Говоря о социокультурной модернизации бурят, о ее отражении в литературном процессе, невозможно обойти вниманием одно уникальное для бурятской литературы произведение - раннюю повесть П. Малакшинова "В далеком городе", опубликованную в 1941 г. на бурятском языке. Но имеется и рукописный русскоязычный авторский вариант, который неизвестен массовому читателю. Он выгодно отличается от бурятскоязычного текста тем, что содержит более пространные куски, связанные с переживаниями и размышлениями главного героя - бурятского юноши, впервые попавшего в большой город. Насколько мы можем судить о его художественной стороне, она представляется достаточно уязвимой (все-таки рукопись). К сожалению, претензии литературных критиков к опубликованному тексту, вероятно, и способствовали его практически полному забвению. Тем не менее, несмотря на отсутствие в этой повести сколько-нибудь значимых литературных достоинств, она заслуживает того, чтобы напомнить о ее существовании и содержании.
Ситуация новизны и открытия иной жизни, иной культуры является сама по себе настолько захватывающе интересной, настолько приключенческой, что сегодня приходится не просто сожалеть о том, что она практически не нашла отражения в литературе, но и констатировать факт значительного упущения, упущения возможности заложить традицию рефлексии, осмысления событий в разной степени типичных для этого и последующих периодов. Насколько повесть П. Малакшинова в своей тематике была естественной дискурсивной реакцией на урбанизационный поворот, естественным шагом в попытке осмыслить и описать этот опыт, настолько ее единственность, исключительность в бурятской литературе противоестественна. Ценность данного текста состоит в том, что он представляет собой один из ранних и чрезвычайно редких опытов художественного описания первых контактов бурят с русскими в начале процесса урбанизации улусников, а главное, это то, что он является опытом самоописания, стремящегося к фиксации различных подробностей в реакциях на ситуации, связанных с новой, неизвестной обстановкой, людьми, их привычками, предрассудками.
Назвать описанный в повести опыт типичным, конечно, нельзя. Основным пространством урбанизации бурят, пространством их социокультурной трансформации был все-таки город Улан-Удэ, а значит, характер ситуаций межэтнических контактов был существенно иным, чем в "далеком городе". Относительная близость Улан-Удэ к бурятским селам обусловливала более-менее коллективные передвижения, солидарные действия соплеменников. Ситуация же, описанная в повести, более радикальна: и город далеко, и герой - в практическом одиночестве.
Тем не менее и такая специфическая ситуация представляет собой срез более общей ситуации, в которой имел место культурный конфликт и которая в свою очередь послужила писателю толчком к созданию произведения. Несмотря на исключительность описанной ситуации, повесть все же дает возможность почувствовать драматичность периода ранней советской урбанизации бурят, получить представление о человеческой стороне этого процесса, о сложности переживаний, самоощущений новых горожан.
В основу сюжета был положен автобиографический материал приключенческого характера. Документализм и безыскусность в подаче этого материала явно превосходят художественное качество, и именно это обстоятельство располагает к его восприятию как более или менее достоверного. В повести представлен очень частный и потому малопригодный для каких-либо широких обобщений опыт, маленький фрагмент процесса урбанизации.
Тема культурной чужеродности передана в рукописи книги с предельной остротой, остротой, не характерной для бурятской советской литературы. Стоит сказать, что героя повести Ошира по ходу сюжетных перипетий неблагожелатели то и дело обвиняют в национализме. Одна эта деталь говорит о том, насколько нетерпимой в отношении чужаков была атмосфера среди городских простолюдинов. К тому же неприятности для него усугублялись его собственными предрассудками о русских людях, предрассудками, которыми насытила его улусная жизнь и которые в новых обстоятельствах делали его излишне напряженным, лишали его возможности более гибко реагировать на то и дело возникавшие неординарные ситуации. Писательская правдивость в передаче предрассудков и стереотипов людей относительно друг друга дает возможность представить реальную ситуацию межкультурного контакта, его исторические особенности.
Автор не просто вовлекает своего героя то в нелепые, то в драматические ситуации, а акцентирует культурное происхождение мотивов его поведения, среди которых - недоверие и подозрительность.
Ошир видел небурят раз в месяц, и то лишь на дорогах, и часто ссорился, а иногда и дрался с ними из-за того, кому нужно сойти с дороги в сугроб. Бились на пути в деревню и деды и отцы, бились как с чужими - до смерти. <...> У русских, видимо, особенная кровь, почему и любили раньше сквернословить, кричали на бурят "хаба", "налим", "тарелка". <...> У них прежде ни один праздник не кончался без резни. А о семейских говорят, что они раньше убивали людей и крестились при этом [Малакшинов, 1941, с. 30].
