Секция «Сибирь как часть европейского культурного пространства»

Свифт М. (проф., Новая Зеландия)

«Все совершенствуется – все идет к нулю»: представления телеологии и разложения у А. Чехова и В. Пьецуха

Не говори «отчего это прежние дни были лучше нынешних?» потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом.

Экклесиаст 7:10

Мы хлопочем, чтобы изменить жизнь, чтобы потомки были счастливы, а потомки скажут по обыкновению: прежде лучше было, теперешняя жизнь хуже прежней.

Чехов

На западе распространено линейное представление о времени, ведущем из прошлого в будущее. Более того, время представляется как восходящая линия; по ходу времени подразумеваются развитие и движение к цели. Западное линейное представление о времени, ведущем к цели, имеет свои корни в иудейско-христианской традиции – в учениях о грядущем царстве божья и в призыве «приготовьте путь Господу» [Мат. 3, 3; Ис. 40, 3].

Развитие по ходу времени, пожалуй, наиболее очевидно в науке и в экономике. В науке развитие идет стремительным тепом. В наш век многие специалисты заняты в областях науки и техники, которые сравнительно недавно не существовали. При капитализме рост экономики считается не столько желаемым, сколько необходимым. Расширение рынка, все большее приобретение и накопление товаров и услуг принимают как должное. Состояние минимального потребления или уменьшение объема рынка для капиталистической экономики анафема.

Согласно линейному представлению о ходе времени, прекращение развития или ухудшение обстановки (как личной, так и общественной) считается опасным, нарушением того, что должно быть. Но можно ухудшение обстановки привествовать по революционному приципу: «чем хуже, тем лучше». В таком случае деградация считается временным и необходимым условием, способствующим следующему очередному витку развития.

По другому образу мышления, свойственному Востоку и народам, существование которых ближе к природе, время представляется не как линия, а, скорее, как вращающийся круг, в котором все явления имеют свое место в свое время. Такое представление о времени исходит из природы: оно определено ежегодными циклами растительной жизни, сменой времен года и поколений.

У Чехова восприятие действителности личностно: оно субъективно и изменчиво. В зависимости от настроения героя или повествователя одни и те же пейзажи, одни и те же образы пространства и природные явления могут или подавлять человека своим равнодушием, или вдохновлять своей таинственной силой («Степь», «Счастье», «Поцелуй», «В родном углу»).

Многие герои Чехова недовольны жизнью. Одни мечтают о светлом будущем, другие тоскуют по светлому прошлому или предсказывают гибель. В «Степи» во время медленного движения с обозом восьмилетний Егорушка присматривается к мужикам и замечает, что они говорят о прошлом «с восторгом», а о настоящем «почти с презрением». Мальчик заключает, что все его новые знакомые - «люди с прекрасным прошлым и с очень нехорошим настоящим» и «обиженные судьбой»; взрослый же повествователь замечает: «Русский человек любит вспоминать, но не любит жить. Егорушка еще не знал этого» [16, С., 7, 64].

Как повествователь в «Степи», Николай Степанович в «Скучной истории» тоже скептически относится к ностальгии по прошлому. Несмотря на духовный кризис, который профессор переживает к концу жизни, он не замечает среди молодежи «ни измельчания, ни отсутствие идеалов» и не считает, «чтобы теперь было хуже, чем прежде» [С. 7, 287]. В письме Леонтьеву-Щеглову от 20.03.99 Чехов заметил: «Надо быть объективным, насколько возможно справедливым. Если теперь нехорошо, если настоящее несимпатично, то прошлое было просто гадко».

Вера в прогресс у Чехова равносильна вере в способность человека улучшить условия жизни. Это вера «в отдельных людей», которые делают что могут на разных поприщах и во что бы то ни стало уважают человеческое достоиство.

А. С. Собенников указал, что эсхатологическая мечта о грядущем Царстве Божьем наболее развита в русском православии, вот отличие от других христианских конфессий, поскольку она отвечает чаяниям о победе Правды над Кривдой, существующем в славянской религиозной мифологии еще до принятия христианства на Руси. Народная вера в торжество Правды, которая «включает в себя “добро”, “красоту” и “справедливость”», исходит из веры в «изначальную справедливость миропорядка» [14, 28]. Предполагамое преимущество добра перед злом, пожалуй, только чаяние, но его можно выводить логически: если зло подрывает и узупирует, как бы нуждаясь в доказательстве своей силы, то добро такой нужды не имеет, а оно настолько уверено в себе, что безвозмездно отдает от избытка своего и даже жертвует собой.

Чехов «близок народной христианской эсхатологии», по которой люди избавятся от «страданий и несправедливости <...> и утвердится когда-нибудь Царство Правды на земле» [14, 29]. «В Случае из практики» Королев говорит о светлом будущем на фоне грубой, беспросветной жизни фабричных, чтобы успокоить беспокойную и невольную наследницу фабрики [С. 10, 85]. И в других произведениях герои Чехова мечтают «о небе в алмазах» как об избавлении от тяжкого недуга и разрешении загадок бытия, с таким же религиозным пафосом, с каким говорит святой Павел о грядущем времени: «Когда же настанет совершенное <...> тогда познаю, подобно как я познан» [Пер. Кор. 13, 10–12].

