Секция «Сибирь как часть европейского культурного пространства»

Ташлыков С.А. (доц., Иркутск)

Сибирь в древнерусской литературе

Образ Сибири в древнерусской литературе связан с творчеством протопопа Аввакума (1621-1682), который за свои религиозные убеждения был сослан в Тобольск в 1653 году и провел в общей сложности в Сибири десять лет и восемь месяцев. Он стал первым русским писателем, в произведениях которого образ Сибири был запечатлен наиболее полно. Можно сказать, что и многие сибирские мифологемы были генерированы именно в «Житии…» Аввакума.

«Аввакумоведы» неоднократно отмечали специфику пейзажа «Жития… », но чаще всего подчеркивали его вспомогательную, а не самостоятельную функцию. Так, В.В.Виноградов писал: «… дважды данное описание величественного сибирского пейзажа в обоих случаях служит для обострения действия, контрастируя с ним» (1). Отмечая, что «картины природы органически связываются с автобиографическим раскрытием обстоятельств жизни Аввакума, с его переживаниями, борьбой и поучительной линией его жизнеописания», А.Н.Робинсон приходит к выводу: «Контрастное сопоставление природы и человека служило, как известно, темой размышления многих писателей нового времени… Аввакум дал один из ранних образцов такого размышления…» (2). Н.С.Демкова считает, что, «описывая природу Шаманского порога, Аввакум передает ощущение трагического контраста между мощью дикой и равнодушной к человеку природы и физической ничтожностью, незначительностью человека, попавшего в её владения», а при описании природы у «Байкалова моря» «Аввакуму удается передать ощущение воли и простора…» (3). Таким образом, практически одна и та же картина природы Сибири, по мнению исследователя, выполняет в «Житии…» диаметрально противоположные функции.

Думается, что такое представление о роли сибирского пейзажа является несколько односторонним.

Образ Сибири реализуется в «Житии протопопа Аввакума…» (1672-1673) в двух планах: конкретном (социальном, географическом) и метафорическом.

Конкретное - географическое - пространство Сибири, с одной стороны, является местом ссылки, с другой - местом апостольского служения.

Как место ссылки это «страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошедей не смеем, а за лошедми итти не поспеем - голодные и томные люди» (4). Как всякий ссыльный, протопоп Аввакум со своей семьёй вынужден преодолевать и сносить все лишения и неудобства своего изгнания: «И колико дорогою нужды бысть, тово всево много говорить, разве малая часть помянуть» [147].

Но вместе с темСибирь выступает местомапостольского служения (не случайно Аввакум часто цитирует «Апостол»). «Не почивая, аз, грешный, прилежа во церквах, и в домех, и на распутиях, по градом и селам, еще же и в царствующем граде,и во стране Сибиръской проповедуя и уча слову божию…» [143] (здесь и далее выделено мной. – С.Т.). И эти проповеди протопопа Аввакума адресованы не только иноверцам, но и православным, погрязшим в «ереси никониянской». Своё предназначение протопоп видит в обличении «блудни еретической» и проповеди слова Божия: «…начах по прежнему слово божие проповедати и учити по градом и везде, еще же и ересь никониянскую со деръзновением обличал.

В Енисейске зимовал; и паки, лето плывше, в Тобольске зимовал. И до Москвы едучи, по всем городам и селам, во церквах и на торъгах кричал, проповедая слово божие, и уча, и обличая безбожную лесть» [160].

В этой ипостаси Аввакума лишения, страдания и мучения, им переносимые, приобретают иной характер: «каждый удар запечатлевался в его памяти как знак духовной избранности, как мистический символ» (5).

С апостольским, пророческим началом Аввакума связанымотивы чудесного исцеления и изгнания бесов, борьбы с языческими волхвами (шаманами) и их пророчествами.

Так, протопоп Аввакум исцеляет кур и людей, противостоит воеводе Пашкову и спасает его сына Еремея, невредимым преодолевает пространство, населенное дикими зверями и немирными язычниками: «Паки на Иртише-реке собрание их стоит: ждут березовских наших з дощеником и побить. А я, не ведаючи, и приехал к ним и, приехав, к берегу пристал: оне с луками и объскочили нас. Я-су, вышед, обниматца с ними, што с чернцами, а сам говорю: “Христос со мною, а с вами той же!” И оне до меня и добры стали, и жены своя к жене моей привели. Жена моя также с ними лицемеритца, как в мире лесть совершается; и бабы удобрилися. И мы то уже знаем: как бабы бывают добры, так и все о Христе бывает добро. Спрятали мужики луки и стрелы своя, торъговать со мною стали, — медведен я у них накупил, — да и отпустили меня. Приехав в Тобольск, сказываю; ино люди дивятся тому, понеже всю Сибирь башкиръцы с татарами воевали тогда. А я, не разбираючи, уповая на Христа, ехал посреде их» [160].

