на места директивами и планом по национализации аппаратов и выдвижению работников напрячь возможно большее внимание всей парторганизации по их осуществлению, чтобы на этой основе иметь возможность в наибольшей мере приблизить наши органы к широким массам рабочих, бурят и крестьян" [Материалы об итогах..., 1927, с. 29]. Одной из важнейших задач ВКП(б) являлось "выращивание и развитие из пролетарских и полупролетарских элементов местного населения молодых коммунистических организаций национальных республик и областей... Лишь тогда Советская власть будет крепка в республиках и областях, когда там упрочатся действительно серьезные коммунистические организации" [Тайны..., 1992, с. 282]. "Надо помнить, что в отсталых республиках и областях только наша партийная организация открывает для известных низовых элементов, искренне революционных, но недостаточно развитых и закаленных, возможность постепенно развиваться в законченных коммунистов" [Там же].
С другой стороны, содержание политики коренизации обусловливалось стремлением правящего режима внедрить идеалы и ценности социалистической идеологии в сознание населения. Для этого необходимо было создать на местах новую элиту, которая, как отмечает В. А. Тишков, "должна была... проводить коммунистическую доктрину в жизнь" [1994, с. 22]. Проведение коренизации предполагало "систематическую идейную работу за принципы марксизма и за подлинный интернационализм против уклона к национализму. Только таким образом можно будет изживать успешно местный национализм и перевести на сторону Советской власти широкие слои местного населения" [Тайны..., 1992, с. 283]. С ее помощью "ускоренно формировалась национальная интеллигенция", которая была способна "воспринять и переработать социалистические идеи" и "содействовать ускоренной интеграции коренного населения в советскую государственность" [Харунов, Харунова, 2002, с. 195]. Коренизация "способствовала формированию интеллигенции, которая адаптировала и донесла социалистические идеи до своих народов" [Там же, с. 197].
Формирование новой элиты проводилось таким образом, что в ее состав могли попасть люди, выказывавшие предельную лояльность партии и проводимому ею курсу. Важнейшим критерием коренизации было "наличие революционной сознательности" [Там же, с. 196] или (идейная) близость к ВКП(б), которая определялась главным образом через социальное происхождение. Поэтому большевистское руководство стремилось к распространению практики "смелого выдвижения бурят-батраков, бедняков и лучших середняков, знающих родной язык, как на руководящую, так и на техническую работу в учреждениях, одновременно очищая советский аппарат от элементов старого чиновничества - носителей бюрократизма, шовинизма и национализма" [Резолюции..., 1928, с. 6], а для нужд "советского и партийного строительства" предлагало "вербовать в партию стойких сознательных рабочих с производства, а также сельскохозяйственных рабочих - батраков" [Там же]. Для того чтобы в ходе коренизации не утратить политический контроль над ситуацией, правящий режим стремился ставить на ключевые административно-управленческие позиции членов Коммунистической партии: "В основу подбора и комплектования работниками номенклатурных должностей... было положено добиться наибольшего обеспечения командных высот различных отраслей работы коммунистами..." [Материалы об итогах..., 1927, с. 27].
Следовательно, идеальным "объектом" коренизации становились представители "титульной нации", являвшиеся одновременно членами ВКП(б), о чем свидетельствуют, например, следующие строки: "В области комплектования партийных и непартийных аппаратов обратить внимание... на необходимость дальнейшего усиления проведения национализации аппаратов, особенно бурятами восточниками, развернув в должной мере работу по подготовке работников бурят... и большего подбора коммунистов на руководящие должности отраслей здравоохранения, финансовой, кооперативной, земельной и планово-регулирующей" [Там же, с. V].
Принято считать, что политика коренизации проводилась советским государством в 1920-х - первой половине 1930-х гг. Однако, как полагает С. В. Чешко, "на самом деле "коренизация" никогда не прекращалась, хотя такой термин больше и не употреблялся" [2000, с. 213]. Действительно, она имела место фактически на протяжении всего периода существования Советского Союза однако примерно с 1950-х гг. "проводилась уже не по прямым указаниям центра и не посредством официальных и гласных декретов, а по инициативе республиканских властей, и направлена... была на обеспечение преимуществ не всех нерусских народов, а только статусных наций. "Посткоренизация" представляла собой редуцированный и модифицированный вариант коренизации 1920-х гг., но не отличалась от нее в принципе. И та и другая выражали общую идею нациестроительства. Однако в первом случае политика коренизации соответствовала генеральным целям центральной власти, а во втором случае в большей степени отражала националистические установки республиканских этнических элит" [Чешко, 2000, с. 216].
