Пафос большевистской революции в России с самого начала был проникнут космополитичной идеей всемирного братства трудящихся - она присутствовала в той или иной степени в дискурсивных практиках коммунистов на протяжении всего существования Советского Союза. Еще в 1918 г. М. М. Сахьянова - лидер бурятских большевиков утверждала: "...победа трудящихся возможна только в мировом масштабе, не заключенная в национальные рамки. Мы, коммунисты - революционная партия рабочих без различия национальностей, не возводим нацию в принцип ценности, которую необходимо сохранять" [Национальное движение..., 1994, с. 122]. В 1983 г. Генеральный секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов подчеркивал: "Наша конечная цель очевидна. Это, говоря словами Ленина, - "не только сближение наций, но и слияние их"" [1983, с. 117].
Однако исторический процесс развития созданных самими же большевиками советских этнонаций заставлял признать, что национальные различия в СССР сохранятся еще долгое время, оставаясь досадной помехой на пути к полной социальной и культурной однородности советского общества. Из этого, впрочем, не следовал вывод о том, что национальные особенности советских наций должны особо учитываться; напротив, идеологическая риторика правящей партии, признавая наличие этнонациональной гетерогенности в Советском Союзе, настаивала все же на интенсификации действий в направлении укрепления единой советской общности. "Дальнейшее сближение наций и народностей нашей страны представляет собой объективный процесс, - утверждали коммунистические лидеры, - ...партия считает недопустимым какие бы то ни было попытки сдерживать процесс сближения наций... искусственно закреплять национальную обособленность, ибо это противоречило бы генеральному направлению развития нашего общества" [Брежнев, 1973, с. 30-31]. Отдавая дань нелепому недоразумению - расцвету социалистических наций, советское руководство тут же уточняло: "...в условиях развитого социализма... тенденция к сближению все более приобретает ведущее значение, в результате чего возрастает роль интернационального во всех сферах национального развития" [XXIV съезд..., 1973, с. 300].
В послевоенный период существования Советского Союза, однако, некоторые действия власти можно было расценить как определенную либерализацию отношения к этнонационализму. Так, в марте 1951 г. после выхода постановления ЦК ВКП(б) "О недостатках и ошибках в работе Бурят-Монгольского обкома ВКП(б)" было заменено республиканское руководство - на смену русскому первому секретарю Бурят-Монгольского обкома партии Кудрявцеву пришел бурят Хахалов. Как пишет А. А. Елаев, "впервые после 1937 года изменилась этническая принадлежность главы обкома партии республики, что оказало определенное влияние на развитие общественных и этнокультурных процессов в Бурятии" [2000, с. 242]. В частности, смена руководства республики повлияла на судьбу бурятского эпоса "Гэсэр": уже в апреле 1951 г. по просьбе обкома партии и по указанию ЦК ВКП(б) состоялось обсуждение вопроса о его характере в Институте востоковедения АН СССР, а затем на объединенной научной сессии Института востоковедения и Бурят-Монгольского НИИК в г. Улан-Удэ. В результате "был признан его народный характер и опровергнута оценка как феодально-ханского произведения. Эпос "Гэсэр" был признан культурным наследием бурятского народа" [Очерки..., 1970, с. 447]. Как представляется, победу Хахалова в его противостоянии с Кудрявцевым логичнее было бы объяснять в контексте борьбы между различными группировками советской партийно-государственной элиты, а не как смену политического курса в отношении этнонациональных территорий. В этом смысле реабилитация "Гэсэра", как и предшествовавшая ей попытка его идеологической дискредитации лишний раз доказывают, что культурный материал активно используется в политических целях.
О послаблении в сфере этнонационального развития могло также свидетельствовать восстановление в 1946 г. института буддийской церкви в Бурят-Монголии. Для этого лидерам буддийской сангхи пришлось особо выражать свои "патриотические побуждения... и лояльность социалистическому строю" [Абаева, 1980, с. 14]. Тогда же был построен и стал действовать Иволгинский дацан, а в Агинском округе был возрожден старый Агинский дацан. Но открытие дацанов не стало показателем изменения отношения режима к традиционной культуре и религии бурят: "...дацаны во многом играли ведущую роль в демонстрации принципов "свободы совести" в СССР. Многие верующие предпочитали отправлять религиозные обряды в домашних условиях, так как боялись попасть в немилость властям, если будут замечены в посещении дацана" [Сафронова, 1998, с. 90]. Резон в таких опасениях был, свидетельством чему стала антибуддийская кампания 1972 г., во время которой "по обвинению в создании религиозной группы был арестован Б. Д. Дандарон с четырьмя своими учениками. В результате сфабрикованного дела Дандарона, он был приговорен к пяти годам тюремного заключения... а его ученики были объявлены психическими больными и заключены в больницу" [Елаев, 2000, с. 254]. В связи с этим партийными органами республики были предприняты меры по усилению атеистической работы среди населения. В учебных заведениях был введен курс "Основы научного атеизма", стал выходить радиожурнал "Атеист", проводились различные конференции и семинары по вопросам преодоления пережитков прошлого, критике ламаизма и шаманизма и пропаганде становления новых обрядов и традиций.