Важнейшим апостольским мотивом является –мотив распятия. «Таж меня взяли от всенощнаго Борис Нелединской со стрелцами; человек со мною с шестьдесят взяли: их в тюрму отвели, а меня на патриархове дворе на чеп посадили ночью. Егда ж розсветало в день неделный, посадили меня на телегу, иростянули руки, и везли от патриархова двора до Андроньева монастыря, и тут на чепикинули в темную полатку, ушла в землю, и сидел три дни, ни ел, ни пил; во тме сидя, кланялся на чепи, не знаю — на восток, не знаю — на запад». При этом тут же Аввакум профанирует сакральное: к распятому протопопу никто «не приходил, токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох доволно» [147].

Метафорическое пространство устроено по принципу контраста и отражает «перемещение по вертикальной шкале религиозно-нравственных ценностей, верхняя ступень которой находится на небе, а нижняя - в аду» (6). Отмечая такую особенность пейзажа Аввакума, как «густоту», А.С.Демин подчеркивает: «… Аввакум описывает не Ноев ковчег, переполненный животными, а мир, свободно ими населенный» (7).

Данное высказывание симптоматично. Известно, что сверхнаселены два библейских пространства, и если протопоп описывает не Ноев ковчег, то он описывает Рай. Однако А.С.Демин, подойдя к этому выводу, его не делает.

Сибирь - эторай, «богоделанность», первозданность, гармоничное сочетание величие, красоту и «густоту» природы которого Аввакум постигает не внешним, но внутренним взором.

В своё время новгородский архиепископ Василий Калика в 1347 году создал «Послание о рае», в котором называл основные признаки рая: нахождение на востоке, в Эдеме, наличие четырех рек, из рая вытекающих: высокие горы, на которых живут счастливые рахманы; обитель святого Макария в двадцати поприщах от рая. Также Василий Калика считал, что рая можно достигнуть водным путем, на ладьях.

Сибирский рай Аввакума также расположен на востоке, его можно достичь водным путем, по нему протекают четыре больших реки: Обь - великая река, Лена - великая река, Иртыш, Большая Тунгуска, река – Ангара (остальные реки - Шилка, Ингода, Нерча – даны без определения большая или великая).

«Горы высокия, дебри непроходимыя, утес каменной, яко стена стоит, и поглядеть – заломя голову! В горах тех обретаются змеи великие; в них же витают гуси и утицы – перие красное, ворон черные, а галъки серые; в тех же горах орлы, и соколы, и кречаты, и курята инъдейские, и бабы, и лебеди и иные дикие, – многое множество, - птицы разные. На тех же горах гуляют звери многие дикие: козы и олени, и изубры, и лоси, и кабаны, волъки, бараны дикие – во очию нашу, а взять нельзя!» [149].

«Егда к берегу пристали, востала буря ветренная, и на берегу насилу место обрели от волн. Около ево горы высокие, утесы каменные и зело высоки, — дватцеть тысящ веръст и болши волочился, а не видал таких нигде. Наверху их полатки и повалуши, врата и столпы, ограда каменная и дворы, — все богоделанно. Лук на них ростет и чеснок, — болши романовскаго луковицы, и слаток зело. Там же ростут и конопли богорасленныя, а во дворах травы красныя, и цветны и благовонны гораздо. Птиц зело много, гусей и лебедей, - по морю, яко снег, плавают. Рыба в нем — осетры, и таймени, стерьледи и омули, и сиги, и прочих родов много. Вода пресная, а нерпы и зайцы великия в нем: во окиане море болшом, живучи на Мезени, таких не видал. А рыбы зело густо в нем: осетры и таймени жирны гораздо — нельзя жарить на сковороде: жир все будет. А все то у Христа-тово-света наделано для человеков, чтоб, успокояся, хвалу богу воздавал» [159].

Примечательно, что вместо традиционного райского яблока Аввакум упоминает о «луке… и чесноке – больше романовского луковицы, и слаток зело». Для человека, страдающего от цинги, этот «фрукт» лучше всякого яблока.

