К середине XIX в. русское духовенство стало обращать внимание на признаки кризиса церкви. Они проявлялись не только в существовании суеверий, следов языческих обычаев, внешнем благочестии «без внутреннего исправления жизни», но и в распространении атеизма. Один из клерикальных авторов писал, что с середины XVIII в. во Франции «появились люди, задумавшие вместо служения единому Богу ввести повсюду служение одному разуму и своими сочинениями подготовившие революцию — то были мнимые философы Вольтер..., Дидерот..., Даламбер и другие. Их ложное просвещение стало быстро распространяться в Европе: не спаслась от него и православная Русь... На твердость в вере стали смотреть как на фанатизм; на усердие к Церкви — как на суеверие, на подвиги благочестия — как на ханжество» 139. Историк церкви А. Доброклонский так сформулировал беспокоившую его проблему: «У одних холодность к вере была делом сознательным, сопровождаясь отрицанием церковных установлений и даже самой религии с ее основными понятиями о Боге, о загробной жизни и пр.; у других она была подражанием моде; у большинства же — лишь следствием беспечности. Наибольшую распространенность этот недостаток имел и имеет место среди более культурных классов общества; здесь он является в настоящее время выдающимся злом. Однако он силен и в крестьянской среде, особенно там, где развиты отхожие промыслы, вообще развращающие народ, или где близки торговые пункты, отвлекающие его от богослужения в праздничные дни» 140. В отчете Синода за 1859г. говорилось: «...с некоторого времени произносится очень строгий суд над духовенством, особенно приходским, упрекающий их в необразованности, корыстолюбии, нерадении к своим обязанностям...» 141.
Возникает вопрос, в какой степени эти процессы, отмечавшиеся особенно явственно в центральной России, распространились на Восточную Сибирь? Об этом существуют противоречивые высказывания. По словам А.М. Корнилова, бывшего иркутским губернатором в 1806г., «Народ как в Иркутске, так и во всей Сибири по большей части набожен, а особливо старожилы и купечество...» 142. Эту же мысль обстоятельно развивает замечательный сибирский педагог П.А. Словцов, писавший в 1830-х гг. о крестьянах Сибири: «Там имя Божие произносится старшими семействами с благоговением от утра до вечера, там все начинается и заканчивается с именем Иисуса. Многократно мы бывали свидетелями, с какой чинностью, тишиною сидят за хлебом-солью, с каким благодарением встают из-за стола, и с какою богобоязливостью поднимаются падшие крупицы хлеба, почитаемого за дар Божий. Многократно также мы слыхали, что во время грозы крестьяне ночью встают, затепливают свечи перед иконами и семейно молятся в глубоком безмолвии. Такое ж моление в часы грома творится и днем, при закрытых ставнях, и на глас небесный отзываются в закрытых клетях благоговейным воплем. Нет, это не лицемерие, не уроки нашего века, а остатки наследия праотеческого, устюжского» 143.
С другой стороны, имеются свидетельства официальных лиц о «холодности» к вере. Так, архиепископ Нил делает вывод, что состояние Иркутского Вознесенского монастыря могло бы быть лучшим, но «Ныне же с оскудением в народе благочестия, упало и первобытное значение монастырей. Ибо где найти в нашем веке желанных избранников, где обретаются они?» 144 Во время своего путешествия на р. Лену, побывав 16 июня 1843г. в церкви с. Криволуцкого, архиепископ записал: «По совершении обычного молебствия, беседовал с прихожанами и, к сожалению, удостоверился, что не только нецыи, как это было между коринфинами, но и все до единого, и стар и млад, неведение Божие имут... Да и откуда произойти ведению, когда нигде и ничему не учат? И чем глубже пред очами раскрывается Сибирь, тем больше приложения к обителям ее находят слова Евангелия: Бяху смятении отвержены, яко овцы не имущие пастыря...» 145.
