Своеобразной частью сибирского православного населения были старообрядцы. Первые из них, в основном ссыльные, оказались в Восточной Сибири в XVII в., большинство же были поселены во второй половине XVIII в.
Примерно 90% численности всех старообрядцев региона составляли семейские — крестьяне, которым разрешено было послиться в Сибири Екатериной II. Прибыв сюда в 60-80-х гг. XVIII в., старообрядцы, значительное количество которых приехало с семьями, были поселены недалеко от границы с Монголией, главным образом в Мухоршибирской, Тарбагатайской, Куналейской, Урлукской волостях Верхнеудинского округа.
Семейские имели много толков, примерно две трети были «беглоповцами»; среди других сект известны беспоповцы, темноверцы, белокринийцы, дырочники. Наиболее влиятельными лицами в общине были уставщики. Они могли крестить, исповедовать умирающего, отпевать покойников. Обряды венчания и причащения выполняли попы, специально привезенные из Европейской России. Беспоповцы соблюдали лишь два обряда: крещение детей и похороны. Икон у них было очень мало.
В различных толках уставщики и начетчики по-разному вели службу, по-разному толковали и священные книги. Общение с «никонианами» осуждалось. Запрещались увеселения. Нарушителей строгих правил поведения уставщик мог отлучить от церкви, предать анафеме.
Практически все очевидцы отмечали большие хозяйственные успехи семейских. По словам бывшего верхнеудинского исправника М. Геденшторма, майор, которому было поручено выделить земли для семейских, «...по ревности своей к православию ненавидя их, отвел им леса и горы, предполагая тем усугубить их несчастие. Но благое провидение неправедное усердие его обратило в пользу старообрядцев: с несказанным трудом расчистили они густые леса и приобретенные пашни вознаградили их с лихвой. Ныне они зажиточнейшие крестьяне по губернии...» 223. Численность старообрядцев он оценил в 8 тыс. душ м.п.
Семейских отличало большое трудолюбие. Декабрист А.Е. Розен, побывавший в 1830г. в с. Тарбагатае, был удивлен зажиточностью староверов: «Поля и обработка полей представляют совершенство, между тем как в недальнем от них расстоянии селения и пашни старожилов показывают крайнюю бедность и разорение. «Отчего соседи ваши так бедны?» - спросил я хозяина моего. — «Как им не быть бедными, - ответил он, - когда в рабочую пору петух пропоет с зарею, то мы уже на поле и пашем в прохладе, а сторожил только что просыпается да принимается варить для себя кирпичный чай; пока он дотащится до поля, солнце уже высоко; мы оканчиваем первую упряжку и отдыхаем, а он в жар мучит себя и скотину свою; ни у него, ни у коня нет сил, так и запашка жалкая. Сверх того, старожилы пьянствуют, не берегут копейки, от того и не собирают капиталов» 224.
Семейским запрещалось бражничать, курить табак. Они не признавали врачей, лечились только народными средствами. Поэтому у них была высокая младенческая смертность. Зато оставшиеся в живых благодаря «естественному отбору» отличались крепким здоровьем. Староверы не смешивались с коренным населением. Отсутствие вредных привычек также продлевало жизнь. В результате семейских женщины рожали от 10 до 24 детей, естественный прирост населения в несколько раз превышал соответствующий показатель остальных забайкальцев 225.
Н.А. Некрасов, знавший о семейских по рассказам вернувшихся из ссылки декабристов, посвятил им вдохновенные строки в поэме «Дедушка»:
«Горсточку русских сослали
В страшную глушь за раскол,
Землю да волю им дали;
Год незаметно прошел —
Едут туда комиссары,
Глядь — уж деревня стоит,
Риги, сараи, амбары!
В кузнице молот стучит,
Мельницу выстроят скоро,
Уж запаслись мужики
Зверем из темного бора,
Рыбой из вольной реки.
Вновь через год побывали,
Новое чудо нашли
Жители хлеб собирали
С прежде бесплодной земли.
***
Так постепенно в полвека
Вырос огромный посад —
Воля и труд человека
Дивные дивы творят!
***
Взросшие в нравах суровых
Сами творят они суд,
Рекрутов ставят здоровых
Трезво и честно живут,
Подати платят до срока,
Только ты им не мешай.