Все курсанты рады приезду Ошира, говорят и смеются с ним как со всеми, хоть он невзрачен, мал и плохо говорит по-русски. Но Ошира к ним все-таки не тянет, иногда не хочется беседовать с ними, а с улусником разговор идет по-другому, по-свойски. Ошир готов положиться в этом краю на любого степняка, который не презирает новую жизнь. Степной человек всегда выручит из беды. А вот здешние... Верить старикам нельзя. Они говорили: синие глаза и желтые волосы - признак бессердечия. Это глупость! Хотя некоторые и в самом деле бессердечные. Завхоз, конечно, добр с ним, хочется подружиться, но тут надо подумать: а вдруг он как семейский преступный бродяга бросит тебя под мост и перекрестится [Там же, с. 59].
Характер Ошира был известен всему улусу - он впитал в себя все улусные привычки. Типичный улусник любит обижаться и самобичевать, если на него наговорят небылицы. Мнящему себя умным скажи "ты дурак" - он будет доказывать, что он действительно не умен, чтобы этим вызвать противоположное мнение. Но так можно действовать в улусе, а Ошир вышел с этими средствами в городе. <...> Извинений улусник не любит, хотя он и не называет обидчика подлецом. Он не жалуется, пощады не просит, он кричит: бейте меня, коли хотите бить! [Там же, с. 77].
Большая часть сюжета касается лирической и бытовой стороны городской жизни юноши-степняка, в которой его культурные особенности порождают комические и драматические ситуации и события, становятся предметом острых переживаний и размышлений, в том числе и самокритического характера.
Ослепленный злостью на свою неловкость, он даже не замечал, что за ним идет толпа любопытных - ребята интересовались его шубой. <...> Людям было непривычно видеть на коньках человека в какой-то странной шапке с острым верхом и кисточкой. <...> Ошир злился не на смеющихся. Он сам не знал, на кого он сердится. Казалось, несносна была шуба, скверны были унты... наконец, несносен был он сам, маленький и неловкий, слишком чуткий и самолюбивый. Лучше бы быть ему глупее и не замечать, что он очень выделяется из среды [Там же, с. 116].
Первые же впечатления от города, первые контакты с русскими вызвали у Ошира отталкивающую реакцию, сомнения в правильности решения учиться в "далеком городе" - настолько был сильным психологический шок от сознания своей чужеродности.
Жизнь в улусе нельзя отдать за каменные дома города, там хоть и побои, ругань и выстрелы - но жизнь все-таки милее, чем эта тоска в неведомом краю [Там же, с. 29].
Так он обобщает эту дискомфортную для себя ситуацию, порываясь при этом всякий раз вернуться домой в родную степь. Однако, пересилив эти настроения и оставшись, ему предстояло открыть себе многое из того, что в родном улусе вряд ли было возможно. Благодаря городскому опыту багаж его представлений о людях многократно обогатился и усложнился. Можно сказать, что все произведение посвящено ментальной трансформации его героя.
Герою приходилось предпринимать немалые усилия, чтобы перерастать постепенно собственную непосредственность, глупость других, чтобы быть выше наносимых ему обид. Проблемные ситуации, в которых то и дело оказывался герой повести, поначалу понимались им исключительно на языке традиционных социальных стратегий (они в тексте воспроизводятся). Впоследствии по мере его адаптации в новом социальном пространстве в нем росла способность к пониманию себя и окружающих на более сложном языке, делавшим его более чутким и гибким в отношении этих ситуаций. В этой постепенной трансформации Ошира, в изживании ощущения своей чужеродности писатель представил модель психологической адаптации традиционного бурята (улусника) в условиях города, русского города.
Впервые за всю свою жизнь Ошир критиковал себя. Этой перемены в нем никто не заметил, даже сам Ошир не догадался, что он уже говорил на новый лад [Там же, с. 153].
Ошир сообразил, что он, распуская себя, позорит не одного себя, а целый народ: люди разъедутся по деревням и будут говорить: есть на свете такой народ, буряты называются... [Там же, с. 226-227].