Сторонники атеистической кампании полагали, что "вред религии не только в том, что она искажает у верующих представления о жизни, но и в разобщении людей по религиозным общностям, что препятствует укреплению идейно-политического и морального единства советского народа" [Очерки истории..., 1983, с. 182]. Отрицательными чертами "старых праздников, обрядов и традиций", - таких, в частности, как "майдари, цагалган, тайлаганы и тахилы", - объявлялись "национально-этническая ограниченность, полная обусловленность господствующими религиозными направлениями" [Михайлов, 1987, с. 165]. Напротив, внедряемые в жизнь "новые революционные, общественно-политические, производственно-бытовые и семейные праздники" считались прогрессивными в первую очередь потому, что они носили "подлинно всенародный, общесоветский, интернационалистический характер" [Там же].
Наиболее ярко противоречивость советской национальной политики выражалась в языковой сфере. В этой области, по мнению Г. А. Дырхеевой, "проводилась планомерная политика вытеснения национального языка как предмета и как языка обучения из школьной программы. Наблюдается периодичность в среднем в 16-20 лет введения определенных языковых реформ... направленных на постепенную ассимиляцию национальных языков" [2002, с. 29]. Постановление "Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей" (1938), фактически утвердившее привилегированное положение русского языка; переход на кириллицу, совпавший с массовыми репрессиями 30-40-х гг., в ходе которых попутно "происходила и "зачистка" языка, были изъяты так называемые панмонголизмы, слова монгольского и тибетского происхождения, многие исконно бурятские слова"; перевод преподавания всех учебных дисциплин в 1940-х гг. с пятого, а в 1976 г. - с первого класса на русский язык - все эти акции недвусмысленно свидетельствовали о стремлении правящего режима к достижению как можно большей языковой гомогенности населения Советского Союза: "...унифицированная система не допускала наличие какого-либо этнического аспекта, что в общем русле ассимиляционного процесса привело к снижению престижа национальных языков, переориентации национальных ценностей" [Дырхеева, 2002, с. 29]. Необходимо при этом отметить, что партийная элита республики, отчасти понимая важность знания русского языка, а отчасти стремясь продемонстрировать свою преданность союзному центру, часто сама инициировала принятие решений, препятствовавших развитию и популяризации бурятского языка. Так, перевод бурятских школ на русский язык обучения как в 40-е, так и в 70-е гг. ХХ в. осуществлялся по инициативе республиканского обкома КПСС [см.: Там же, с. 27, 29, 34].
Об истинном отношении Компартии к проблеме этнонационального многообразия в стране красноречиво говорят высказывания высших партийных функционеров Советского государства, к примеру, главного идеолога СССР М. А. Суслова: "У нас давно уничтожены экономические и социально-политические корни национализма. Вместе с тем мы не забываем, что националистические предрассудки... еще живут в сознании и психологии людей..." [1973, с. 322]. Что имеется в виду под "националистическими предрассудками", можно узнать из слов Л. И. Брежнева: "...они иногда дают о себе знать не прямо, а завуалировано, выступая под флагом заботы о неких "предпочтительных" интересах своей нации, республики, края, области, оправдания устаревших традиций и обычаев, отжившей негодной практики под предлогом учета специфических национальных особенностей" [1973, с. 306]. Нравственным императивом советского общества объявляется идеология "дружбы народов" и "дело сбли- жения наций", а национальная специфика, не укладывающаяся в прокрустово ложе этих идеологем, подвергается завуалированной, но не менее жесткой от этого критике: "В советском обществе... решительно осуждаются всякие отступления от идеологии дружбы народов... попытки создать некое привилегированное положение для представителей "своей" нации. Не могут также служить делу сближения наций... фетишизация ветхозаветных обычаев и традиций старины, преувеличение роли ложно понимаемой национальной специфики в ущерб развитию общесоветских норм и принципов жизни..." [Брежнев, 1973, с. 319]. Резюмирующим высказыванием по поводу перспектив этнонационального развития в СССР можно считать следующее: "КПСС не допускаетникакого либерализма в отношении носителей чуждых нам националистических, шовинистических взглядов и настроений,в каком бы обличье они ни выступали" [Там же].
Несмотря на принятый официальной идеологией тезис о расцвете социалистических наций в Советском Союзе, на деле здесь во второй половине ХХ в. продолжалась политика унификации национальностей: "Культурная и языковая ассимиляция, нивелируя и постепенно вытесняя национальную специфику из повседневной жизни населения, все больше стандартизировала ее в соответствии с целями и задачами режима на интернационально-обезличенной основе" [Елаев, 2000, с. 247]. Официальная этничность, бесконфликтное присутствие которой должно было символизировать решенность национального вопроса в СССР, локализовывалась в строго ограниченных властью сегментах советского общества, где она должна была выполнять функцию "национальной формы" для единого по всей стране культурного социалистического содержания. Как с сарказмом пишет об этом А. Д. Синявский, "под словом "национальная форма" подразумеваются и дозволяются некоторые, весьма ограниченные этнографические подробности... А также под словом "форма" имеются в виду национальный костюм и свое музыкальное и танцевальное сопровождение. В итоге все это национальное разнообразие отливается в форму ансамбля песни и пляски... который приезжает в Москву и в очередной раз демонстрирует свою преданность коммунизму и свою благодарность партии и правительству за национальную независимость", а вся национальная специфика "сводится к декорации и к возможности на любом языке произносить одни и те же, узаконенные Москвой, социалистические лозунги" [2001, с. 340].
