Коноплев Н.С. (проф., Иркутск)
Приобщенность к отражению пространственно-временных перипетий искусства
Литература - вид духовной деятельности - «заангажирована» идеальной (т.е. складывающейся внутриличностным пространством) реальностью – «продуктом» опережающего (затверждаемого целеположенностью) отражения. Находясь за пределами «сейчас», последняя – в интересующем нас плане – соотнесена с утверждаемой настоящим моментом времени художественностью. Это обусловлено тем, что искусство (а литература – «надежный» его раздел), оперируя в снятом виде настоящим, прошлым, будущим, «выстраивает» единое время – «одновременность». «Впечатываясь» важным срезом человеческого самовыражения, она характеризует наше отношение к изменчивости – ведущей стороне движения (движение - единственный способ существования предметного мира /«материи»/, - «заряжаясь» устойчивостью и изменчивостью, тяготеет к выверяющей его «предназначение» изменчивости), - наиболее «эффектно» запечатлеваемой художественным творчеством (чутко реагируя на человеческое «использование» времени, оно – художественное творчество - единственное средство «субъектного опознания» изменчивости /попутно отметим: переживание времени, включая упомянутую одновременность, присуще лишь человеку; животные, «фиксируя» своим поведением изменчивость, существуют вне времени: «перебор» его доступен «гордому владельцу сознания»/). Говоря о «субъектности» времени, мы не забываем его «объектную насыщенность» - приобщенность к движению, и в этом просматривается всеобщность «меры изменчивости»: «объективность» «отягощающего» ее времени «взрыхлена» нашими переживаниями (субъектно преломляемая изменчивость как раз и вспыхивает временем). Время – видит читатель – менее всего плод нашего сознания (хоть и «вверяет» себя ему). Представленное социальной формой движения материи человечество само эту материальность «оживляет». Такие ее атрибуты, как отражение, сознание с его рациональным обоснованием действительности, время, подталкивающее социум к высотам «гармонической причащенности», во многом содействуют раскрытию материальной сущности и поглощаемы ею. ...Обладая «предметной» направленностью, время – повторим – наделено объективно-материальным «статусом»: оно осознанно «впитываемая» «объективированная заготовка» изменчивости и – «эфемерно»: законы природы не устанавливают его «настоящий момент». ...«Прогоняемые» нами прошлое, настоящее, будущее - «договорно-конвенциональная объективация» неустранимой изменчивости. «Объективность» прошлого «оттачиваема» историей (предмет ее задействован анализом случившегося, но к «минувшему» не сводим). «Объективность» настоящего момента времени «уложена» «фактом» трудодеятельности сообщества, его «экстатическими порывами». «Объективность» будущего - в опережающе-отражательном целеполагании, застолбляемым идеалом, муками творчества. Действенность трех «временных интервалов» локализована, как мы упомянули, фокусом одновременности. Согласно ему, прошлое, настоящее, будущее – силой отмечаемой объективации – приобщенные друг к другу точки «пристанищем аутентичной человечности». Объективация одновременности как некоей «нависшей длительности» взывает к «пространственной очерченности»: несущий во времени свою телесность индивид «огорожен» декартовой системой координат (что делает относительным противопоставление изменчивого устойчивому, т.е. – применительно к нашему изложению - времени как субъективного «слепка» с изменчивости «пространственной завербованности Космоса»). Увязанное временем пространство также подвластно «субъектной зашоренности»; и если время – вспомним это! - объективируемо изменчивостью, то «субъективно подстрахованное» пространство «зачищено» макрокосмом. Мы, однако, легко варьируем «заселяемым» «идеализированным» пространством, всякий раз подгоняя его под объективируемый научной практикой «жизненный ареал».