В 1841г. чиновники, производившие ревизию Енисейской и Иркутской губерний, «единодушно отмечали, что крестьяне «холодны к религии», «христианские обязанности исполняются больше из страха наказания, нежели по убеждению». В том же году ревизор сообщал, что крестьяне Иркутской губернии «ходят в церковь только по навыку, без страха и благоговения, и то от нечего делать в праздничные дни так точно, как по выходе из церкви многие проводят от безделья целые дни у кабаков. Нет охоты поститься. Это редкий выполняет по доброй воле каждогодно, а все прочие постятся по принуждению начальства, но и за тем есть много не постившихся от 5 до 10 лет» 146. Н. Щукин примерно в те же годы так отзывается о крестьянах Приилимья: «Жители вообще бойки и расторопны, исповедуют православную веру без всяких расколов, но холодны к религии» 147. Правда, в той же книге автор говорит о русских, живущих в Якутии: "Во многих видна набожность, состоящая в частом хождении в церковь, ставлении свеч пред образами и земных поклонов. Некоторые из купцов построили на свой счет церкви, сделали в них богатые вклады и вообще радеют о церковном благолепии; но о добрых делах они толкуют по-своему. Первым добрым делом считается соблюдение постов, в строгом смысле не ядения скоромного; воздержание же по их мнению, дело другое. Многие посещают церкви каждый день, не пропуская ни заутрень, ни обедень, ни вечерень; кроме того, молятся еще дома, где богатство образов достойно удивления" 148.
Документы церковного учета говорят о том, что значительная часть населения не соблюдала постов, не бывала на исповеди. «В каком пренебрежении во многих местах Иркутской епархии был важный христианский долг исповеди и св. причастия можно судить по тому, что в некоторых местах епархии говение считалось даже делом грешным»-, так описывалась ситуация до 1873 г. 149 Говение, по энциклопедическому словарю «Христианство» - «приготовление к таинству причащения, заключающееся в посте и воздержании, посещение всех богослужений в продолжение, по крайней мере одной недели и домашних молитвах по указанию молитвослова».
К середине XIX в. церковные власти вынуждены были констатировать отказ части населения от исповеди, причем количество таких лиц возрастало. Если в 1842г., по отчету обер-прокурора, не исповедовалось «по нерадению» 8,2% мужчин и 7% женщин, то в 1852г. эти цифры поднялись до 9,1 и 8% 150. Для Восточной Сибири обобщенных сведений нет, но имеются данные по Верхнеудинскому округу. Анализ исповедальных ведомостей свидетельствует, что в пяти селах прихода Темлюйской церкви доля неисповедовавшихся и непричастившихся крестьян по отношению ко всему населению составляла в 1831-1835гг. — 62,5%, 1836-1840гг. — 46,9%, 1841-1845гг. — 42,3%, в 1846-1850гг. — 34,4%, а в среднем — около 47%. Если же из числа жителей вычесть детей до семилетнего возраста, то доля нерадивых крестьян увеличится до 75% в 1831-1835гг. и 40-62% в период с 1835 по 1850гг. В других приходах Верхнеудинского округа «небывших на исповеди» также было много, что тревожило духовенство. Так, в 1844-1845гг. в Ильтинской и Итанцинской волостях 867 прихожан не исповедовались по 3-4 года 151.
В Иркутске дело обстояло немногим лучше. По сведениям И.А. Погодаевой, в первой половине XIX в. ежегодную исповедь в этом городе пропускали от 30 до 63% прихожан.