В то же время невозможно отрицать и того, что коммунистический режим активно использовал этничность для территориально-административного структурирования государства и в этом смысле прилагал немало усилий и средств для развития советских этнонаций. Для институализации и спонсирования культурного многообразия в СССР было вложено много материальных, научных и пропагандистских ресурсов; в стране была выработана номенклатура народов - социалистических наций и народностей, ранжированных по своему этнополитическому статусу от союзных республик до автономных округов. Большинство современных специалистов соглашаются с тем, что "советское государство, несмотря на его декларируемую интернациональную, классовую природу, осуществило этнизацию политики и даже внутреннего административного устройства..." [Тишков, 2003, с. 523].
Действительно, правящая партия могла осуществить этнонациональный принцип в политике и государственно-административном устройстве страны, поскольку создала хорошо отлаженную карательную систему и жесткую управленческую структуру государства. Подобная национальная политика коммунистов объяснялась не столько их искренним стремлением к подлинному расцвету и освобождению народов, сколько пониманием того, что "национальное сознание является неизбежной исторической фазой, которую все народы должны пройти на пути к интернационализму" [Мартин, 2002, с. 61]. По словам Сталина, большевики предпринимали действия, направленные на "максимальное развитие национальной культуры, с тем, чтобы она исчерпала себя до конца и чтобы затем была создана база для организации международной социалистической культуры" [1939, с. 211].
Более того, этнонациональная стадия развития приобрела более позитивную коннотацию, поскольку она соотносилась с процессом модернизации: "...укрепление национального статуса стало ассоциироваться с историческим прогрессом. Таким образом, формирование наций воспринималось как неизбежная и позитивная стадия в модернизации Советского Союза" [Мартин, 2002, с. 62]. Немаловажной причиной, подтолкнувшей коммунистов к опыту этнического федерализма, стало также желание продемонстрировать мировому сообществу идеальность национально-государственного устройства Советского Союза. Они пошли "на уступки федерализму с тем, чтобы создать Империю, новую, интернационалистическую и потому прочную империю. Эти уступки ничем не грозили единству, а напротив, его укрепляли и одновременно превращали Советский Союз в некую идеальную модель будущего коммунистического мироустройства... Требовалось, чтобы этот прообраз был настолько прекрасен, настолько свободен от национальных разногласий, что весь мир устремился бы к подобной гармонии" [Синявский, 2001, с. 338-339].
В результате в СССР утвердилась концепция национальной государственности на уровне этнотерриториальных автономий, а задача "нациестроительства" оказалась в идеологическом арсенале этнически обозначенных внутригосударственных образований, над которыми, впрочем, сохранялся всеобъемлющий политико-идеологический и кадровый контроль со стороны правящей партии. Как отмечает в этой связи В. А. Тишков, "советское государство пошло настолько далеко в экспериментах с этничностью, что спустило крайне важную метафору нации с общегосударственного уровня на уровень этнических общностей" [2003, с. 523]. Этот важный элемент политики идентичности был заменен "пропагандой общесоветского патриотизма, а затем понятием советского народа как "новой исторической общности людей"" [Там же]. Насаждая данные идеологемы, коммунисты стали выступать в ролигосударственных националистов в масштабах СССР и стремились осуществить свой националистический проект, который по причудливой логике "марксистско-ленинской диалектики" позиционировался в категориях интернационализма. За фасадом советского федерализма и этнонационального многообразия скрывалась довольно отчетливо прослеживаемая тенденция к унификации и унитаризму, эксплицитным проявлением которой стало внедрение в общественное сознание советской идентичности.
Что же представлял собой "советский народ", когда появился этот термин в официальном идеологическом дискурсе и какими характеристиками он наделялся? Как указывает С. В. Чешко, "суть концепции "советского народа" заключалась в том, что на стадии развитого социализма в СССР сложилась новая социальная общность, характерная именно для этой фазы общественного развития и выделяющаяся рядом признаков" [2000, с. 148]. Классическим определением этого понятия, сформулированным советским обществоведением и использовавшимся в идеологической риторике, можно считать следующее: советский народ "это - возникшая и утвердившаяся в результате победы социализма в СССР социально-классовая и интернациональная общность, охватывающая все классы, социальные группы, нации и народности страны, имеющая единое Отечество, базирующаяся на единой экономике, территории, многообразной, но единой по содержанию культуре, имеющая единое марксистско-ленинское мировоззрение и духовный облик, единую цель - строительство коммунизма" [Затеев, 1975, с. 173].
Ряд современных исследователей считают, что концепция единой советской общности была не только идеологическим конструктом власти, но и в определенной мере коррелировала с социальной реальностью. По В. А. Тишкову, например, доктрина "единой общности советских людей" появляется не случайно, а в результате осмысления общественно-политических процессов, приведших к "формированию сходных социально-профессиональных структур и многих общих культурных и ценностных ориентаций среди советских национальностей" [1994, с. 28]. С. В. Чешко полагает, что официальная концепция советского народа "не была полностью неверной, поскольку существовал сам советский народ как народ-общество, продукт длительного развития единого государства" [2000, с. 189]. Среди признаков, объединявших население СССР, исследователь выделяет принадлежность к единому государству и достаточно длительную историческую традицию единой государственности - "...этот фактор... вырабатывал и закреплял в поколениях привычку жить вместе, быть подданным общего царя или общего генсека, гражданами одной страны" [Там же, с. 187], начавшуюся формироваться культурную общность - "Развитие профессиональной культуры, в том числе у народов, не имевших ее прежде, также действовало как интегрирующий фактор. В условиях индустриализации общества... сокращалась сфера традиционно-бытовой, локальной культуры и соответственно расширялась область распространения массовой культуры в ее советском, общегосударственном варианте" [Там же, с. 188], а также "русский язык, благодаря которому существовала единая система коммуникации" [Там же].