Созрел «виртуал»
Складывающаяся ситуация способствует занимаемому индивидом «месту» обрести виртуальное состояние - когда бы его (т.е. места) пространственная выраженность слилась с «временным параметром» (о виртуальной реальности см.: Коноплев Н.С. Виртуальная реальность: ее природа и возможности // XXI век: будущее России в философском измерении: Материалы Второго Российского философского конгресса (7-11 июня 1999 г.): в 4 т. Т.1: Онтология, гносеология и методология науки, логика. Ч. 2. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. – С. 275-276). «Всплывшее» «место» - «провоцирует» пространство и время на взаимный розыгрыш: виртуализируясь, они укореняются взаимозаменяемостью. Оно, это «место», отождествляемое нами с его носителем – конкретным индивидом, - обретает «вдруг» (на деле это «вдруг» – не что иное, как «засвеченная» способность субъекта прозревать «конечность мира») буйный размах, а вместе с ним субъект – «содержатель места» - мгновенно прозревает «заоблачность». ...Сжимаясь точкой, время элиминирует одновременность переводом ее в бесконечность пространства. Образуя «интимное» единство, пространство и время заполняют «место»: поступочно реализуют личностный потенциал (востребованный по ведомству идеальных нужд). Итак, «место» – целеположенный конструкт, осуществляемый усилиями опережающего отражения: оно «забито» приобщенной к «виртуалу» идеальной реальностью. Виртуальная же реальность, образуемая пересечением внешнеощущаемого и внутреннеощущаемого видов человеческой деятельности их «текстура», корректируется искусственной человеческой природой, или духовностью. «Виртуал», следовательно, - субъектно слаженная реальность. Она лишь отдаленно соответствует объективации, и главное ее предназначение – обеспечить личностному началу в индивиде выход за пределы мешающей ей по-настоящему реализоваться человеческой телесности. В границах идеального происходит «виртуалосдвиг», позволяющий «зацепить» то, что в Священном писании выступает «миром не от мира сего».
Сдвиг социума в сторону ноосферной формы движения материи (НФДМ)
Только опираясь на «виртуал», мы привязываем к месту воплощения «массив» трансцендентной реальности, обеспечиваем полноту личностного самообеспечения и – что не менее важно – заостряем внимание на «продвинутом» бытии, представленном складывающейся ноосферной формой движения материи – НФДМ. Эта форма свидетельствует о том, что наш мир качественно изменился по следующим показателям:
Искусство – носитель «неопознанного» будущего
...Давно замечено: для нас искусство (как и религия, но о ней речи не ведем) - иллюзорный компенсатор того, что находится «по ту сторону» (Ф.Ницше /1844-1900/) «жизненной востребованности» (сейчас «ту сторону» как соответствующую «ноосферности» мы промеряем указанным иллюзорным компенсатором; и, следовательно, искусство, возводя нас «трансцендентом», возвращает самим себе – это ли не чудо?). Что же нужно (обнимающей человеческое существование) реальной действительности для ее – жизненной востребованности - удовлетворения? Явственен ответ - ей (т.е. реальной действительности) как воздух нужно лучезарное будущее: оно «спасительной соломинкой» отводит («сплющиваемую» прошлым) реальную действительность от увядания. Искусство - показывает художественная практика - не только иллюзорный компенсатор так нужного социуму будущего: оно еще осовременивает - осваивает художественной переделкой предметного мира - навеки канувшее прошлое. Сталкивая в «сейчас» прошлое и будущее, искусство виртуализирует настоящее: мы «выносим» его «перекрестком» прошлого и будущего, и оно – переживаемое настоящее - сказывается неуловимым. ...Искусство решает «производственную» задачу - наделяет своего «потребителя», «поглощающего» художественное «сейчас», «вечностным» измерением: его (т.е. искусства) «иллюзорная компенсаторность», «помноженная» на «виртуальный окрас» «предметной сиюминуты», обеспечивает – идеальной реальностью – каждому, наслаждающемуся «прекрасным и высоким» (Ф.М.Достоевский /1821-1881/), «горнюю отрешенность». Это, однако, причащает нас к «земной юдоли», и мы – вослед вольтеровскому доктору Панглосу – восклицаем: «Воистину живем мы в лучшем из миров!» Так «зомбирует» подлинное – назовем его реалистическим – искусство, сеющее «высокое, доброе, вечное» (Н.А.Некрасов /1821-1878/) в их эстетической аранжировке. И «торжествующее евроцивилизаторство» обратилось к «эстетической отделке» личности, специфицировавшей литературу поэтизацией ею буржуазного индивидуализма. ...Немецкая литература подхватила «заемную» художественность, где человек – «тенденциозно» преодолевает культуру (на эту тему О.Шпенглер /1880-1936/ сотворил «Закат Европы»). Пространственная воплотимость – главная черта культуры; и литература, живописуя «культурную стезю жизни», тихо «задвигаема» пространством. Оно служит главной предметной вехой художественного самовыражении социума, личности... «Приподнятая» художественность овладевает «приютившимся» складками (упоминаемого пространства) временным полем. Без этого немыслимо более совершенное – имеется в виду художественное совершенство - развертывание духовности.