«Где ж та деревня?» - Далеко,
Имя ей: Тарбагатай...»
В первой половине XIX в. правительство старалось большую часть сторонников древнего православия ссылать в Западную Сибирь. В 1823г. там числилось 13908 старообрядцев, что составляло 1,42% всего населения, а в 1851г. — значительно больше — 42907 человек, т.е. 2,76% жителей. В Восточной же Сибири считалось в 1823г. 10317 «раскольников» (1,39% всех жителей), а в 1851г. — 18380 человек (1,65%). По-видимому, этот прирост был достигнут в основном за счет высокой рождаемости семейских.
Из общего числа старообрядцев в Иркутской губернии (вместе с будущей Забайкальской областью) находилось в 1823г. 10278 человек, а в 1851г. — 17600. Немало староверов было сослано во второй четверти века в Енисейскую губернию: если в 1832г. их там было всего 39 человек, то в 1851г. — уже 720 226.
К 1861г. в Забайкальской области жило до 18 тыс. старообрядцев, в Енисейской губернии — более 1700 человек, в Иркутской губернии и Якутской области — 400-600 человек, а всего до 21 тыс. человек. В 1850-х гг. для строительства тракта Якутск-Аян из Забайкалья в Якутию перевели 300 семейских, вблизи Якутска возникло старообрядческое село Павловское. В каждой из губерний большинство староверов поселили в одном из округов, где находилось около 80% староверов данной губернии. Это были Балаганский округ в Иркутской губернии, Минусинский округ в Енисейской и Якутской округ. Основная масса старообрядцев жила в селах 227.
В XIX в. старообрядцы делились на мелкие толки и согласия. Н.Н. Стахеева таким образом характеризует этот процесс: «Самое большое число последователей поповского толка проживало в Верхнеудинском округе в 40-е гг. XIX в., более 16000 душ обоего пола, что составляло более В от числа поповцев по всей Восточной Сибири. К 1860г. в регионе числилось почти 18 тыс. поповцев, 717 беспоповцев, признающих брак, 1,4 тыс. — не признающих брак. Реальное разделение старообрядцев на толки не соответствовало официальному делению, и количественное соотношение последователей разных религиозных течений, так же, как и реальная численность старообрядцев в целом отличались от сведений, существующих в официальных сводках. Последователи толков не указывались, так как было запрещено употреблять в отношении старообрядцев названия, существующие у них и определяющие течения» 228.
В первой половине XIX в. отношение правительства к старообрядцам было относительно либеральным. В 1800г. были составлены правила «единоверия», по которым священники единоверческих церквей ставились главой епархии, подчинялись ему по духовным и судебным делам; кандидаты на эту должность могли предлагаться прихожанами. Богослужение же разрешалось вести по книгам и обычаям староверов. Однако старообрядцы как в Европейской России, так и в Сибири редко переходили в единоверие.
С воцарением в декабре 1825г. Николая I положение староверов резко ухудшилось. В официальных документах их вновь стали называть «раскольниками». Их общины не признавались законными, и поэтому не могли получать наследство или делать пожертвования от имени общины. Старообрядцев лишили возможности занимать общественные должности, награждаться орденами и медалями, зачисляться в купечество, торговать им разрешалось только на «временном праве». Особенно же отяготительным было то, что староверам «...запрещалось построение новых и починка существующих молитвенных зданий, содержание беглых попов, публичное оказательство раскола и особенно его пропаганда; благотворительные раскольничьи учреждения повелевалось или закрывать или присоединять к приказам общественного призрения» 229.
Однако и правительство рекомендовало все же действовать по возможности осмотрительно, не вызывая ненужных репрессий. При таких частично противоречащих друг другу указаниях многое зависело от местных гражданских властей. Генерал-губернаторы А.С. Лавинский (1822-1833), Н.Н. Муравьев-Амурский (1848-1861) были сторонниками умеренных методов воздействия; генерал-губернатор В.Я. Руперт (1838-1847) и архиепископ Нил (1838-1853) стремились подчинить старообрядцев жесткими мерами.