Говоря о времени появления идеи "советского народа", С. В. Чешко вслед за Г. Смитом предполагает, что она "впервые прозвучала в выступлении Н. С. Хрущева на XXII съезде КПСС, но не получила отражения в итоговых документах съезда. Последнее состоялось на XXIII съезде... уже при Брежневе" [2000, с. 183-184]. Конкретный же исторический материал, в частности бурятский, позволяет утверждать, что идея общесоветского единства возникла гораздо раньше, а термин "советский народ" начал фигурировать, по крайней мере, со времен Великой Отечественной войны.
Еще на Третьем съезде Советов БМАССР (1927) отмечалось, что одной из важнейших задач советского общества является подготовка "вполне сознательных граждан Союза" [Третий съезд..., 1927, с. 7]. В этом контексте симптоматичным можно считать состоявшееся тогда обсуждение проекта Конституции Бурят-Монгольской республики (так и не принятой), в ходе которого была высказана мысль о том, что бурят-монгольская, как и любая другая советская автономия, "не есть нечто застывшее ираз и навсегда данное" [Там же, с. 87]. Соответственно федеративное устройство советского государства, а значит, и существование национальных республик рассматривалось как временное явление: "...федерация является переходной формой кполному единству трудящихся разных наций" [Там же].
Сам термин "советский народ", пожалуй, впервые в выступлениях местной элиты появился в 1943 г. [см.: Иванов, 1943, с. 21; Хахалов, 1943, с. 37, 40]. Но центральным понятием идеологического дискурса он стал гораздо позже. А пока этого не произошло, особенно значимым концептом советского официоза оставалась идеологема "дружба народов". Пропагандируя ее, государство стремилось убедить население страны в том, что все оно, несмотря на этнокультурные различия, имеет единую судьбу. Для этого использовался стандартный прием из арсенала национализма, когда множество локальных историй - историй народов СССР - сливались в единый поток, а внимание акцентировалось на неких совместных действиях: "Дружба народов Бурят-Монголии свое начало берет еще в дореволюционном прошлом. Имеется много исторических свидетельств о совместных выступлениях народов, населявших территорию нашей республики, против иноземных захватчиков. Монгольские ханы и маньчжуро-ки-тайские завоеватели совершали неоднократные набеги с целью подчинения и грабежа народов Бурят-Монголии. Однако они получали дружный отпор со стороны бурят, русских и эвенков" [Цыремпилон, 1948, с. 42]. Это был необходимый этап в процессе конструирования единой советской общности, которая не обладала этнической базой от природы, но в идеале обрела бы ее, по мере того как население, находившееся под господством данной социально-политической формации, ""этнизировалось", т. е. начало представлять себя в прошлом или в будущем так, как если бы оно образовывало естественное сообщество, как таковое обладающее идентичностью истоков, культуры и интересов, стоящей выше индивидов и социальных условий" [Балибар, Валлерстайн, 2003, с. 112].
Важным элементом, интегрирующим отдельные истории в единое целое, в соответствии с марксистско-ленинской теорией, становилась также классовая борьба народов - противопоставление эксплуатируемых и эксплуататоров выводило на проблему осознания интернационального единства трудящихся масс: "Несмотря на то, что царское правительство и эксплуататоры всеми методами разжигали вражду между народами, общая ненависть к эксплуататорским классам и внешним врагам способствовала укреплению этой дружбы и взаимопонимания" [Цыремпилон, 1948, с. 43]. Единство судьбы выражалось не только в наличии общей истории, но и общего настоящего. Для советской Бурят-Монголии, по словам коммунистов, характерным стал "крепкий союз и полная солидарность рабочих и крестьян, как русских, так и бурят" [Третий съезд..., 1927, с. 1]. В официальном дискурсе подчеркивалось, что "в советской стране выросла, укрепилась и стала нерушимой дружба народов" [Николаев, Кудрявцев, 1943, с. 90-91]. Результатом успешной национальной политики Компартии явилось "образование морально-политического единства народов нашей Родины, сплотившихся вокруг партии... и советского правительства" [Цыремпилон, 1948, с. 47].
Отличительной чертой идентификационного дискурса, формули- ровавшегося властью в 40-е гг. ХХ в., стало то, что его субъектами часто выступали не советские граждане, а "самоопределившиеся" народы, т. е. народы, получившие национальную государственность и выступавшие в качестве коллективных членов СССР (конечно, к реальной юридическо-правовой практике, где главным субъектом оставался все же отдельный гражданин-индивидуум, эта особенность дискурса не имела никакого отношения, но в политико-идеологическом плане она призвана была продемонстрировать правомочность и равенство советских наций). Действительно, "исторических побед в деле строительства новой социалистической жизни" добивалось не сообщество граждан, а "бурят-монгольский народ при помощи великого русского и других братских народов Советского Союза" [Иванов, 1943, с. 21]; войну с фашистской Германией вели не просто граждане СССР, а "бурят-монгольский народ вместе со всеми народами Советского Союза..." [Хахалов, 1943, с. 23]; интенсивное социально-экономическое развитие СССР шло за счет "сотрудничества народов в системе единого союзного государства" [Цыремпилон, 1948, с. 47].