Однако такие цифры, подтверждавшие отказ значительной части населения от выполнения «христианского долга» - соблюдения постов и исповедей, думается, не обязательно должны свидетельствовать о неприятии религии. Возможно, эти факты говорят о своеобразном протесте против выполнения навязываемых форм поведения. Как известно, законодательство того времени гласило: «...как рожденным в православной вере, так и обратившимся к ней из других вер запрещается отступать от нее и принимать иную, хотя бы то и христианскую» 152. Запрещалась также пропаганда атеизма и любой другой веры, кроме православной. В церквях следовало молиться за императорскую фамилию, даже если ты бесправен и беден, исповедоваться у приходского священника, даже если ты его не уважаешь, несколько раз в год поститься, хотя в знаменитых десяти заповедях об этом не говорится, важнейшие акты гражданского состояния фиксировать только в церкви, и т.д. Этот элемент принужденности, известной фальши мог вызвать раздражение немалой части населения. Поэтому нарушение формальных обязанностей, связанных с церковью, не следует понимать как обязательное отторжение крестьянами православия вообще. Представляется поэтому, что ближе всего к истине та оценка отношения сибиряков к православию, которая дана публицистом и историком С.С. Шашковым: «Относительно набожности сибирского народонаселения мы не можем согласиться с теми, которые вслед за Словцовым, превозносят до небес благочестие сибиряков, ни с теми, которые рисуют сибиряка каким-то религиозным индиферентистом. Мы видели выше, что православие в Сибири не располагало большими средствами, что православное духовенство мало имело влияния на умы народа. В то время как в Великороссии набоженность имела характер церковно-монастырский, здесь она носила характер преимущественно часовенный. Долго богослужение сибиряка состояло не в церковных обрядах, отправляемых священником, а в собственной молитве в деревянной часовне, да в приношении образам разных прикладов. Приходные книги сибирских церквей и часовен показывают нам, что православные несли в церковь все, что они могли дать ценного. В церковных чуланах лежали пожертвованные прихожанами холсты, кожи, железо, конская сбруя, мука, мясо, масло, меха; мехами в северо-восточной Сибири даже обвешивали и украшали церковные и часовенные образа. К церквам прикладывали также лошадей, коров, экипажи и т.п. Словом, в случае каждого успеха в своих промыслах сибиряк считал священной обязанностью часть своего барыша принести в жертву Богу... Крестьяне, если в их деревне была церковь, то при посеве хлеба считали своей обязанностью отслужить молебен и дать обещание, в случае урожая, пожертвовать церкви часть своих плодов.
...Почитание мощей в сибиряках также сильно, как и в великоруссе; почитаемых народом, хотя и не открытых мощей, в Сибири очень много: Иоанн Максимович тобольский, Симеон верхотурский, Василий мангазейский, Даниил енисейский, Варсонофий, Синесий и Герасим иркутские, так называемые семь мучеников за Байкалом и т.д. И если в Сибири только одни открытые мощи, то вина этого уже никак не в индифферентизме сибиряков к этой святыне» 153.
Привести такую длинную цитату автора заставляет то, что она довольно точно отражает отношение сибиряков к православию, хотя некоторые оценки (например, вывод о «часовенной Сибири») относятся скорее к XVII-XVIII вв.
Оценивая степень религиозности жителей региона того времени, можно сделать вывод, что она различалась и в зависимости от сословия, к которому принадлежал человек, и в зависимости от наличия поблизости церкви. Наибольшей набожностью отличались духовенство и чиновники - представители привилегированных групп, жившие обычно в достатке. Меньшей религиозностью обладали политические ссыльные, интеллигенция, крестьяне и беднейшая часть горожан. Жителям многих деревень, десятками, а иногда сотнями (до 200-300 км) верст отдаленных от церквей проявлять набожность было значительно труднее уже потому, что они редко бывали в церкви, поэтому мало были знакомы и с догматами православия, их вера не подпитывалась ни четко организованным богослужением, ни церковным пением, ни колокольным звоном, но атмосферой «благоговейности» в храме.
Жители городов были явно настроены более религиозно, чем мелких населенных пунктов. Писатель И. Калашников говорит об Иркутске: «Вообще всякая духовная процессия была торжеством целого города. Дух религиозный проникал равно во все сердца. Вольнодумство было чуждо городу, весьма с малым исключением двух-трех человек, которых знал весь город и считал за помешавшихся» 154. Действительно, лиц, откровенно заявлявших о своем неприятии религии, в городе тогда почти не было. В 1863г. один из священников, скрывавшийся под инициалами «П.П.Г.» в статье «Рассудительный невер» рассказывал, что в 1824-1831гг. таким человеком был лейтенант, который заведовал иркутским адмиралтейством и жил там же 155. И. Калашников называет неверующим верхнеудинского исправника М.М. Геденшторма, заразившего «неверием и материализмом» мужа своей сестры 156. Атеисты встречались и среди политических ссыльных.
В крупных городах было много религиозных празднеств, привлекавших массы горожан. Перечислим, пользуясь «Иркутской летописью», крестные ходы, проходившие в Иркутске и его окрестностях.
