Секция «Сибирь: диалог цивилизаций»

Шахеров В.П. (доц., Иркутск)

Между Западом и Востоком:
взаимодействие культур как фактор формирования
экономического и социо-культурного пространства Сибири

Проблема роли и места России на стыке европейской и восточной цивилизаций, особого евроазиатского пути ее развития является одной из центральных в российской исторической и философской мысли ХIХ и ХХ столетий. Наиболее полное выражение эти идеи получили в работах идеологов евроазиатской школы П.Н.Савицкого, Н.С.Трубецкого, Г.В.Вернадского, Л.Н.Гумилева и др. В контексте этих взглядов русское продвижение за Урал и освоение огромных пространств Сибири выглядит закономерным результатом восточной ориентации Русского государства. « В своем народно-государственном сложении и бытии, - отмечал Г.В.Флоровский, - Россия не вмещалась в географическую Европу, и «азиатская (зауральская) Россия» не есть колониальный придаток, но живой член единого тела».¹

Заметно слабее в историографии осмыслено место самой Сибири как связующего звена между Россией Европейской и Азиатской. Отношение к сибирским окраинам даже среди самих сибиряков было полярным: от представления, что «Сибирь – та же Русь», до абсолютизации «самобытности» Сибири и формировании здесь особой «русско-сибирской народности». Если в ХVII в. Сибирь была краем малоизвестным, но сулила возможности быстрого обогащения, расширения поля деятельности и привлекала сюда людей решительных, энергичных, умеющих постоять за себя, то с развитием вольного и подневольного переселения и, особенно, ссылки она постепенно становится в массовом сознании страной изгнания, символом мрачного, дикого края, полного безысходной грусти и холода. Страх перед Сибирью как перед чем-то неизведанным и страшным сформировался с началом массовой крестьянской ссылки в ХVIII в., когда помещики получили право ссылать неугодных им крепостных в административном порядке, отрывая от привычной среды и близких людей. Представление о Сибири как только о месте содержания преступников, о крае полного беззакония было очень живучим. Этот образ был растиражирован и отечественной литературой, в результате чего ссылка стала основной доминантой восприятия Сибири, заслонив собой другие реалии сибирской действительности. То есть со временем в народном сознании ссылка из категории административно-правовой трансформировалась в морально-этическую, приобретя определенный эмоциональный оттенок и социально-психологическую окраску.

Так же смотрела на сибиряков российская власть, стремясь особыми мерами поддерживать там порядок и покой. Вплоть до конца ХIХ в. региональная политика самодержавия в Сибири не имела четких задач и ориентиров, определяющих роль и место восточных окраин в составе Российской империи. Не существовало не только программы освоения огромного и богатого природными ресурсами региона, но и определенного правительственного воззрения на Сибирь. Власть настораживал независимый, прагматичный характер сибиряка, наличие у него «вроде американского склада ума», пугало пренебрежительное отношение к переселенцам - «лапотникам» и «навозным» чиновникам из Европейской России. Расхожим было мнение, что сибиряк – старожил в значительной степени утратил присущие российскому крестьянству нравственные ценности, огрубел, растерял многое из российских традиций и народной культуры. Реальный образ сибиряка был весьма далек от того идеала достопочтенного, патриархального и богобоязненного российского крестьянина, который усиленно пропагандировался идеологами «официальной народности». «Сибиряк, - утверждал крупный российский чиновник конца ХIХ в. А.Н.Куломзин, - забыл свою историю, забыл родину и, живя несколько веков замкнутой зауральской жизнью, перестал считать себя «российским человеком»²

Не меньшими были и опасения, что постоянные хозяйственные и бытовые контакты сибиряков с коренным населением Сибири и народами сопредельных стран не могут не сказаться на утрате традиционно русских ценностей и представлений. Как отмечал Д.Стахеев, русское население Сибири, «будучи с инородцами в постоянных сношениях, даже в дружбе и родстве, не прочь иной раз и их богам помолиться».³ Действительно, частые контакты с инородцами, смешанные браки, которых особенно много было в начальный период освоения Сибири, нередко содействовали некоторой культурной ассимиляции пришлого населения края, приводили порой к «объякучиванию» русского населения. Наиболее часто подобные ситуации возникали в отдаленных северных районах Сибири, где тяжелые природные и климатические условия наряду с малочисленностью русских приводили к частичной утрате ими своего бытового уклада и к большей восприимчивости культуры и языка местного населения. В то же время были и обратные примеры, когда компактные территориальные объединения русских старожилов успешно противостояли стиранию этнических граней и в течение длительного времени сохраняли чистоту и самобытность языка и культуры. Вспомним хотя бы «семейских» Забайкалья и жителей Русского Устья.