Можно утверждать, что коренизация была призвана встроить этничность в советскую политическую систему и погасить тем самым ее мобилизационный потенциал, перенаправив его в русло национально-государственногосоциалистического строительства.
Комплекс административно-политических мероприятий, лежащих в основе политики коренизации, определялся центральным партийным руководством. На местном уровне союзных и автономных республик и областей он обрастал дополнительными деталями, отражавшими этнонациональную специфику того или иного региона. Все это порождало определенный политический дискурс, анализ которого позволяет выявить некоторые характерные черты идентификационного дискурса, формировавшегося властью.
Одним из основных событий, определявшим принципы политики коренизации, стало IV секретное совещание ЦК РКП, состоявшееся в июне 1923 г. в Москве. Из стенографического отчета этого совещания можно выяснить основные приоритеты проведения коренизации. Политическое руководство планировало ликвидировать в управленческом слое тех людей, которых можно было подозревать в отсутствии лояльности к строю и приверженных иным идеологическим доктринам, нежели социализм. Для этого намечалось провести "чистку государственных и партийных аппаратов от националистических элементов (имеется в виду в первую голову русские, а также антирусские и иные националисты)" [Тайны..., 1992, с. 284]. Освобожденные за счет такой чистки места в управленческом аппарате предполагалось восполнить посредством "работы наших ответственных работников в республиках и областях по выработке кадров советских и партийных работников из числа членов партии" [Там же].
Здесь ни слова не говорится об этническом происхождении будущих управленцев, но акцентируется внимание на их политической принадлежности. Это можно объяснить как тем, что большевистское руководство полагало само собой разумеющимся, что "номенклатурные должности" будут заниматься "националами", так и тем, что с самого начала одной из основ коренизации ("национализации"!) являлся языковой фактор. А смысл этой политики заключался не только в росте доли представителей титульной нации в составе административно-управленческой элиты национальных образований, но и в умении этой элиты в целом - вне зависимости от этнической принадлежности ее представителей - обслуживать местное население на его родном языке. Так, в постановлении Президиума ВЦИК от 14 апреля 1924 г. указывалось: "В целях приспособления Советского аппарата в национальных областях и республиках к быту коренного населения и привлечения последнего к активному советскому строительству, считать необходимым постепенно переводить делопроизводство всех гос. органов или отдельных их частей на соответствующие местные языки" [цит. по: Елаев, 2000, с. 183]. Таким образом, очень часто коренизация понималась как комплекс мероприятий по "переводу делопроизводства на бурятский язык" [Бурят-Монгольская Автономная..., 1928, с. 9].
Итак, одной из важнейших задач коренизации являлось культивирование национальных языков. Вот почему особое значение приобретала подготовка управленческих кадров, владеющих бурятским языком. Как отмечает А. А. Елаев, "задача перевода делопроизводства на бурятский язык потребовала усиления подготовки и переподготовки кадров аппарата" [2000, с. 184]. Еще в августе 1924 г. Президиум ЦИКа БМАССР принял решение открыть курсы по изучению литературного бурят-монгольского языка во всех аймаках. В принятом тогда постановлении предусматривались меры по открытию трех- и шестимесячных курсов по изучению бурятского языка "для актива советских, партийных и профессиональных работников бурят-монгольской национальности" [Там же]. Решено было, кроме того, "организовать годичные курсы по подготовке делопроизводителей и секретарей хошисполкомов, а также центральные курсы для русских ответработников Бурреспублики..." [Там же].
И все же сердцевиной политики коренизации являлось увеличение доли "коренного" этноса в административной системе Бурят-Монгольской АССР. Руководство республики периодически разрабатывало планы коренизации управленческого аппарата, в которых было "установлено, где и какие должности и кем должны быть заняты" [Третий съезд..., 1927, с. 49]. Вопросы привлечения в аппарат работников из числа бурятского населения регулярно рассматривались Президиумом и сессиями БурЦИКа. В практику вводилась статистическая отчетность о ходе "коренизации" в государственном аппарате, в учреждениях, ведомствах, а также по отраслям народного хозяйства [Елаев, 2000, с. 185]. В 1927 г. для ускорения процесса коренизации было принято решение проводить ее "не ожидая естественной убыли, а просто в порядке замены" [Третий съезд..., 1927, с. 41]. М. Н. Ербанов подчеркивал: "... мы допускаем увольнение русских, не ожидая естественной убыли. Так мы ставим вопрос потому, что иначе национализацию аппарата не проведешь. Некоторые товарищи спрашивают, встречают ли сопротивление мероприятия по национализации аппарата? Сначала были разговоры, но когда товарищи русские убедились, что дело это уже не такое страшное, что национализирован аппарат будет всего на 35 %, то враждебное отношение стало изживаться" [Там же, с. 49].