9 февраля 1805г. состоялись торжественные церемонии в честь перенесения мощей св. Иннокентия Кульчицкого в Вознесенскую церковь одноименного монастыря, частью которых был крестных ход городского духовенства в Вознесенский монастырь. 6 января 1806г., после полувекового перерыва, «было торжественное освящение воды (в Ангаре — А.Д.) на вновь устроенном месте».
21 мая 1815г. соборная икона Казанской Богоматери «отпущена в Кудинскую слободу, ее провожал преосвященный Михаил с духовенством до самой Куды» (с.216). В 1827, 1831гг. и, видимо, в другие годы эту же икону с хоругвями и крестами уносили в слободы Кудинскую, Оекскую и Уриковскую, скорее всего, чтобы помолиться о хорошем урожае. Обычно икону сопровождал епископ.
Известны также: крестный ход из собора к Троицкой церкви по случаю праздника Святого Духа в июне (1829г., с.238); крестный ход с иконами и хоругвями из всех церквей города в Крестовоздвиженскую церковь по случаю праздника образу Пресвятой Богородицы всех скорбящих Радости (1830г., с.241); крестный ход из всех церквей Иркутска в Вознесенский монастырь в память перенесения мощей св. Иннокентия (9 февраля 1831г., с.241); крестные ходы на места строительства новых церквей.
В Енисейске совершалось пять крестных ходов, в том числе 23 апреля из Троицкой церкви в память о четырех иконах этой церкви, написанных в Великом Устюге, а 8 июля — из собора в честь великоустюжского чудотворца Прокопия 157. В Красноярске в 1807г. построена деревянная Крестовская часовня, замененная в 1856г. каменной, в память погибших в период борьбы с енисейскими киргизами (XVII в.) на месте деревянного креста, поставленного ранее. Два раза в год, в мае и сентябре совершался крестный ход и молебен к этой часовне, находившейся на Караульной горе 158.
Религиозные праздники отмечались практически всеми православными, в том числе и частью коренного населения. Назовем кратко важнейшие из них, пользуясь материалами книги «Записки иркутских жителей». Естественно, эти материалы описывают обычаи, относившиеся в основном к относительно большим городам.
«Посты и дни постные строго соблюдались в Сибири. Многие жители даже сами на себя налагали посты и постились Кирику и Иулитте, Иаокиму и Анне, Илье Пророку и Воздвижению. Накануне рождества, то есть в сочельник, не ели ничего до звезды» (с.32).
«Праздник рождества, как и везде, начинался духовными обрядами: ходили к заутрене, к обедне, после обедни с поздравлениями к старшим... Вечера святочные назывались святыми. В первые три дня дети всех званий ходили славить Христа. Это был любимый праздник для детей, и те из них щеголяли, которые больше выучивали рацеек... На другой день начинали ходить с вертепом... Вертеп — ящик о двух ярусах; в нем представляли разные сцены, относящиеся к Рождеству Христову, как то: явление ангелов, поклонение волхвов, бегство в Египет, а в заключение смерть Ирода» (с.33).
«К чести иркутских жителей, надобно сказать, что они очень набожны; не только пожилые люди, но и молодые всю Масленицу ходят в церковь. В прощальный день ездят на кладбище, служат панихиды и поклоняются праху родных; потом весь этот день посвящают прощальным визитам к родителям и старшим родственникам. Вечером тот же обряд повторяется дома; служители прощаются с хозяевами (т.е. просят прощения за обиды — А.Д.), дети с родителями... На другой день начинается пост: первый понедельник называют чистым, потому что в этот день перемывают всю посуду, ходят сами в баню и начинают говеть... Многие, особенно люди пожилые, не едят даже рыбы во весь пост; прочие соблюдают это только в первую, четвертую и страстную неделю» (с.40).