На фоне других книг, сюжет которых так или иначе касается отношений между русскими и бурятами, эта повесть П. Малакшинова выделяется своей откровенностью, неожиданными деталями, драматической реалистичностью в передаче межкультурного и идентификационного конфликтов. О бурятах в ней можно почерпнуть много интересного и любопытного, того, что сегодня невозможно прочитать ни в одной книге по этнографии бурят, хотя бы потому, что этнография интересуется сугубо "чистыми", а значит, статичными формами этничности. Урбанизация же связана с ситуацией этнической динамики и межэтнического контакта, в котором актуализируются, например, скрытые социальные стратегии или этнические предрассудки относительно своих соседей и пр. В сравнении с другими данный текст, если и не в полной мере, вводит читателей в аутентичный внутренний мир, мир аутентичных переживаний, связанных с таким важным историческим моментом, как освоение города и городской культуры, то во всяком случае стремится к этому. Негативные переживания своей чужеродности, связанные с психологическими комплексами, - это, может быть, основной лейтмотив всего комплекса самоощущений в такой ситуации.
К нему как к степняку многие подходят с предубеждением, и это было Оширу очень обидно. Но он никогда об этом не давал знать, и от этого ему было тяжело: горше сознавать да молчать, чем болтать не зная. А сказать правду значило вызвать смех, а это еще хуже... Иногда Оширу приходило в голову, что, дескать, тут особенного, это, мол, мелочь. Но эти мелочи становились ощутимыми, когда из-за них приходилось лишать себя удовольствия пользоваться всем тем, чем пользовались другие равные ему граждане... Оставалось роптать на себя и злиться, не зная на кого [Там же, с. 142-143].
Как тяжело сознавать свое ничтожество, самоунижаться, поклоняясь традиции, которую история давно уже смяла! Что делать Оширу? Пока надо подчиняться, терпеть, ибо еще очень много людей, которые верят, что в Забайкалье люди больны на девяносто девять процентов [Там же, с. 186].
Ошир понял, что его рассуждения - лишь попытка обмануть себя: бурят, как его ни поверни, бурятом останется, и пока Ошир будет бурятом, будет предметом разговоров о том, что на свете есть отсталые люди, некрасивые и неумные [Там же, с. 121].
Улусник не может или не умеет говорить "Я виноват", но и никогда не оправдывается; иногда принимает на себя то, чего не было, а люди улуса снимают с него обвинение и уговаривают его не волноваться. Точно так поступал Ошир в городе, в новой незнакомой среде [Там же, с. 100].
Ошир вспоминал, как в улусе смеялись над ним и его братьями, называя имя их чванливого прадеда, который лез под кровать, желая этим самым отомстить обидчикам, и там пролеживал сутки без еды. А среди улусников были и такие, что кончали себя самоубийством, вместо того, чтобы доказать свою невиновность [Там же с. 101].
Особые переживания и мысли героя связаны с его отношениями с русской девушкой Таней. Тема сексуального влечения, обставленная в соцреализме множественными табуациями и вытесненная как малозначимая на периферию (значимых) повествовательных событий, в данном сюжете представлена с простодушным документализмом.
"Бедный сын Дохана, зачем тебя терзают эти бесплодные чувства к Тане!" - говорил Ошир самому себе. Порой ему становилось смешно, что какой-то невзрачный улусный парень обижается на Таню [Там же, с. 122].
Влечение к городской девушке обрекало героя на болезненные самокритичные переживания. Взаимный интерес персонажей друг к другу был разнородным: если девушка в отношении к бурятскому юноше была преисполнена уважения и естественного любопытства к экзотичности, то взаимность Ошира имела скорее сексуальную природу. В культурологическом аспекте интересно то, что сложности этих отношений повлекли за собой любопытные свидетельства, а именно - свидетельства об особенностях культуры сексуальных отношений.
Было страшно и загадочно, что девушка выбрала эту дорогу. Ошир подумал: "Вот какие эти городские!" Она говорила о поцелуях - значит, для них это что-то важное. Спрашивала же она, целуют ли девушек в улусе. Вообще обидно, что о бурятах так думают [Там же, с. 172].
И представился Оширу старый улус, где девушки были совсем другими. Там о поцелуях не говорили, бурятка любила молчать да слушать. Хоть десять лет будь знаком - не спросит: "У вас целуются?" Не скажет "люблю". Добрый молодец не спрашивал у нее, что она думает, не объяснялся словами, а первым делом подмигивает, а потом ведет в хлев... "Не надо! Отстань!" Но добрый молодец не слушает ее. Ему знакомы эти пустые и глупые слова. Если бы к ним прислушивались, то в степи не было бы жизни... В городе, оказывается, не то. <...> У этих девушек губы близки, а сами они - далеки. Их в хлев не потащишь, им надо сказать тысячу изысканных слов [Там же, с. 174-175].