«Объякучивание» было, конечно, крайним проявлением этнических контактов в Сибири. В большей степени воздействию русской культуры и религии подвергались именно малые сибирские народности. Степень культурной ассимиляции русского и местных народов была различной в разных частях Сибири и зависела от многих факторов, прежде всего от соотношения их численности, но этот процесс был необходимой частью адаптации переселенцев к новым сибирским условиям и формирования единого социо-культурного пространства Сибири.

О формировании в Сибири нового самобытного населения, которое А.П.Щапов определял как «русско-сибирскую народность», много писали идеологи сибирского областничества. Собственно, их акценты на местном колорите, гиперболизация самобытности Сибири и сибиряков определялись общей программой областничества, вытекали из нее. По мнению наиболее радикальных из них, русские в Сибири постепенно теряли свою культуру, и все более становились азиатскими русскими. При этом именно сибирские старожилы считались настоящими русскими, а на выходцев из России смотрели с пренебрежением, сомневаясь в их русской национальности. Крайней точки придерживался А.П.Щапов, изучавший русское население на Лене, в местах интенсивного этнического взаимодействия с бурятским и эвенкийским населением. По его мнению, живущие здесь русские даже чисто антропологически отличались от великороссов не в лучшую сторону. «Одним словом, - заключал он, - это выродки коренного славяно-русского племени, значительно изменившиеся от неблагоприятных физико-географических и этнических условий и представляющие относительно немного привлекательных и достойных уважения черт».⁴ О самобытности сибиряков, своеобразии их физического и духовного облика, образа жизни, взаимовлияния культур много писали идеологи областничества Н.М.Ядринцев, Г.Н.Потанин, С.Шашков. В отличие от нелицеприятной оценки А.П.Щапова их наблюдения были не столь мрачны и категоричны. В то же время, они также подчеркивали разительный контраст в поведении и культуре сибиряка и великоросса. Причем те качества, которые российские политики и публицисты рассматривали как несовершенство и недостаток сибиряков, в оценке областников воспринимались достоинством и неоспоримым доказательством их особого пути развития.

Попытаемся разобраться, насколько соответствовали действительности отмеченные выше оценки и образы Сибири и сибиряка и какую роль сыграло взаимодействие европейской и восточной культур в формировании сибирского социума, в хозяйственном и социо-культурном развитии края.

В литературе встречаются разные обозначения зауральских территорий России: колония, регион, фронтир, окраина и т.п. Несмотря на пестроту и нечеткость имеющихся дефиниций, все они позволяют рассматривать Сибирь как постоянно расширяющийся территориально и обладающий значительными особенностями и экономическим потенциалом по сравнению с Центром край. Прежде всего, для него характерны определенные географические рамки, сложившиеся исторически, административное единство и политическое интегрирование его в общеимперское пространство, общность экономических интересов, втягивающих сибирские земли в формирующийся общероссийский товарный рынок. Административные и географические границы не только закрепляли стихийно складывавшееся экономическое районирование Сибири, но и способствовали его дальнейшему формированию. Характер экономического развития Сибири во многом определялся и тем, что она многими нитями была связана с Европейской Россией. Уральские горы никогда не разъединяли Сибирь и Россию, поэтому край с первых шагов русской колонизации ощущал мощную демографическую подпитку из метрополии. В этом потоке переселенцев были как служилые люди, так и торгово-промышленное население и крестьянство.

В то же время, региональные особенности Сибири не могли не сказаться на характере и темпах заселения края. Прежде всего, они определялись огромными пространствами территории, которая к тому же постоянно расширялась в восточном и южном направлении. Обширность Сибири при ее сложном рельефе, гидрографии, значительных лесных массивах создавали большие трудности в формировании путей сообщения. Фактически до конца ХIХ в. нерешенность транспортной проблемы была одним из основных факторов экономической отсталости Сибири. Ситуация начала меняться только с прокладкой Транссибирской железной дороги.

Сибирский климат и природа также оказывали заметное влияние на хозяйственное развитие края, приводя к потерям урожая, затрудняя общение людей и перевозку грузов. Почти две трети территории Сибири (таежная и притундровая зоны) были мало пригодны для заселения, оставаясь сферой обитания малочисленного коренного населения и местом пушного промысла.