В 1932 г. Президиум ВЦИК принял специальное постановление о состоянии "коренизации" советского аппарата в национальных районах, в котором отмечались "государственная важность и политическое значение этой работы и определены дальнейшие задачи по ее продолжению" [Санжиев, 1971, с. 161]. К 1936 г. в аппарате республиканских организаций и учреждений БМАССР работало 32,7 % бурят, в районном аппарате - значительно больше [Там же, с. 162]. Таким образом, к концу 30-х гг. "был сделан громадный шаг по привлечению представителей бурятского населения к государственному управлению. Этот процесс по методам и срокам его осуществления был во многом искусственным, однако в его ходе решилась крайне важная для жизнедеятельности республики задача подготовки национальных кадров" [Елаев, 2000, с. 186].
Тем не менее проведение коренизации не выходило за рамки принципа "пролетарского интернационализма". Партийные лидеры уделяли большое внимание тому, чтобы между русскими и бурятскими "ответ. работниками" устанавливались толерантные отношения. По мнению председателя СНК БМАССР М. Н. Ербанова, "... предъявление слишком больших требований вновь принятому неопытному бурят-монголу и отсутствие при этом методов воспитания и помощи, в целях его переподготовки и выработке из него работника... - грубое, пренебрежительно-высокомерное отношение к бурят-монголу со стороны отдельных русских работников в самих аппаратах, тенденция не помогать, как товарищу, а третировать на каждом шагу имеет место и по сие время" [цит. по: Елаев, 2000, с. 185].
Взаимоотношения между русскими и бурятами были настолько важны, что их регламентация исходила из самого центра. На IV совещании ЦК РКП высказывалось следующее: "Товарищи из центра, участвующие в партийной работе среди более отсталых народностей, должны строго выдерживать тон содействия и помощи национальным передовым элементам в их коммунистической и советской работе, ни в коем случае не допуская ни в действиях, ни в речах ничего, что походило бы на присваивание себе права навязывать и решать, допускать или отметать, вообще распоряжаться, формально опираясь на авторитет центра" [Тайны..., 1992, с. 284]. Республиканское руководство подчеркивало, что "проведение коренизации аппаратов требует решительной борьбы со всеми теми, кто не желает проводить этот план и в той или иной мере проявляет сопротивление" [Отчет правительства..., 1935, с. 10]. Так, из органов Наркомпроса республики была уволена группа работников во главе с заместителем наркома Широковским за то, что они игнорировали идущие сверху директивы по коренизации в Наркомпросе. Судя по отчету правительства республики, в Наркомпросе "был выявлен целый букет великодержавных шовинистов, и многие из них, в том числе и Широковский, были сняты с работы" [Там же]. Подвергались критике и бурятские работники: "... переоценка своих сил и возможностей... в самой бурят-монгольской массе работников... нежелание подчиняться русскому товарищу, руководителю учреждения (уклон в национализм) и предъявление слишком больших требований на занятие той или иной должности (уклон в карьеризм) - все это имеет место в бурятской среде работников" [цит. по: Елаев, 2000, с. 185].
Более того, можно говорить о том, что политика коренизации изначально включала в себя принцип полиэтничности (интернационализма). Отчасти это видно из цитировавшихся выше документов, связанных с языковой политикой: "коренизация" могла считаться успешной даже и в том случае, если представитель республиканской администрации, являясь, к примеру, этническим русским, знал бурятский язык и пользовался им при выполнении своих обязанностей. Есть и более убедительные свидетельства того, что проведение коренизации не ограничивалось по этническому признаку: "Вопрос национализации аппаратов предполагает закрепление отдельных должностей не только за бурятами, но и за русскими и тесно связан с вопросом выдвижения как бурят, так и русских рабочих и крестьян на ответственную руководящую работу. По этому плану предусмотрено в течение 1927 года выдвинуть 16 рабочих и 3 крестьянина" [Материалы об итогах..., 1927, с. 29]. В данном случае важным представлялось даже не то, что на какие-либо должности выдвигались русские, а то, что эти выдвиженцы являлись представителями эксплуатируемых классов - рабочих и крестьян. Это и не удивительно, поскольку при проведении коренизации "основной упор должен быть сосредоточен на большей четкости и выдержанности классовой линии" [Резолюции..., 1928, с. 6]. В конечном итоге для власти более важной оказывалась социально-классовая, а не этническая принадлежность человека. Говоря о целях и задачах коренизации, партийное руководство республики делало упор на том, что Коммунистической партии "нужно добиться осознания каждым членом партии того, что задачи культнацстроительства не только дело бурят-коммунистов, но и задача всех членов партии без различия национальной принадлежности" [Там же, с. 6-7].