Когда речь шла о "самоопределившихся нациях", то советская общность понималась в качестве единогогосударственного и идеологического пространства и обозначалась в соответствующих терминах. Бурят-монголы, получившие свою национальную республику, в ее лице становились "неотъемлемой, связанной кровными узами со всей страной,частью Великого Советского Союза" [Иванов, 1943, с. 7-8]. Вариантами названия единой советской общности в данном контексте могли выступать "социалистическое отечество" ("...бурят-монголь-ский народ, вместе со всеми народами Советского Союза... отстаивает свободу и независимость своегосоциалистического Отечества..." [Хахалов, 1943, с. 23]) либо "социалистическая родина - СССР" ("Бурят-монгольский народ... беспредельно любит свою прекраснуюсоциалистическую Родину - СССР" [Кудрявцев, 1948, с. 9]). Таким образом, официальный идеологический дискурс формировал в сознании населения представление о том, что Советский Союз являлся сообществом не столько граждан, сколько советских наций и народностей. Иными словами, в контексте идеологемы "дружба народов" советская общность выражалась прежде всего в единстве этих наций и народностей, а советская идентичность представляла собой сумму коллективных идентичностей всех этнонаций, образующих СССР.
Одновременно с этим в текстах и выступлениях интеллектуально-властной элиты республики озвучивалась идея общности, основанной на классовой солидарности населения и его лояльности к советскому государству. Данный идентификационный уровень был более "персонифицированным", т. е. основным субъектом здесь выступал не народ, а отдельная личность, чья репрезентация производилась в социально-классовых терминах. Членом этой общности являлся "каждый гражданин - свободный и полноправный участник строительства социалистического общества", который, "аккуратно выполняя свои обязанности перед социалистическим государством", укреплял "политическую, экономическую и военную мощь своей Родины" [Иванов, 1948, с. 39]. Стандартными терминами самоидентификации становятся понятия "рабочий" и "крестьянин": "...мы, рабочие и крестьяне, строим свою жизнь на пользу своему государству" [Третий съезд..., 1927, с. 7]. Наконец, рабочие и крестьяне, объединяющим понятием для которых являлся термин "трудящиеся", непосредственно и составляли "советский народ": "Трудящиеся Бурят-Монголии отдают себе полный отчет в том, что окончательная победа над озверелыми бандами гитлеровского разбойничьего империализма потребует еще много жертв, лишений и напряжения всех силсоветского народа" [Иванов, 1943, с. 21]. Из цитаты видно, что общность "трудящиеся Бурят-Монголии" имплицитно полагается как часть общности "советский народ"; термин "Бурят-Монголия" не несет в данном случае этнической смысловой нагрузки, а лишь уточняет административно-территориальную принадлежность "трудящихся" (сравните, например, "трудящиеся Москвы", "трудящиеся завода").
"Классовая" риторика еще более усилилась в идентификационном дискурсе 70-80-х гг. ХХ в. Отмечая многонациональный состав населения, республиканские партийные лидеры вместе с тем повторяли слова Генсека КПСС: "В нашей стране родилось и окрепло великое братство людей труда, объединенных, независимо от их национальной принадлежности, общностью классовых интересов и целей" [Бадиев, 1974, с. 22]. В официальных текстах того временивсе население Бурятской АССР репрезентовалось как некая единая социальная общность - "трудящиеся Бурятии" [60 лет..., 1984, с. 9]; при этом особо подчеркивалось, что "хозяева новой социалистической Бурятии" - это "рабочие, крестьяне, интеллигенция" [Там же, с. 22]. В научных текстах был сформулирован следующий тезис: "Советский народ, являясь воплощением социалистического интернационального единства всех общественных групп и национальностей СССР, выражает иолицетворяет интересы и коммунистические идеалырабочего класса" [Затеев, 1975, с. 174]. Хотя и говорится, что эта общность одновременно социально-классовая и интернациональная: "...возник- нув на базе других общностей (классов и наций), она выступает как двуединая, синтезирующая их" [Там же]. Однако при этом подчеркивается, чтосоциально-классовая сущность советского народа гораздоважнее, так как "марксизм установилпримат классового момента над национальным как важнейший методологический принцип" [Там же, с. 167]. Именно поэтому границы общности "советский народ" конституировались посредством классовой, а не этнической принадлежности и вся советская история интерпретировалась как "свидетельство героических делсоветского народа, в том числе итрудящихся Бурятии" [Бадиев, 1974, с. 21].
Итак, можно говорить, что в официальном идеологическом дискурсе конструировалась двухуровневая система общесоветской идентичности. С одной стороны, советская общность понималась как содружество самоопределившихся наций, народов-партнеров и тогда приходилось смиряться с наличием локального этнонационального самосознания и даже в определенной степени актуализировать его. В этом случае объединяющими становились такие термины, как "Советский Союз", "социалистическое отечество", "СССР". С другой стороны, эта общность преподносилась как согражданство (при всей условности применимости данного понятия по отношению к советскому обществу) трудящихся масс, не разделяемых по этническому признаку и объединенных своей социально-классовой близостью и идеологией. В данном контексте использовался термин "советский народ". Оба уровня функционировалипараллельно, но до 50-х гг. приоритет отдавался первому уровню, а актуализация второго пришлась на 60-80-е гг. прошлого столетия.
Действительно, пора доминирования идеи "советского народа" в официальном идеологическом дискурсе приходится на эпоху "развитого социализма". Сложившийся в это время социально-политический контекст подталкивал власть к поиску способов укрепления внутригосударственного единства. Возможно, усилению значимости этой идеи способствовали также известные заявления коммунистических лидеров о том, что ближайшие поколения советских людей "будут жить при коммунизме". Для политики идентичности это могло означать, что в ближайшей перспективе население Советского Союза должно превратиться в единую социокультурную общность. Данный концепт более всего подходил для актуализации общесоветской идентичности на индивидуальном уровне, поскольку, минуя этнокультурный уровень, должен был вызвать чувство солидарности у каждого жителя СССР, апеллируя к его социально-классовому самосознанию.