Важной спецификой Сибири был перманентно продолжающийся процесс колонизации, захватывающий все новые и новые территории. Заселение сибирских земель шло неравномерно и во многом стихийно. Отсюда крайне низкая плотность русского населения, количество которого было явно недостаточно для создания развитой экономической базы. Сказывалась и низкая хозяйственная культура переселенцев, почти половина из которых оказывалась в Сибири не по своей воле, а в результате ссылки из Европейской России за различные преступления. Часть их них не могла, да и не хотела заниматься земледелием или ремеслом, поэтому в Сибири при ее избыточных земельных ресурсах всегда было много населения без определенного места жительства и занятий. Ощущение Сибири как безлюдного пространства было характерно для сибиряков и, так или иначе, включалось в менталитет старожильческого населения. Чего стоят, например, несбыточные мечты Н.С.Щукина, который? на своем пути в 1830 г. от Иркутска до Лены почти не встречая русские поселения, гипотетически рассуждал о возможности вывода из Китая миллиона трудолюбивых земледельцев для заселения ими плодородной Сибири⁵. Следует отметить, что колонизация Сибири шла медленно и трудно, потому что сама метрополия переживала кризис феодально-крепостнической системы и имела весьма ограниченные ресурсы для пространственного расширения своего производства и торговли на восток. Наиболее заселенными были западные и южные районы Сибири, поэтому хозяйство здесь развивалось более интенсивно и экономика этих территорий была более интегрирована в общероссийскую.

Постоянное привлечение людских ресурсов из Европейской России способствовало расширению российской, а точнее европейской культуры на Восток. Переселение было односторонним движением. Основная масса мигрантов из России оставалась в Сибири навсегда, органично вписываясь в состав сибирского социума. Следует учесть, что это переселение не было чисто русским по национальному составу населения. Уже в ХVII в. колонизационный поток с Запада был представлен десятками сословных, этнических и конфессиональных групп. Среди сибирских старожилов и служилых людей были не только русские, но и украинцы, литвины, поляки, белорусы, татары, немцы, выходцы из различных европейских стран. Словом, сибирское население никогда не представляло единого целого ни по своему происхождению, ни по этническому составу. Однако общие условия сибирской жизни и хозяйственной деятельности постепенно стирали этнические перегородки, превращая всех в русское старожильческое население. Не случайно поэтому многие выходцы из Европы в Сибири со временем ощущали себя русскими. Как, например, герой Албазинской обороны крещеный «немец» А.И.Бейтон, родоначальник известной сибирской династии служилых людей. Именно ему историческая традиция приписывает слова в ответ на предложения от китайцев сдаться в плен: «Русски в плен сдаваться не привыкши».⁶ Следует отметить, что уровень взаимодействия и погружения в культуру русского старожильческого и коренного населения Сибири во многом зависел от темпов колонизационного движения. На раннем этапе, когда русского населения в крае было еще мало, переселенцы более активно воспринимали особенности сибирской действительности, и воздействие Азии было заметнее ощутимо. В начале ХХ в., особенно в годы Столыпинской реформы, выходцы из России составляли уже абсолютное большинство сибиряков. Они были более консервативны в сохранении и ретрансляции своего языка, традиций, культуры. Украинцы, белорусы, поляки, евреи сохраняли и оберегали свой этно-культурный мир и религию от сибирской ассимиляции.

Сложной и противоречивой была экономическая политика царизма в Сибири. Последняя всегда выступала для России колонией в экономическом смысле, в силу чего государство и российский капитал видели в ней лишь аграрно-сырьевой придаток и хищнически эксплуатировали ее природные ресурсы. "Мы никогда не шли на Восток, - писал В.И.Вагин, - с определенною промышленною целью: или хотели сделать ее то колонией звероловческою, то горнозаводскою, то морскою, или, наконец, придавали всей Сибири только значение транзитного пути вглубь Азии!"⁷. В то же время, составляя с Россией одно государство, Сибирь была подвержена тем же основным закономерностям развития, что и вся страна. И главной закономерностью являлось формирование и развитие рыночных отношений. Следует отметить только то, что сибирский рынок был фронтирным, колониальным, и потому по своей структуре, ассортименту товаров, специфике потребительского спроса и составу предпринимателей заметно отличался от того, который сложился в метрополии.