Обращаемся к Томасу Манну – непременно поможет...
...Время присутствует в культурном претворении «величальной художественности». Сполна оно «заявляется» в литературе с преобладающим «прессингом» цивилизации, где «пространственность» малодейственна. Пример - роман выдающегося немецкого писателя Т.Манна (1875-1955) «Волшебная гора» с событиями, располагающимися «пространством точки»: речь идет о «заброшенном» в швейцарских Альпах курортном местечке. Время там остановилось, и романное действие, пространственно не востребованное, «отлагается» вневременностью.
Русско-немецкая литературная параллель. И.А. Гончаров - апологет «обломовщины»
Сопоставляя русскую литературу и немецкую, подмечаем: первая поэтизирует «человеческо-пространственную бескрайность» как внутриличностный взлет. Ведь пространство души – а именно о таком пространстве ведем речь – запоминающийся результат свободы выбора. Время же растворено пространством, и - прервана линия «личностного разбега». Но сей «разбег» «легализуем» коллективной сопричастностью индивида. Эстетизация «душевного пространства» – основное достоинство «святой русской литературы» (Т.Манн) – пылкой устроительницы коллективного преодоления необходимости. Взглянем под таким ракурсом на роман И.А.Гончарова (1812-1891) «Обломов». Рисуя образ главного персонажа, автор «огораживает» его событиями, согласно которым необходимость человеческого существования «мягко» «оседает» свободой. Прельщен ею Илья Ильич: он изначально «наделен» приемлемой окружающей средой и переживает свободу как «постоянную вневременность». «Личностная расшифровка» Обломова проводится независимо от него самого – силою внешних обстоятельств, закругляемых «судьбой». Судьба - «вневременный монстр» - облегчает нашему герою возможность сочетать личностное «Я» с жизненной необходимостью. Пребывая «вне времени», Обломов утрачивает связь с «экзистенциальными перипетиями»: отдается «произволу судьбы». Его внутреннее пространство «скукоживается»: Илья Ильич утрачивает себя. Образом Обломова классик русской литературы выводит повседневом архаику духовности, и наложение ее – вскрываемой архаики - на «личностное самочувствие» «вальяжного персонажа» подчеркивает разрыв личности Обломова со временем. ...И.А.Гончаров «обосновывает» актуальность традиций (т.е. культуры) – основного способа общинно-коллективной жизнедеятельности, столетиями воспитывавшей «блистательный суперэтнос». «Обработанный» культурой Обломов – «прочувствованный» выразитель «аборигенной ментальности» - оказался за бортом «парохода современности» (В.В.Маяковский /1893-1930/) неприятием цивилизации (в романе на «цивилизаторство» «обречен» немец Штольц, и он успешно из него «выкручивается»). Писатель, художественно совмещающий цивилизацию и крепостничество (которое, кстати, сочувственно изображает «Войной и миром» граф Л.Н.Толстой /1828-1910/), не поэтизирует «чужака» Штольца: отдает «эстетические приоритеты» облику Обломова (славный Илья Ильич хоть «допотопен», зато гармоничен: в нем много покоя, доброты...). Штольц же - носитель «немецкой закваски», перемалывающий поэтически преподанный автором «местный колорит»: ставит «художество» на службу аксиологически «предрешаемому» цивилизаторскому индивидуализму. Как носитель прогресса, Штольц сурово расправляется с культурой: для него русская среда – пьедестал для лично-памятного восхождения к преуспеянию за счет овладения современностью - быстротекущим временем, вне которого Штольц не в силах состояться. ...Обломов как личность осуществим увязкой пролонгирующих свободу перспектив с «культурно-общинным заделом». Описание «доброго толстяка» художественно-завораживающе: поэтическая правда – в объятиях культуры. Она - поэтическая правда, - освящая осторожное прикосновение человека к вобравшей «душу и любовь» (Ф.И.Тютчев /1803-1873/) природе, постигает его единение с Вселенной как высшую православно-художественную ценность.