Доктрина "советского народа", таким образом, концептуализировалась с претензией на замену собственно этнического самосознания более общей, но не менее эмоционально значимой формой самосознания. Это позволило некоторым исследователям утверждать, что советское государство стремилось к созданию некоегобезэтнического Homo Sovieticus'а, а национальная политика коммунистов "преследовала цель... ликвидировать национальные различия и слить народы страны в какую-тобезнациональную общность" [Барсенков, Вдовин, 1993, с. 35]. Правильнее было бы говорить, что конструируемая коммунистической элитой общность являлась не "безнациональной", а именно "национальной" - в современном понимании термина "нация", т. е. в определенной степени она должна была представлять собой нечто аналогичное западным нациям-согражданствам. Как отмечает С. В. Чешко, "с точки зрения принятых в современном мире понятийных норм, следует признать не только реальное существование в СССР "советского народа", но и признать его в качестве обычной полиэтнической нации - советской нации" [2000, с. 189]. Такому признанию мешали закостеневшие догмы сформулированной еще Сталиным и с тех пор господствовавшей в советской науке "теории нации": "С точки же зрения традиции советского обществоведения, согласно которой нация - это моноэтнический социальный организм, одна из форм и стадий существования этноса, такой вывод может, наверное, выглядеть неслыханной ересью с оттенком "ассимиляторства"" [Там же].
В самом деле, находясь в плену примордиалистских установок, на основе которых структурировалось все этнополитическое пространство СССР, правящий режим так и не смог сформулировать полноценную идею нации-согражданства и, напротив, всячески избегал определять "советский народ" в хоть сколько-нибудь близкой к этой идее форме: "...следует считать неправильными... попытки рассматривать советский народ как простое объединение советских национальностей, как их сумму. В подобном толковании советский народ как социально-политическая категория отождествляется с категорией "население СССР", как понятие демографии и экономической географии" [Затеев, 1975, с. 173]. Советские идеологи отрицали и противоположный подход: "...необходимо отметить ошибочность... положений, будто советский народ является новой этнической общностью... советский народ - это не этническая, а социально-политическая общность" [Там же, с. 172]. Но, следуя логике этнонационализма, являвшегося краеугольным камнем советской национальной политики, они были вынуждены изобретать нечто, что могло бы играть роль "общесоветской этничности", т. е. субстанции, одинаково присущей всему населению Советского Союза и обладающей некими культурными параметрами. Поэтому сложение советской общности объяснялось как результат процесса "всестороннего сближения советских наций, роста их интернациональных черт" [Затеев, 1975, с. 175], а сам "советский народ" стал наделяться определенными "этнообразными" характеристиками и в содержательном отношении превратился в своего рода "квазиэтничность". Государство, взявшееся за создание единой идентичности и при этом не воспринимавшее в качестве интегрирующей идею политического согражданства, с неизбежностью должно было встать на путь конструирования новой "этничности". Ведь "этничность для идеальной нации необходима, потому что без нее нация оставалась бы всего лишь идеей или произвольной абстракцией:патриотический призыв не имел бы адресата" [Балибар, Валлерстайн, 2003, с. 112].
Конструировавшаяся коммунистами "квазиэтничность" имела в своем фундаменте два основания: язык и культуру, а "советский народ" можно было определить как "группу людей, которые обладают общими коммуникативными нормами и соответственно высокой степенью взаимопонимания по широкому кругу вопросов. Чаще всего и то и другое достигается посредством общего языка и, что еще более существенно, общей культуры" [Дойч, 2000, с. 194]. Языком советской общности по известным историческим и политическим причинам стал русский (пожалуй, это был единственный параметр, на основании которого можно было настаивать на русификаторской сущности проводимой коммунистами политики идентичности). Что же касается культуры, то здесь, оставив в стороне сложную многоаспектную проблему наличия/отсутствия культурного единства на просторах бывшего СССР, попытаемся выяснить, что подразумевалось под единой культурой советского народа в идеологическом дискурсе.
Уже в 1970-е гг. советская идеология настаивает на том, что в СССР "утвердилась, стала реальной действительностью новая историческая общность людей - советский народ" [Брежнев, 1973, с. 24]. По всей вероятности, подразумевалось, что советское общество достигло и культурного единства: "социализм утверждаетединую для всего советского народа, для всех социальных групп культуру - социалистическую по содержанию, национальную по форме, интернациональную по своей сущности" [Митин, 1983, с. 37]. Особенностью общесоветской культуры являлось то, что она "включает в себя наиболее ценные черты и традиции культуры и быта каждого из народов" [Бадиев, 1974, с. 18]. То есть культура советского народа преподносилась как некий синтез этнонациональных культур всех народов СССР. Однако советская культурная общность состояла не просто из совокупности этнических традиций разных народов, а "включала в себя единые идеологические цели и устремления и такое содержание национальных культурных ценностей, которое придает им значение ценностей общесоветских" [Культура Бурятии..., 1983, с. 14]. Содержание национальных культур, образовывавших культуру общесоветскую, в свою очередь, определялось "марксистско-ленинским мировоззрением и принципами пролетарского интернационализма, устоями социализма", за счет чего достигался "единый духовный облик советских наций и народностей" [Санжиев, 1974, с. 88]. Наполнение советской культуры шло "в русле усвоения и творческого восприятия всего нового, передового, что рождено и рождается в ходе совместной борьбы народов всей страны за социализм и коммунизм" [Брежнев, 1973, с. 302], она развивалась "в условиях бережного отношения к традициям каждого народа в революционной и национально-освобо-дительной борьбе..." [Митин, 1983, с. 35].