«К празднику Воскресения Христова приготовляются, богатый как хочет, а бедный как сможет; но во всяком доме пекут куличи, красят яйца, делают сыры. Из достаточных домов посылают разной провизии в острог, в богадельни. Святую неделю, так же как и другие торжественные дни, проводят в кругу родных и знакомых... Во вторник, на Фоминой неделе, бывает поминовение по усопшим и весь народ гуляет тогда на кладбище. В день Преполовения, по окончании службы, ходят из собора в разные села с иконами кругом города; стечение народа бывает большое... В день Вознесения многие ходят и ездят в Вознесенский монастырь, где по отслужении литургии целый день гуляют. Когда пасха была поздняя, то в этот день уже есть цветы и весело смотреть, как около вечера беспрестанно переезжают чрез Ангару карбазы, наполненные народом, и у всякого в руках трофеи весны — букеты цветов. В день Троицы и Духов день тоже многие ездят и ходят гулять за город» (с.41).
Свадебную процессию возглавляли «богоносы», обычно мальчики, родственники жениха или невесты, с иконами (с.26). «Прежде употребляли много выражений священного писания, и до сих пор остаются некоторые в общем употреблении между народом. Например, часто услышите: «Не насытится око зрением, ум богатством»; «Аще не господь созижде дом, всуе труждается»; «Гордым бог противится»; «Послушание паче поста и молитвы»; «Не останется камень на камени» и много подобных» (с.65).
«Когда в селении храмовый праздник, съезжаются гости из соседних деревень» (с.137). Нередко в окрестных селах храмовые праздники отмечались в разные месяцы, чтоб каждое село могло принять гостей из своей округи. За соблюдением религиозных обязанностей детьми и внуками следили старики (с.335).
Разумеется, религиозные праздники охотно отмечались народом не только и не столько потому, что имели религиозное значение. Они были необходимы для отдыха, общения, утверждения собственной значимости, проявления лучших качеств и способностей их участников. Однако во время празднеств выявлялись не только лучшие качества. Праздники нередко сопровождались разгулом, драками, чрезмерным употреблением спиртного, нарушениями нравственности, преступлениями. Иногда религиозный оттенок приобретали даже кражи. Так, писатель И.А. Гончаров рассказывает, что когда он в конце 1854г. ехал из Якутска в Иркутск, в слободе Витиме во время поста: «...толпа постников, окружавшая мою повозку, утащила у меня три рыбы, два омуля и стерлядь, а до рябчиков и другого скоромного не дотронулась: грех!» 159 Хотя священники и требовали «благоговения» в церкви, посетители во время службы переговаривались, переходили с места на место, а молодежь пользовалась случаем, чтобы завести знакомства.
Иногда религиозное чувство соединялось с еще более высоким чувством патриотизма. В 1854г. жители маленького городка Селенгинска узнали «о героических подвигах на Дунае соименного сему городу Селенгинского полка». Они собрали по добровольной подписке 211 руб. серебром и отправили деньги в пользу раненых этого полка. В 1855г. полк вновь отличился, сражаясь против англичан и французов в Крыму. Селенгинцы еще раз собрали деньги и послали их вместе с приветственным письмом в адрес героев. 10 июля того же года жители городка получили благодарственное письмо от воинов с сообщением о том, что 27 августа 1855г. «мы трупами англичан завалили исходящий угол 3-го бастиона... и вместе с нашими Камчатскими товарищами не только вырвали из рук врага победу, но нанесли ему совершенное поражение».
Кроме того, воины полка отправили в подарок Селенгинску икону Печерской Богоматери, находившуюся в ските церкви и простреленную противником. «Мы вам приносим, граждане города Селенгинска, писали защитники Севастополя, - да, хранясь в соборном храме вашем, напоминает он (образ Богоматери — А.Д.) отдаленному потомству, что мы, носящие имя вашего города, сделали имя это страшным гордому Западу на высотах Инкерманских, во рвах Селенгинского редута и на высотах Большого Реданта» 160.
Икона воинов, полученная по почте, была принята «с глубоким благоговением и с общим восторгом всех обитателей Селенгинска от большого до малого»; она была внесена с крестным ходом в Покровскую церковь, где принесено было «благодарственное моление с провозглашением многолетия... Селенгинскому пехотному полку». Богородица изображена на иконе вместе с двумя коленопреклонными старцами, Антонием и Феодосием, основателем Киево-Печерской лавры, причем лик Феодосия «прострелен гранатою навылет». В 1859г. икону отправляли в Москву, где на ней «устроена серебряная позлащенная риза и еще другая киота». Эта «историческая икона» находится в Покровской церкви Селенгинска 161.