Позднее тема с подобным сюжетом была вновь поднята Д. Батожабаем в повести "Кто твой учитель?" (1957). Однако спустя шестнадцать лет после появления текста П. Малакшинова эта повесть показала, что художественное качество письма росло в ущерб жизненной правде. К этому моменту уже сложился канон социалистической художественной правдивости. И Д. Батожабай согласно этому канону в основу своей повести положил воспитательную интенцию, которая нейтрализовала культурные моменты или попросту оставила их без внимания. Для батожабаевских персонажей их культурные особенности не имели практически никакого художественного значения. Изображение бурят решалось традиционным способом - эти части книги автор механически ограничил картинами улусной жизни. В городе же - пространстве культурных контактов - их специфика автором свелась лишь к именам. В повести Д. Батожабая как в произведении соцреализма было выхолощено главное - этнокультурная конфликтность процесса урбанизации бурят. Поэтому сегодня ее сюжет вряд ли вызовет читательский интерес. Исследователя же, привлеченного темой урбанизации бурят, она только разочарует своей конъюнктурностью и исторической бессодержательностью.
В завершение хочется подчеркнуть, что повесть П. Малакшинова "В далеком городе", будучи уникальным литературным свидетельством своего времени, лишь едва приоткрывает завесу над реальностью процесса первоначальной урбанизации бурят. Проблемы, связанные с этнокультурным конфликтом и его субъективными переживаниями и осмыслениями, с последующими усилиями по самотрансформации, по адаптации в новых условиях (город), в ней обозначены пунктирно. Ее актуальное в момент написания и выхода в свет и вместе с тем нереализованное значение заключалось в том, чтобы тематизировать переживаемый опыт в публичном пространстве, вызвать относительно него какой-нибудь резонанс в творческой интеллигенции, в общественном мнении. Резонанс в виде множества описаний, рассуждений о многообразном индивидуальном опыте урбанизации. Случись такое - сегодня мы имели бы совсем другую литературу. Однако с сожалением приходится констатировать, что опыт урбанизации, связанный с ментальной и культурной трансформацией традиционных бурят, как тема художественной разработки прошел мимо национальной литературы.
Помимо такого внешнего ограничителя для подобного рода интенций, каким был соцреализм, был и внутренний ограничитель - психологический. Ведь во многом опыт урбанизации в психологическом аспекте представлял собой травматический опыт. Помимо естественно возникавших в ситуации отдаления от родного дома ностальгических переживаний, бурятам приходилось сталкиваться на чужой территории (город) с неприязнью, отторжением, насмешками, бестактностью, досаждающим любопытством со стороны окружающих. Конечно, русские горожане были способны и на более гостеприимное, более терпимое отношение, но для ощущения своей неполноценности было достаточно и небольшой доли того психологического негатива, который как облако постоянно окружал этнических чужаков. В этом смысле произведения Д. Батожабая "Кто твой учитель?" и П. Малакшинова "В далеком городе" представляют собой две разные стратегии изживания этой травмы.
Батожабаевская повесть - это сплошная фигура умолчания, идеологическое иносказание. Единственное примечательное место в ней - финальная сцена, когда его герой, молодой бурят Бато-Чулун, наконец находит взаимопонимание и ответное чувство любимой девушки Сэсэг, и они вместе, в обнимку, встречают рассвет на берегу Уды. С точки зрения процесса урбанизации бурят это - символическая картина. Бурятские молодожены, рассвет, река, город - значимые элементы этой символики освоения нового места. Но не менее значимо и то, что этот символический образ завершает собой сюжет, мало имеющий общего с реальностью. Писателю пришлось упражняться в конструировании надуманного сюжета только для того, чтобы сказать: "Теперь мы будем жить здесь! Теперь город - это и наш город! И неважно, каких усилий это стоило нам, что пришлось нам пережить". Но сегодня, когда мы знаем, что процесс урбанизации объективно был необходим и неизбежен, интересна именно та человеческая фактология процесса, которую по причине ее травматичности в свое время предпочли умолчать.
П. Малакшинов своей повестью говорит иное: "Город - это совсем не так плохо, как могло показаться сначала. Глупости, которые мешают людям жить вместе, вполне преодолимы. Главное помнить, что эти глупости есть и в тебе самом. Так преодолевай их! Устанавливай отношения с теми, быть может, немногими, кто готов к встречному движению, и все постепенно будет меняться к лучшему". В этой стратегии модернизации/урбанизации, на наш взгляд, больше правды и больше реализма.