В процессе культуротворчества особо подчеркивалась необходимость и важность того, чтобы превращать социалистические традиции отдельных народов в "достояние всех советских людей", а также "всемерно развивать новые, единые для всех наций революционные традиции строителей коммунизма..." [Затеев, 1961, с. 183]. В это время становится популярной тема новой социалистической обрядности: "Новые гражданские обряды, праздники и традиции отражают социалистическую идеологию, обогащаются демократическими элементами народной культуры. Повсеместно утвердились в жизни новые революционные, общественно-политические, производственно-бытовые и семейные праздники - 7 ноября, 1 мая, 8 марта, День Победы и т. д." [Михайлов, 1987, с. 165]. Политики и ученые выступают с пропагандой "интернационализации не только состава населения, но и всего уклада общественной жизни" [Санжиев, 1974, с. 82]. А в отдельных случаях выдвигается даже идея сложения в Советском Союзе новой этнической общности. Так, в статье известного бурятского историка П. Т. Хаптаева "К вопросу о сближении и слиянии наций" [1974] ставится вопрос не просто о наличии в СССР политической общности, включающей в себя множество "советских наций и народностей", но и о начале нового этногенетического процесса в стране. Это еще раз подтверждает вывод о том, что, во всяком случае, в своих крайних проявлениях концепция "советского народа" предполагала создание некой общесоветской общности, которая по своим социокультурным характеристикам напоминала бы общность этническую.
Таким образом, формирование советской культуры велось за счет внедрения в общество "социалистических" традиций, приобретенных народами СССР во время революционной борьбы и строительства нового общества, т. е. ее основное содержание состояло из идеологически наполненных культурных символов, изобретенных за период существования СССР и не имевших никакого отношения к реальным этническим культурам. Как точно отмечает С. В. Чешко, "общность советского народа заключалась в лояльности к доминировавшим идеологическим символам" [2000, с. 188].
Особенно очевидным последнее утверждение становится в контексте идеологической риторики, развивающей идею собственно советской идентичности. "Где бы ни жил, где бы ни работал представитель любой нации СССР, - подчеркивалось коммунистическими лидерами, - он полноправный член единой великой семьи и считает себя прежде всегосоветским гражданином,советским человеком" [Брежнев, 1973, с. 310]. Такое "характерное для советского общества социально-политическое и моральное единство классов и социальных групп" считалось следствием присущего всему населению Советского Союза "общего коммунистического мировоззрения" [Культура Бурятии..., 1983, с. 8]. Именно на его основе "в Бурятской АССР ... формируются общие для всех советских людей особенности общественного и индивидуального сознания, идеологии и морали" [Очерки истории..., 1983, с. 281]. В выступлениях политиков и текстах ученых каждый раз повторялось, что основным содержанием советской идентичности являлась "преданность делу коммунизма, социалистический патриотизм, пролетарский интернационализм" [Затеев, 1975, с. 178], а интенсивное чувство патриотизма, которое испытывали советские граждане к своему государству, обусловливалось его "социалистической" природой: "...у всех наций и народностей СССР сложилось и укрепилось общезначимое... чувство гордости за своюсоциалистическую Родину..." [Там же].
Наполнение идентичности идеологическими смыслами позволяло конструкторам советской общности избавить население от привязанности к идее этнонационализма и тем самым "вывести мышление всех советских людей за пределы обыденных понятий "мое", "республиканское", "национальное", раскрыть перед советскими людьми широкие горизонты интернациональной борьбы за коммунизм, помочь им глубже осознать единство интересов всех народов СССР" [Затеев, 1975, с. 175]. Иными словами, официальный дискурс, актуализируя идею идеологического единства всего населения Советского Союза, призван был перенаправить его (населения) идентификационные предпочтения с "традиционных" объектов - этнонаций - на "новый" конструкт - советский народ: "...общественное сознание советских людей... на деле демонстрирует воспитанное партией и вошедшее в плоть и кровь советского человека умение думать... прежде всего об интересах всего советского народа, способность подчинять текущие временные национальные интересы коренным общесоветским, интернациональным интересам" [Там же, с. 178].
Если исходить из того, что национализм - это понятие, "которое служит делу идеологического оправдания и политической легитимизации определенных представлений о территориальном, политическом и культурном единстве" [Нагенгаст, 1994, с. 177], то политику идентичности, проводившуюся в СССР, вполне обоснованно можно описывать и интерпретировать в контексте националистической доктрины. Для официального дискурса, в котором конструировались границы общности "советский народ", характерным было общее для любого националистического дискурса стремление к "эксплицитному (выраженному) принятию национальных символов и эксплицитная воля исключать, подавлять или фильтровать отрицательную информацию... и отдавать предпочтение сообщениям, утверждающим образ интегрированной политической общности" [Дойч, 2000, с. 192]. Выстраивая этот "интегрированный образ", правящий режим активно манипулировал историей и культурой для того, чтобы добиться максимально возможной интеграции разношерстного в этнокультурном отношении населения СССР.