По инициативе духовной администрации местные власти опечатывали часовни, ломали на них кресты, снимали колокола. Подобные случаи происходили в 1837г. в Жиримском селении, и в д. Бурнашево, в 1840г. — в д. Десятниково, в 1839г. — в с. Куналей 230. Семейские с большими трудностями выписывали из центральных губерний староверческих попов, но власти всякий раз добивались их ареста и выдачи. Семейские несколько раз восстанавливали часовни. В 1841-1842гг. крестьяне жаловались в Петербург на действия исправника Шевелева и его подчиненных, которые, «принуждая раскольников принять единоверие, употребляли для того угрозы и заключали их в тюрьму».
Больше года действовала самовольно восстановленная часовня в Куналее, вел службу беглый поп. Арестовать его властям не удавалось. Сам генерал-губернатор Руперт отправился в старообрядческие села, но семейские упорствовали. Тогда в 1843г. в Куналей были направлены две роты солдат с пушкой и полсотни казаков. Только в следующем году староверы выдали властям попа и согласились, чтобы часовня снова была запечатана. В наказание в селах разместили на постой 200 солдат 231.
Вероятно, в связи с этими событиями в 1844г. был открыт Секретный комитет по делам раскола, в который вошли архиепископ, губернатор, жандармский штаб-офицер. Комитет рассматривал вопросы о часовнях, священниках семейских, «совращении православных в раскол», но его решения выполнялись без ссылки на комитет 232.
Во многих селах Верхнеудинского округа шла вражда между старообрядцами, с одной стороны; властями и перешедшими в единоверие, - с другой. Власти не признавали браков, заключенных в негосударственных церквях, называя их «блуднодейственными». Известны случаи, когда власти разлучали таких супругов, заставляя их жить в разных местах. Единоверцы нередко подвергались остракизму со стороны староверов. Между староверами и единоверцами случались драки, возникали конфликтные ситуации, когда кто-то из староверов заключал брак в единоверческой церкви.
Миссионерская деятельность в среде староверов успеха почти не имела, хотя миссионеры прибегали к помощи войск и полиции. Лишь монаху Варлааму, основателю Чикойского Иоанно-Предтеченского монастыря, удалось добиться заметных успехов без применения насилия. По подсчетам Н.Н. Стахеевой, в единоверие перешло лишь около 2000 забайкальских староверов, т.е. чуть больше 10% от их числа. Но известны случаи и «совращения в раскол».
Для воздействия на семейских применялись и такие меры: «Часто миссионеры приезжали вместе с исправником, который порол староверов, а после порки присылал к «...отцу протоиерею на увещание» - Подпишись, говорил отец протоиерей, - что желаешь быть православным, и пороть тебя больше не будут, а за то, что я защищу тебя, дай мне рублишко» 233.
В 1850-х гг. вновь происходили волнения среди семейских. В 1850г. они пригласили попа, на этот раз из Калуги, но заседатель, узнав о его приезде, арестовал попа. Тогда несколько сот старообрядцев напали на заседателя, избили его и вынудили освободить священника. Наиболее крупные волнения произошли в 1859г. Генерал-губернатор Муравьев-Амурский вынужден был сам ехать к месту событий «успокаивать», в присутствии войск, крестьян, виновные же были «строго наказаны» 234. Следует отдать должное Н.Н. Муравьеву: он выразил несогласие с некоторыми правилами, которые были составлены в центре и должны были осложнить положение староверов. Он «объяснил, что вызов старообрядцев для увещания в Иркутскую, Тобольскую консисторию одинаково затруднителен и обречен на неудачу, в результате правила были скорректированы для Восточно-Сибирского региона» 235.
Таким образом, старообрядцы Восточной Сибири, особенно семейские, представляли собой крепко сплоченную этническую группу, самоотверженно защищавшую свое миропонимание от мощного давления со стороны официальной церкви и гражданской администрации. Современники отмечали высокую степень духовности староверов: «Хотя у семейских заперты церкви и поломаны кресты, но сибиряки, по общему убеждению, несравненно беднее религиозным чувством, чем староверы. Между последними встречаются люди истинно религиозные и благочестивые, т.е. высоконравственные...».
Вместе с тем, вряд ли следует идеализировать и старообрядцев: их изолированность от остального мира препятствовала развитию образования; необходимость придерживаться «генеральной линии» снижала творческий потенциал личности, осложняла ее социализацию.