Культуро-цивилизационная наполнаемость художественного творчества
...Наше будущее – сегодня это глубоко осознано – крепнущий «тандем» культуры и цивилизации. Значит, художественность выполнима не только эстетизацией внутриличностного пространства, но и «расфасовкой» ее (т.е.художественности) элементов во времени. Им и «застрахован» синтез культуры и цивилизации. Время - способ личностной разверстки, «форсирующий» внутреннее «обживание» универсальной изменчивости, - «взращивает» общественные отношения; и мы – посредством художественного «омывания» таящейся в нас человечности – программируем «индивидуальную заданность» как меру обновления социума. ...Человечество овладевает повышенным качеством жизни и - решительно подхвачено ноосферной волной. Ее художественная воспроизводимость – важная задача современной литературы, отчего она (т.е. литература) устремлена к эстетическому «переоборудованию» взаимодействия коллективизма и индивидуальности. Искусство остается верным наработанным им принципам, в соответствии с которыми человек, сохраняя за собою право быть «носителем поэтичности», упрочивает его (т.е. право) слиянностью с «коллективной самодостаточностью». И – свидетельствуем: художественное творчество «престижно» «охраняемо» «коллективом-социумом» и - социумом в его усиливающемся индивидуализме. Эта подготавливаемая НТР «индивидуализация» последовательно «заменяет» «нормальный» социум его искусственным вариантом: назревает «подтасовка» индивидуальных соционужд («раздирающими» «телесную самодостаточность» субъекта псевдопотребностями). Эстетизация пространства души – основное содержание русской литературы как устроительницы «возвышенной одержимости» человека, преодолевающего «наплывающей» коллективностью жизненную необустроенность, – практическое подтверждение сжимающей нас необходимости. Отход нынешнего искусства от художественности обусловлен тем, что оно не видит гармонии между индивидом и коллективом. Однако искусство вызревает сопряженностью (отдельно взятого) индивида и социума, которая (т.е. сопряженность), будучи гармонично настроенной, прорастает художественностью. Оно – искусство – руководствуется эстетикой прекрасного (мы не находим тавтологии в «эстетике прекрасного», ибо она оттенена «эстетикой безобразного»), но не деэстетизацией «межличностного антуража». Эстетизация действительности «замешана» превалированием коллективизма – и это «извечная песня».