Таким образом, местоположение Сибири на северо-востоке Азиатского континента, природные факторы и ресурсы, культурно-исторические традиции коренного населения края и сопредельных территорий не могли не определить специфику русского заселения края и не привести к появлению здесь сибиряка как человека иной социально-психологической ментальности и характера, чем жителя Европейской России. «...Житель Европейской России зовет сибиряка сибиряком, - писал известный российский публицист Н.В.Щелгунов, - а сибиряк зовет его человеком «российским» не только потому, что предполагает географическое различие, но еще и потому, что эти края, при кажущемся внешнем сходстве, имеют громадное экономическое различие и совершенно иной сословный строй... Из американца географическое положение страны создало же человека иной наружности и другого характера, чем англичанин, от которого он произошел; такое же различие должно быть между русским и сибиряком».⁸

В духовный мир сибиряка органично были включены образы и традиции восточного мира, хотя они и не являлись определяющими. Несмотря на то, что сибиряк имел довольно смутное представление о многообразии духовно-нравственных представлений и образов людей Востока, на бытовом уровне они в той или иной степени проникали в его ценности и культуру. Так, еще в начале ХVIII в. И.Георги отмечал в иркутских домах "китайский вкус", выражавшийся в обилии китайских ваз, статуэток, картин, бытовых вещей. Почти у каждого дома был садик или огород, в котором выращивали китайские цветы. Китайская материя разных сортов и изделия из нее, чай, сахар имели повсеместное употребление. Даже в деревянном декоре Иркутска сквозит причудливый восточный колорит, привнесенный близостью Китая и монгольских степей. В растительном и геометрическом орнаменте отчетливо просматриваются стреловидные узоры, остроконечные звезды и завитки, похожие на бараньи рога. На некоторых деталях деревянных украшений домов можно разглядеть фигурки львов, стоящих на задних лапах. Образы Востока, сошедшие с китайских рисунков и миниатюр, нередко входили в повседневную жизнь, создавая причудливый сплав стилей и архитектурных элементов. Так, иркутский краевед начала ХIХ в. А.И.Лосев отмечал, что в городе « в садах искусством устроенных амфитеатров и бельведеров не имеется, а беседки в употреблении более китайского вкуса (какие в городе Кантоне) с чертежей и китайских картин».⁹

В сибирских городах звучала речь на китайском, монгольском, японском языках, а среди горожан было немало людей, побывавших в Китае или связанных с русско-китайской торговлей. Такой сплав разных культур не мог не привести к формированию самобытного и разнообразного городского быта, к развитию гражданского и культурного кругозора сибирских жителей.

В целом надо признать, что даже на раннем этапе сибирской колонизации уровень и глубина восприятия азиатской культуры была невелика. Главным образом, как отмечено выше, взаимопроникновение осуществлялось на самом простом бытовом уровне. Впрочем, иногда степень воздействия восточной цивилизации на конкретного человека была более существенной. Среди сибиряков порой появлялись подлинные знатоки китайского и монгольского языка, истории и культуры сопредельных территорий. Такие люди становились настоящими специалистами и исследователями Востока, а иногда и ревнителями азиатской культуры и менталитета. Уже упоминавшийся выше иркутский историк, географ, статистик А.И.Лосев проявлял серьезный интерес к народам региона, причем не только к их хозяйству и быту, но и к духовным представлениям. Он одним из первых обратил внимание на основы буддистского учения в его ламаистской интерпретации, дав развернутый очерк религиозных воззрений монголов и восточных бурят. Иркутский купец Ф.И.Щегорин, длительное время находившийся в Китае, стал одним из признанных знатоков экономики и политики этого государства, одним из первых ревнителей конфуцианской политической модели в России.¹⁰

И еще об одной особенности социо-культурного и экономического развития Сибири следует сказать. Сибирь не только была местом взаимодействия европейской и азиатской цивилизаций, но и в значительной мере являлась проводником европейской и собственно российской культуры и экономических связей в сопредельные страны. В течение ХVII – ХVIII вв. в Сибири была сформирована южная пограничная линия, составляющая несколько тысяч верст практически не охраняемой, "прозрачной" границы с Китаем, Монголией, казахстанской cтепью. Сибирь не только выполняла роль своеобразного посредника между Россией и азиатскими странами, но и благодаря своему соседству имела возможности включиться в международную торговлю. Тем более, что постоянное расширение русских территорий в южном и восточном направлениях создавало условия для развития сибирского рынка вширь.