Как уже отмечалось, политика коренизации была очень тесно связана с этнолингвистической политикой советского государства. На это обращали внимание и сами партийные лидеры. "Реализация языка, - подчеркивал М. Н. Ербанов, - конечно, тесно связана с национализацией аппарата и в этом смысле является как бы дополняющим моментом и существенно важным в области осуществления равноправия отсталых народностей" [Бурят-Монгольский Центральный..., 1926, с. 57]. Этнолингвистическая политика в СССР обслуживала нужды идеологии. Создание новых алфавитов для наций и народностей, которые раньше его "не имели", во многом обусловливалось еще и задачами пропаганды идей социализма. Алфавит должен был быть предельно функциональным. В связи с этим, в дискурсе национально-культурного строительства, особую актуальность приобрела проблема введения такого алфавита, с помощью которого можно было бы наиболее эффективно вести идеологическую пропаганду.
Виднейший представитель национально-культурного строительства в Бурятии Г. Ц. Цыбиков сформулировал центральную проблему языкового развития бурятского народа следующим образом: "... новая [читай "социалистическая"] культура идет на языке, совершенно чуждом языку монгольских племен. Приходится слова новой культуры приспособлять к монгольскому языку. Чтобы приспособить новую культуру, нужно обратиться к запасам своего языка... а где будет недостаток в этом, то заимствовать слова и понятия у чужих языков, приспосабливая к своему родному языку. Это приспособление к своему языку совершенно чуждых слов и понятий ставит актуальный вопрос о приспособлении и письменности этого языка. ...Весь вопрос в том, приспособлять ли старое письмо или создать совершенно новое" [1928, с. 21-22]. Сам ученый активно выступал за сохранение традиционной монгольской письменности, мотивируя это тем, что она - залог единства всего монголоязычного мира и гарант сохранения его культуры: "... сохранение и объединение монгольских племен мыслится только на почве единого письменного языка. Он [язык] ... сохранил единство национальности. [...] Сохранившаяся до сих пор монгольская письменность, какова бы она ни была, все же есть наследие культуры данной национальности и имеет за собой ту заслугу, что разрозненные историческими судьбами монгольские племена имеют все же единую литературу. Круто порвать с этой литературой не следует, пока она не изучена и не использована в полной мере" [Там же, с. 22-23, 25]. Таким образом, Г. Ц. Цыбиков продолжал оставаться сторонником идей бурятского национально-культурного возрождения, разработанных на протяжении первой четверти XX столетия.
Напротив, приверженцы официальной версии национально-культурного строительства выступали за латинизацию бурятского алфа- вита. Обосновывая необходимость введения латинского письма, лидеры бурятской партийной организации считали, что оно явилось бы "мощным орудием приобщения к социалистической культуре бурят-монгольских трудящихся масс и в борьбе с врагами социализма - ламством, ноенатством и кулачеством" [Отчет правительства..., 1930, с. 79]. Новый алфавит рассматривался как "классовое орудие рабочих, батрацких, бедняцких масс на фронте культурной революции" [Там же, с. 80]. Сторонники советского национально-культурного строительства были уверены, что старомонгольская письменность "совершенно не имеет того массового значения, которое должен теперь иметь вообще алфавит, как орудие успешного культурного развития масс, он, благодаря своей схоластичности, неспособен в какой-либо степени осуществлять революционные задачи развития культуры и тем самым содействовать социалистическому строительству БМАССР" [Хабаев, 1930, с. 19]. Их заботило не столько сохранение столь милой для предыдущего поколения бурятской интеллигенции "национальной специфики", сколько возможность как можно более быстрого построения новой социалистической культуры: "Наша задача - ... встать в ряды нового революционного движения по созданию и развитию новой социалистической культуры в условиях БМАССР также путем решительной замены алфавита и переделки письменности на латинской основе" [Там же].