ХКМ (с ее структурой) как выражение современной эстетически выверяемой гармноии
Но – «все смешалось в доме Облонских»; и «эстетизм» – прерогатива «гордого одиночки»: от него зависит возведение общего на «эстетические котурны». Это «несмываемо клеймит» «покрывало художественности», которая качественно преобразовывается. Она «доверительна» лишь при опоре на эстетическое – «слепок» с вселенской гармонии. Но гармония уж не та. Однако коль скоро она – гармония, то должна концентрироваться для броска на социальную дезинтеграцию. Воистину художественностью «заправляет» «субъективный фактор»: он диктует ей свою «непримиримую волю». Время также манипулирует «поэтизмом»: провозглашает его художественной картиной мира (ХКМ). Главное в ней – совмещение ее «горизонтали» и «вертикали». «Горизонталь» ХКМ функционально «разносит» художественный образ: выявляет его набором жизненных связей (к примеру горизонтальная «прорисовка» «Обломова» раскрыта его «подвижками» со Штольцем). В таком случае художественность образа «замирает» «стушеванными очертаниями», поскольку его «функционализм» лишен объемного звучания. Предстоит «заполнить» «вертикаль» структуры ХКМ, поэтизирующую художественный смысл «разглядываемого» образа. Тогда «пресловутый» Обломов заслуженно вырастает в наших глазах: оказывается, он не только «бездельник-сибарит» (каковым он «прикололся» «горизонталью»). Он - «адепт» евразийства, которое заявило о себе рубежом XIX-XX вв. и ныне «пришлось ко двору» продолжающимися поисками «Русской Идеи». Примериваясь юродивостью - основной чертой внутреннего облика россиянина, возвещанной митрополитом Киевским Иларионом /ХI в./ (она видна в том, что рациональное и вероисповедное в нас амбивалентно стянуты), - Обломов предстает «этаким Ильей Муромцем» «завзятой русскости». Подведенный под «вертикаль» (ХКМ) «горизонтально-ролевой» – пространственный - абрис Ильи Ильича обретает «сакральность», запечатлеваемую «расставленной» временем целеположенностью. ...Художественность образа Обломова – в том, что автор наделил его творческим ростом: рассматриваемый персонаж сочетает своим настроем «горизонталь» как пространственную запечатленность художественного образа и «вертикаль», сжимающую «припечатанную» «горизонталь» до точки. Пространство здесь оборачивается временем; и образ Обломова, натужно растворяемый жизненным смыслом, выигрывает своей гениальной историософичностью (т.е. объяснением «предназначенности» русского человека в разрешении социальных катаклизмов) и проигрывает «смятой» художественностью (это видно по тому, что роман И.А.Гончарова структурно недокомпонован: культурная и цивилизационная стороны повествования так и не находят синтетического /следовательно гармоничного/ завершения). Опираясь на ХКМ, проводим структурально-методологическую обработку литературы: включаем ее на более совершенный в мировоззренческом отношении философский уровень разборки. Это, как мы пытались узреть, подчеркивает возрастающую роль времени в выявлении художественно возводимой системы образов – вертикального среза (по ХКМ) личностной репрезентации. Прежняя художественная «подчистка» времени тяготела к его уподоблению вечности, вынося «время образа» на обочину «творческой предрасположенности» сочинителя (так уже «штудируемый» Илья Ильич Обломов опредмечивает основную установку реалистической литературы на «типичные характеры в типических обстоятельствах» /Ф.Энгельс, 1820-1895/; но это не что иное, как оттеснение «прорабатываемого» образа за «сцену театра жизни» – «одарение вневременностью»). Такое «оправдывалось» «нормативной эстетикой» (например древние греки, «воспитавшие» евроцивилизацию, «норму прекрасного» расценивали с позиций «космического преобразования» Хаоса – неуклонного «изъедения» его Тартаром: подземными безднами) с ее «узнаванием» гармонии «пространственным зрением». Время, повторяем, растворялось вечностью. Теперь, с развитием личностного начала в индивиде, его художественно упорядочивающим реноме становится время. Время – «непробиваемый» компонент эстетического. Раньше, как было сказано, пиком «эстетической завершенки» «знаменовалось» художественное пространство. Оно «выряжало» (рядило) «настоянный» традициями «гармонический сплав подлунности», предвосхищающий «совершенство эстетики». «Набираемая» коллективностью эстетика пространства базируется социоупорядоченностью. Время взрывает ее следованием состояний, намеренно обременяющих индивида, и - преодолевает. Выставляя индивидуальность, время «дозволяет» нам видеть в нем исток гармонии; отсюда художественность – «запанибрата» с «эстетикой неповторимости». ...Художественное пространство трансформируется художественным временем, что соответствует прекращению вражды между культурой и цивилизацией, открывающему людям «гармонию ноосферы». ...Выполняется нравственная максима по достижению широкой толерантности, обретаемой усилением ценностно заостряемой массовой индивидуализацией социума. Литература активизируется жизненной поддержкой, которая гармонизирует процессы, выравнивающие этапы «ноосферной поступи». ...Искусство влекомо неизведанностью. Литературное пространство, прогностически-художественно вспахивая «планетарные хляби», овладевает «виртуалом» для вовлечения «исчисляемого» субъектом времени в неожиданное видение «конечных целей» (М.Е.СалтыковЩедрин /1828-1889/).