Раннее развитие международной торговли в Сибири, ориентированной на азиатский рынок, способствовало быстрой товаризации пушного промысла. Освоение новых сфер хозяйственной деятельности содействовало росту сибирских капиталов, усилению их позиций в местном городском обществе, развитию социо-культурного уровня предпринимателей. Как справедливо замечала Е.А.Авдеева-Полевая об иркутском купечестве конца ХVIII в.: " Самый образ тамошних дел и промышленности, требующий смелости, беспрерывно новых соображений и некоторых сведений, способствовал направлению общества к образованности, ибо известно, что промышленность и торговля, не ограничивающиеся только делами своего города, всего больше способствуют развитию умов и общей образованности"¹¹.

Уже в ХVII в. русские торговые люди восстановили контакты с казахами, среднеазиатскими государствами и Западной Монголией, существовавшие еще со времен Сибирского ханства. От Тобольска вели караванные пути в Калмыкию, Казачью орду, Бухарию, Джунгарию и Китай. С середины ХVII в. начинают прокладываться торговые тропы и дороги в северо-восточную Монголию и Маньчжурию.

С конца ХVII в. начинается прямой товарообмен между Россией и Китаем. Огромный китайский рынок, предъявлявший повышенный спрос на пушнину, был значительным фактором, стимулирующим освоение новых промысловых территорий на северо-востоке Сибири, островах Тихого океана и северо-западном побережье Америки. С середины ХVIII в. обширные территории тихоокеанского и американского севера были включены в зону воздействия российского капитала, а позднее и политического влияния Российской империи. Русско-Американская компания активно выходила на мировые океанские рынки, расширяя экономическое пространство Азиатской России на огромный, стратегически и экономически очень важный для России северо-тихоокеанский регион.

Кяхтинская торговля, несмотря на взаимовыгодный для обеих сторон характер, была ограничена территориально и хронологически. Она имела черты пограничной меновой торговли и была сосредоточена в одном пункте - Кяхте. Представители крупного капитала неоднократно делали попытки к расширению торговых связей с китайским государством, искали новые рынки сбыта на собственно китайской территории. Уже с середины XVIII в. появля.тся различные проекты установления торговых отношений с государствами Юго-Восточной Азии: Китаем, Японией, Кореей, Индией, Филиппинами, а на Американском материке с испанцами и американцами. Следует понимать, что экономическое пространство заметно шире географических и политических рубежей. Используя экономическую эрозию границы с азиатскими государствами и Китаем, российский капитал выходил из пределов собственно сибирских территорий и стремился укрепиться на внешних рынках. Сибирь являлась своеобразным транзитным мостом между Россией и странами азиатско-тихоокеанского региона, выступая перед ними как представитель промышленно развитой державы. Вслед за экономикой и политикой за национальные границы выходила и собственно российская культура, что приводило к созданию таких понятий? как «Русская Америка», «Русский Китай», «Русская Монголия». Но и обратное влияние этих территорий на русских, проживающих здесь, и на собственно сибиряков было также велико.

Таким образом, формирование Азиатской России содействовало не только оформлению географических и политических границ Сибири, но и возникновению особой социо-культурной и экономической среды, зачастую выходящей за пределы сибирского пространства. Здесь, на восточных рубежах России? значительную роль играли ассимиляционные процессы, прежде всего в культурно-бытовой среде. Именно это взаимодействие западной и азиатской цивилизаций и привело к формированию особых психологических и культурных характеристик сибирского населения. Но базой этого формирования была все же русская культура и ментальность. Как справедливо заметил Д.Я.Резун, русская нация – это не только и не столько генетическая память поколений, язык, традиции, обычаи, определенный культурный уровень, « но еще и социально-психологическая категория, уровень мышления и мировоззрения, который позволял в историческом круговороте народов и племен открыто, непредубежденно воспринимать и принимать культуру и обычаи других народов, органично вписывать «иноземцев» в свою национальную культуру, характеризующуюся большим многообразием форм и типов».¹²

Что же касается соотношения западного и восточного влияния, роли и значении культурных традиций этих двух великих цивилизаций, то и сейчас справедливы слова Ф.М.Достоевский, что «вся наша русская Азия, включая и Сибирь, для России все еще как будто существует в виде какого-то привеска, которым как бы вовсе даже и не хочет европейская наша Россия интересоваться». Справедливо считая такое пренебрежительное отношение Центра к своей сибирской окраине совершенно недопустимым, он пророчески писал далее: «Россия не в одной только Европе, но и в Азии.... Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. Мало того: в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход».¹³