Среди преимуществ нового алфавита его сторонники выделяли то, что он, во-первых,интернационален, т. е. "на него перешли и переходят в СССР... всего 26 народов Советского Востока", и, во-вторых, онфункционален, т. е. "облегчает процесс создания ценностей новой социалистической культуры" [Там же, с. 20]. При этом бурятскую письменность и даже шире - всю бурятскую традиционную культуру активисты национально-культурного строительства, в соответствии с теорией ортодоксального марксизма-ленинизма, рассматривали как помеху на пути к социализму: "Вопрос замены бурят-монгольского алфавита новым латинизированным алфавитом есть вопрос решительного преодоления и уничтожения старой и сгнившей культурно-идеологической надстройки, и по существу и по форме своей тормозящей движение вперед к социалистической культуре" [Там же].
Итак, новая бурят-монгольская письменность предназначалась в первую очередь для внедрения социалистической идеологии в "народные массы". Являясь каркасом новой культуры, латинизированный алфавит создал бы условия для развития бурятской культуры в нужном для большевиков направлении, освобождая ее (культуру) от излишней опеки со стороны традиции: "Вся система нового алфавита и письменности будет таковой, что она, вне всякого сомнения, максимально обеспечит культурный подъем и революционное развитие культуры в совершенную противоположность старой монгольской системе, которая лишь способна тормозить это развитие" [Хабаев, 1930, с. 20].
Вполне логичным продолжением линии на реформирование бурятского языка стала и реформа 1939 г., когда было решено перевести его с латиницы на кириллицу. Согласно постановлению бюро Бурят-Монгольского обкома ВКП(б) от 11 февраля, новый алфавит должен был вводиться с 1 мая 1939 г. [Культурное строительство..., 1983, с. 193]. Подобное изменение, как подчеркивалось партийным руководством и представителями национальной интеллигенции, "значительно упрощало письмо, облегчало изучение как родного, так и русского языка, создавало технические удобства при печатании книг, газет и т. п." [Николаев, Кудрявцев, 1943, с. 94]. Кроме того, "русский алфавит совершеннее латинизированного: он точнее обозначает звуки бурятского языка, в нем очень мало надстрочных знаков, буквы просты и удобны для чтения и письма" [Там же]. Русификация бурятского алфавита расценивалась как "крупнейшее культурное событие в жизни бурят-монгольского народа" [Залкинд, 1943, с. 162], которое облегчило "усвоение бурят-монголами и бурятского и русского языков" и даже привело к "подъему языковой культуры и развитию национальной литературы" [Там же].
Отчетливо видно, что официальные объяснения проведенной языковой реформы базировались на прагматических мотивах: кириллическое письмо, как не раз уже отмечалось исследователями, сокращало издержки государства в издательском деле и оптимизировало учебный процесс в национальных бурятских школах, позволяя быстрее учить сразу два языка. Последний аспект был особенно важен, если учесть, что еще в 1938 г. советское руководство приняло постановление "Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей", которым русский язык вводился как предмет обязательного изучения в нерусской начальной и средней школе. Таким образом, курс на русификацию бурятского языка в немалой степени объяснялся еще и нуждами модернизации бурятского этноса: введение кириллицы способствовало более продуктивному освоению бурятами русского языка. Это, в свою очередь, позволяло активно их использовать в построении нового советского общества.
Укрепившись, советский режим мог позволить себе эксперименты с национальным языком, не очень-то заботясь о сохранении "национальной формы" и стремясь как можно быстрее и продуктивнее продуцировать "социалистическое содержание". Этническая культура и традиция, которую в силу политической целесообразности необходимо было оставить/сохранить, выступала в качестве "сырого материала", который подвергался активному конструированию и от которого отсекалось все, что не укладывалось в рамки марксистско-ленинской идеологии.
Коренизация и этнолингвистическая политика советского государства, как на центральном, так и на локальном уровнях, явились теми практиками, с помощью которых официальная власть выстраивала "позитивный", в смысле приемлемый с идеологической точки зрения, "национальный" образ. "Позитивная этничность" в данном случае не означает, что в процессе советского национально-культурного и национально-государственного строительства бурятская этничность "возродилась" или "сохранилась" - скорее, напротив, бурятская культура понесла ощутимый урон в ходе, например, языковых экспериментов. Однако, используя эти практики, правящий режим преуспел в опыте создания "социалистической нации", ему удалось установить контроль над этничностью и использовать ее для решения собственных политико-идеологических задач. С той же целью одновременно с конструированием "позитивной" этничности советское руководство инициировало обратный процесс, в ходе которого создавался негативный образ национальной идентичности.