И.В. Гете – новатор в деле философской обработки литературы
Обрисовываемая художественная панорама - принадлежность безудержной фантастики как паралитературы с мнимыми достоинствами. И, обращаясь к «неподдельному художеству», безупречно проинтерпретируем его «Фаустом». Величественное создание И.В.Гете (1749-1832) обращено к обнаружению человеческой сущности, помеченной фаустовским и мефистофельским «взаимоисключающими разворотами». Противостояние их «вопиет» о внутриличностной (а не привносимой извне), пространственно расщепляемой раздвоенности. Огромное художественно-философское завоевание Гете имело далеко идущие последствия, опираясь на которые «замеряем» «разоблачительное шизо» – «дыхание виртуала».
Ф.М. Достоевский, наследуя Гете, прорывается к НФДМ
Открытие Гете углубляет Ф.М.Достоевский повестью «Двойник». Загадочно-неуравновешенным поведением в ней господина Голядкина трагический пророк смело, оперируя психо-художественными, «обставляющими» фрейдизм новациями, вводит тему «виртуала», продуцируемого болезненностью незадачливой жертвы «людских огрехов». Литературная выразимость творения Гете и его русского преемника прежде всего обусловлена необычной «укладкой» художественного пространства. В обоих случаях оно «застлано бытообустроенностью». Однако «пробегаемое» пространство Голядкина непосредственно связано с двойничеством «литературного скитальца», что оттеняет его (т.е. пространства) абстрагирование от «пространственных узоров» Петербурга. Пространство, «изживаемое» «бедным троллем», ситуативно и, выходит, - виртуализированно. Виртуальная реальность устрояема «сцеплением» внешнеощущаемой человеческой деятельности с ее внутреннеощущаемой «активацией». Особую роль играет здесь время как способ индивидуального проживания «виртуала».
Верим: литература – при опоре на ХКМ – выразит красоту «живой жизни»
...«Художественно уточняемое» литературное пространство защищает (от критики) расселенных на нем «жителей» степенями защиты, «промеренными», как мы теперь видим, «виртуалом» и временем. Совмещенность их настраивает «художеством разукрашенное пространство» на «челночное пульсирование» между литературным персонажем и его «предметным прототипом» «предпосланной свыше» и «скрадываемой» «земными весями» НФДМ (пока достаточно несовершенной предметной действительностью). Но – прибегнув к ХКМ - убеждены: назначение «художнически зацикленного пространства» – в литературном «угадывании» (путем счисления концентрируемых временем «поэтизмов») особенностей зримо – по законам красоты - возводимой общечеловечности.
Статья посвящена литературному процессу, все более завершающемуся раскрытием идеально воспроизводимых пространственно-временных реалий. Это связано с тем, что планета Земля – достижениями НТР – стремительно сжимается. Становится очевидным – человеку некогда и некуда податься: он «стянут безысходом». Сложившуюся ситуацию наука хотела бы «предотвратить» расширением объектной выраженности мира. Однако такое ее – науки - стремление увязано с впадением в дурнобесконечность, ибо с увеличением перспектив объекта неимоверно «шалят» «субъектные аппетиты». Пронзенная философскими интенциями художественная литература – в статье это показано на примере параллельного рассмотрения (с элементами взаимодействия) творчества немецких и русских писателей (с одной стороны это И.В.Гете /1749-1832/, Т.Манн /1875-1955/, с другой - И.А.Гончаров /1812-1891/, Ф.М.Достоевский /1821-1881/) – пошла по пути эстетического (стало быть, преисполненного гармонией) освоения существования социума, индивидуального бытия. «Отложилась» художественная картина мира (ХКМ), опираясь на которую, современная литература – лишь она способна это выполнить! - приобщает внутренний мир строителя чаемого будущего к им же возводимой ноосферной форме движения материи (НФДМ).