Постижение этого пространства носит характер умозрительный: протопоп физически не в состоянии видеть то, что происходит на высоком каменном утесе, в дебрях непроходимых. Он населяет это пространство, следуя какой-то модели. Примечательно, что в «Снискании и собрании о божестве и о твари, и како созда бог человека…», созданном в Пустозерске в 1672 г. одновременно с написанием «Жития…», Аввакум так описывает землю второго дня творения: «И израстоша былия прекрасныя, травы цветныя разными процветении: червоныя, лазоревыя, зеленыя, белыя, голубыя и иныя многие цветы пестры и пепелесы». Стал ли рай моделью для сибирского пейзажа, или же сибирский пейзаж явился прообразом рая, сказать трудно.

В свое время Н.С.Демкова высказала предположение о знакомстве Аввакума с Есиповской летописью: «Возможно, в описании Сибири… отразились не только непосредственные впечатления Аввакума, но и знакомство с литературным источником, - описанием «Сибирской страны» в Есиповской летописи, где есть весьма похожий по типу текст, перечисляющий природные богатства Сибири» (8). «Сих же царств, Росийскаго и Сибирьские земли, облежит камень превысочайш[ий] зело яко дося[за]ти инем холмом до облак небесных, так обо божиими судьбами устроись, яко стена граду утвержена. На сем же Камени ростяху дереве различное: кедри и прочая. В них же жительство имеют зверие различнии, ови подобни на снедение человеком, ови же на украшение и на одеяние риз. Да кии же на снедение, сия суть чиста, еже есть олень, лось, заяц, а иже на одеяние и украшение ризное, еже есть лисица, соболь, бобрь, росомака, белка и подобная сим. Много же и сладкопесневыя птицы, паче же и многоразличныя травныя цветы» (9).

Очевидно, что животный мир в Есиповской летописи сгруппирован по утилитарному принципу, в то время как аввакумовский перечень имеет совершенно иной характер.

Сибирь – этоад, и «беды адавы», которые испытывает Аввакум со своей семьей, постигаются физически. Перемещения Аввакума по Сибири носят горизонтальный, низовой, характер.

В двух планах также реализованы в «Житии…» и основные образы, связанные с мотивом пути: образреки и образкорабля.

Сибирские реки и озера (моря) в «Житии…» - это пространство неимоверных страданий и испытаний, где протопоп Аввакум чудом, божественным вмешательством остается в живых. Поток воды легко разбивает «дощеники», приводит в негодность добро Аввакума, угрожает его жизни: «На Байкалове море паки тонул. По Хилке по реке заставил меня лямку тянуть: зело нужен ход ею был, — и поесть было неколи, нежели спать. Лето целое мучилися. От водяные тяготы люди изгибали, а у меня ноги и живот синь был. Два лета в водах бродили, а зимами чрез волоки волочилися. На том же Хилке в третьее тонул. Барку от берегу оторвало водою, — людские стоят, а мою ухватило, да и понесло! Жена и дети остались на берегу, а меня сам-друг с кормщиком помчало. Вода быстрая, переворачивает барку вверх боками и дном; а я на ней полъзаю, а сам кричю: ‘Владычице, помози! Упование, не утопи!” Иное ноги в воде, а иное выполъзу наверх. Несло с версту и больши; да люди переняли. Все розмыло до крохи!» [151].

Норека, как известно, являетсяграницей между двумя мирами, в частности между живым и мертвым. Аввакум не только частопересекает реки, но иплывет по реке, то есть находится впромежуточном состоянии.

Таким образом, протопоп Аввакумодновременно живой и мертвый («Всё на брюхе лежал: спина гнила»), человек и святой, грешник и праведник, защитник веры и гонитель её. Такая двойственность характера, что уже отмечалось исследователями, явление в литературе того времени совершенно новое. Если вспомнить высказывание М.М.Бахтина, что «образ человека в литературе … всегда существенно хронотопичен» (10), то можно, хотя и с некоторой долей условности, говорить, что характер протопопа Аввакума «просибирен».

В своё время В.Е.Гусев отмечал, что Аввакумом «изображалось преимущественно плавание «против воды» - вверх по течению, против течения, а подчас и по порогам – и благодаря этому мотив «плавания» наполняется глубоким героико-драматическим подтекстом, выражая как бы основной смысл деятельности Аввакума, направленной против потока событий общественной церковной жизни его времени» (11).

Но движение против течения - это одновременно и символическое приближение к истокам, к первоначалу, и отдаление от ада, который, согласно традиционным средневековым представлениям о пространстве, помещался где-то в «Дышучем море», Северном Ледовитом океане.