Особенностью советского идеологического дискурса стало то, что, в отличие от классического национализма, конституирующего границы общности на основе этнокультурной идентичности или идеи политического согражданства, в Советском Союзе, где "класс был гораздо большим, чем абстрактная категория классового анализа", а "классовая принадлежность была глубоко нравственной проблемой" [Кивинен, 2002, с. 82-83], единая общность выстраивалась на основе социально-классовой идентичности с непременным подчеркиванием ее "интернационального" характера. В условиях мультикультурного и полиэтничного государства это был единственно возможный и доступный для коммунистов способ консолидации населения. Тем не менее советская идентичность включала в себя и культурное измерение, призванное придать ей большую эмоциональную значимость, но, впрочем, также определяемое социалистической идеологией советского общества.
Развитие этнонациональных процессов в Советском Союзе с первого взгляда может показаться довольно противоречивым и непоследовательным. При более внимательном рассмотрении оказывается, что национальная политика коммунистов была довольно взвешенной и достаточно долгое время гармонично сочетала в себе противоречивые тенденции, заставляя их действовать в одном направлении. Конструирование "социалистических наций", одновременные репрессии традиционных культур и актуализация идеи советского интернационализма - все это служило одной цели: укреплению коммунистического режима и созданию единой политической общности в границах СССР. Особую роль в этих процессах на национальной периферии стала выполнять этничность, которая после соответствующей обработки была включена в идеологический арсенал советского государства.
Во-первых, этничность использовалась коммунистами предельно инструментально: конструируя советские этнонации, они попутно встраивали их в жесткую систему советского политико-идеологи-ческого пространства. Советская государственная система очень тесно интегрировала в себя этнический фактор: "Национальность оказалась огосударствленной, обюрократизированной, превратилась в один из элементов тоталитаризма", а партийно-государственный аппарат "занимался... строительством интегрированных в политическую систему национальных образований..." [Чешко, 2000, с. 206-207]. Этничность превратилась из рычага мобилизации населения под флагом национализма в надежный инструмент коммунистического управления национальной периферией. Такой подход к национализму давал иллюзию решенности национального вопроса в СССР и в определенном достаточно узком поле позволял удовлетворять этнокультурные потребности меньшинств. В то же время подобная ситуация открывала свободу маневра для концептуализации идеи единой социальной общности - советского народа.
Во-вторых, в советском идеологическом дискурсе конструировалась достаточно сложная система идентичностей, в которой находили место и примирялись лояльности и политического, и социального, и культурного характера. С одной стороны, советская общность понималась как содружество самоопределившихся наций, народов-парт-неров и тогда приходилось смиряться с наличием локального этнонационального самосознания и даже в определенной степени актуализировать его. Ведь в этом случае официальный идеологический дискурс невольно формировал в сознании населения представление о том, что Советский Союз являлся сообществом не столько граждан, сколько советских наций и народностей, а советская идентичность представляла собой сумму коллективных идентичностей всех этнонаций, образующих СССР.
С другой стороны, была актуализирована идея "советского народа". Границы этой общности конституировались посредством классовой, а не этнической принадлежности, и соответственно сама она преподносилась как согражданство трудящихся, не разделяемых по этническому признаку и объединенных своей социально-классовой близостью и идеологией. Данный концепт более всего подходил для актуализации общесоветской идентичности на индивидуальном уровне, поскольку, минуя этнокультурный уровень, должен был вызвать чувство солидарности у каждого жителя СССР, апеллируя к его классовому самосознанию. С этой точки зрения становится понятным, почему в советском идеологическом дискурсе понятия "этнос", "народ", "национальность", "нация" совпадали по своей смысловой нагрузке с такими понятиями, как "эксплуатируемый класс" или "трудящиеся массы". Советская власть помещала в один логический ряд категории этничности и класса, преследуя цель растворить этническую идентичность в социально-классовой. При этом создание советской идентичности шло за счет ее насыщения идеологическими символами и смыслами, что также позволяло конструкторам советской общности избавить население от привязанности к идеям этнонационализма.
Коммунистическое руководство вполне отдавало себе отчет в той опасности, которая содержится в националистической доктрине, и попыталось нейтрализовать эту опасность, восприняв некоторые внешние формы национализма и инкорпорировав их в здание советской государственности. Как подчеркивает Т. Мартин, коммунисты "попытались соединить националистические требования наличия собственной территории с социалистическим стремлением к экономически и политически унифицированному государству" [2002, с. 76]. Одновременно идеологический дискурс, особенно в части вопроса национальностей и шире - идентичности вообще, формировался так, что актуализировал, во-первых, социально-классовую идентичность (что уже разрушало националистическую риторику в отношении единства нации или, говоря словами Мартина, "надклассовый националистический альянс") и, во-вторых, государственно-политическую лояльность в масштабах всего СССР. Привлекая национализм в свою социалистическую программу, коммунисты рассматривали его как тактическое средство, которое позволит преодолеть господство локальных идентичностей и будет способствовать становлению единого политического самосознания в границах СССР. В этом смысле их действительно можно обозначить как "интернационалистических националистов", действия которых, однако, направлены в первую очередь на формирование единой советской общности, а отнюдь не на стимулирование отдельных национальных идентичностей. Этническая культура и традиция, которую в силу политической целесообразности необходимо было сохранить, выступала всего лишь в качестве вспомогательного "сырого материала", который подвергался активномуконструированию и от которого отсекалось все, что не укладывалось в рамки марксистско-ленинской идеологии.