Обратное движение, к берегу океана, связано с пребыванием протопопа в европейской части России. И если «в раю благодатная почва, все растет само и в изобилии, в аду климат, невозможный для жизни – лед и огонь» (12). Пустозерск - «место тундряное, студеное и безлесное» - не только последняя обитель Аввакума, но и место его огненной казни – лед и огонь.

Примечательно, что в одном из списков (Прянишниковском) «Жития…» о своем пустозерском заключении Аввакум пишет так: «Да ладно так, хорошо! Я о том не тужу, запечатлен в живом аде плотно гораздо: ни очию возвести на небо возможно, едина скважня, сиречь окошко. В него пищу подают, что собаке; в него же и ветхая измещем; тут же и отдыхаем. Сперва зело тяжко от дыму было: иногда на земли валяяся удушисься, насилу отдохнешь. А на полу том воды по колени, - все беда…» (13).

Символично и оксюморонно название озера, на берегу которого расположена земляная тюрьма протопопа –Пустое. Если реки и озера Сибири – Байкалово море, Иргень-озеро, несмотря на связанные с ним страдания и зло- ключения, – воплощение изобилия, жизни, то Пустое - воплощение смерти.

Примечательно, что дажеледяное озеро в Сибири спасает Аввакума, избавляя его от жажды: «Егда в Даурах я был, на рыбной промысл к детям по льду зимою по озеру бежал на базлуках; там снегу не живет, морозы велики живут и льды толъсты намерзают, — блиско человека толъщины; пить мне захотелось и,гараздо от жажды томим, итти не могу; среди озера стало: воды добыть нельзя, озеро веръст с восьм; стал, на небо взирая, говорить: “Господи, источивый из камени в пустыни людям воду, жаждущему Израилю, тогда и днесь ты еси! Напой меня, ими же веси судбами, владыко, боже мой!” Ох, горе! Не знаю, как молыть; простите, господа ради! Кто есм аз? Умерый пес! — Затрещал лед предо мною и разступился чрез все озеро сюду и сюду и паки снидеся: гора великая льду стала, и, дондеже уряжение бысть, аз стах на обычном месте и, на восток зря, поклонихся дважды или трижды, призывая имя господне краткими глаголы из глубины сердца. Оставил мне бог пролубку маленку, и я, падше, насытился. И плачю, и радуюся, благодаря бога. Потом и пролубка содвинулася, и я, востав, поклоняся господеви, паки побежал по льду куды мне надобе, к детям» [162].

Однако границы ада пределами Пустозерска явно не ограничиваются. Расширение пространства ада достигается упоминанием о двух солнечных затмениях, тьме кромешной, которую Господь, послал на Русскую землю: «А в нашей России бысть знамение: солнце затмилось в 162 году, пред мором за месяц или менши. Плыл Волгою рекою архиепископ Симеон сибирской, и в полудне тма бысть, перед Петровым днем недели за две; часа с три плачючи у берега стояли; солнце померче, от запада луна подтекала. По Дионисию, являя бог гнев свой к людям: в то время Никон отступник веру казил и законы церковныя, и сего ради бог излиял фиал гнева ярости своея на Рускую землю; зело мор велик был, неколи еще забыть, вси помним. Потом, минув годов с четырнатцеть, вдругоряд солнцу затмение было; в Петров пост, в пяток, в час шестый тма бысть; солнце померче, луна подтекала от запада же, гнев божий являя, и протопопа Аввакума, беднова горемыку, в то время с прочими остригли в соборной церкви власти и на Угреше в темницу, проклинав, бросили. Верный разумеет, что делается в земли нашей за нестроение церковное. Говорить о том полно; в день века познано будет всеми; потерпим до тех мест» [140].

И последнее. Образ корабля также реализуется в двух планах. Это «лотки» и «дощеники», на которых Аввакум преодолевает сибирские пространства, которые волочит по сибирским рекам, на которых страдают его жена и дети, на которых происходят столкновение с воеводой Пашковым: «Он же рыкнул, яко дивий зверь, и ударил меня по щоке, таже по другой, и паки в голову, и збил меня с ног и, чекан ухватя, лежачева по спине ударил трижды и, разболокши, по той же спине семьдесят два удара кнутом» [149]. И здесь Аввакум становится заложником и пленником своего кормщика – воеводы Пашкова.

Вместе тем «лотка» и «дощеник» - это Корабль-судьба, направляемый другим Кормщиком, на волю которого Аввакум полностью полагается и по воле которого преодолевает «се море великое и пространное, ширшееся, печалное, многомутное, не стояще, смятущеся».