Если творчество Чехова телеологично, и его вера в прогресс связана корнями с религиозно-философским мышлением, то идет он к этой цели, как врач-естествоиспытатель, вооруженный научным знанием, опираясь на плоды своего труда. Идеализму Толстого Чехов противопоставляет деятельный прагматизм, как он выразил в письме Суворину от 27.03.94: «Расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудии и воздержании от мяса». Здесь автор повторяет мысль своего героя из «Скучной истории». Профессор медицины Николай Степанович называет науку «высшим проявлением любви» [С., 7, 263], имея в виду способность научных достижений освободить людей от тяжелого труда и лечить от болезей. Как человек науки, профессор по достоинству оценивает ее достижения; он восхищается темпами развития в медицинской науке и мечтает увидеть из могилы, что будет с наукой в будущем.

Но достижения науки не только освобождают от непосильного труда, но и создают новые потребности и условия, которые порабощают и угнетают, как замечают Королев из «Случая из практики» и художник-мечтатель в «Доме с мезонином». Более того, экономеческий прогресс и применение техники не только приносят людям благо, но и имеют разрушительное влияние на окружающую среду.

Чехов, редкий «эколог» для своего времени, в своих произведениях обращает внимание на деградацию окружающей среды. Старик-пастух в «Свирели» из своих наблюдениий за природой – за рубкой лесов, вымиранием дичи и рыбы - заключает, что «все к одному клонится...к гибели» [С., 6, 322–25]. В «Дяде Ване» Астров почти в форме лекции описывает разрушительный эффект влияния человеческой деятельности на природу. Во многих рассказах «экологическая» тема ограничивается указанием на детали пейзажа, краткими замечаниями об отходах производства, о загрязнении воды, рубке лесов, эрозии почвы, но все-таки присутствует («В овраге», «Скрипка Ротшильда»).

Тема экологии остается актуальной. Среди недавних новостей, услышанных в США, были следующие: в Южной Калифории загрязнение воздуха стало больше за последнее время, отчасти за счет страсти к мощным машинам, которые выбрасывают много выхлопных газов; подземную воду в некоторых районах страны нельзя пить из-за загрязнения пестицидами и удобрениями, используемыми в сельском хозяйстве; известная фирма Катерпиллер надеется на большую прибыль на ближайшие десятилетия за счет роста населения и новых крупных построек дорог и зданий, то есть людей будет больше, а земли меньше; за минувший год в Америке больше людей, и прежде всего детей, оказалось ниже черты бедности. Прогресс отнюдь не повсеместен.

Может казаться, что значимые для Чехова темы – загрязнение и вымирание в природе, подлость, инерция и моральное разложение у людей – не согласуются с его верой в прогресс. Борис Эйхенбаум предполагал, что убеждение Чехова в том, что человек создан для великих дел, побуждало писателя указывать на дурные стороны жизни, чтобы подчеркнуть, насколько реальность не соответствует тому, что должно быть, на что люди способны [17, 24]. Чехов учит на отрицательных примерах, по замечанию в записной книжке писателя: «Тогда человек станет лучше, когда покажешь ему, каков он есть» [С., 17, 90]. Чехов «рисует жизнь, какова она есть, и напоминает, как она должна быть» [3, 185].

Среди элементов, определяющих представления о будущем у Чехова, Игорь Сухих выделял «веру в прогресс» и «надежду на медленное <...> нравственное изменение человека» [15, 198]. Откуда берется вера в моральное улучшение человека у гуманиста- агностика? На этот вопрос современный писатель и поклонник Чехова Вячеслав Пьецух имеет простой ответ: от Бога, но Бог, по представлению Пьецуха, замечателен тем, что Ему все равно, веруют ли в Него люди или нет [7, 297].

Пьецух осознано продолжает традиции русской литературы. В современных условиях его герои и повествователи обсуждают вечные темы – мораль, смертность, цель жизни, судьбу России. Пьецух - историк по образованию, и влияние его специальность видно в его тематике и в точке зрения историка, по которой пертурбации настоящего рассматриваются как преходящая стадия в постоянном процессе. Его герои часто размышляют о прошлом, спроят о Российской и всемирной истории и даже ведут беседы с историческими персонажами. Повести Пьецуха «Заколдованная страна» и «Четвертый Рим» напоминают «Войну и Мир» повествовательскими отступлениями-размышлениями об историческом процессе. Вместе со своими героями автор повторяет идею Чаадаева, Белинского, Гоголя, Достоевского и других мыслителей, что доля России – это дальнейшее моральное испытание [8].

В интервью Пьецух сказал: «Если на следующей неделе мы все станем порядочными людьми, это будет революция. Но поскольку надежды на это мало, остается уповать на эволюцию» [11]. Пьецух понимает эволюцию не в билогическом смысле, а в моральном и духовном – как постепенное приобретение человеком Божественного начала. Он подчеркивает, что отличительная черта человека - умение развиться. Если отдельная личность развивается по мере того, как в ней внедряется образ и подобие Божье (по изречению, которым завершается нагорная проповедь, «Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» Мат. 5, 48), то развитием общества является постепенное создание Царства Божья на земле. Эту идею - идею о том, что человечество постепенно стремится к единству и совершенству по мере того, как в нем воплощается тело Христа, развивал в свое время Соловьев в своих лекциях о Богочеловеке, но Пьецух не разделяет мистицизм и религиозность философа-идеалиста.

По мнению Пьецуха, надежда на лучшее свойственна человеку, и русскому человеку тем более, «ибо шестое чувство нам подсказывает, что мы заслуживаем лучшей доли, ибо мы духом и мыслью парим высоко над нашей несчастной и грешной землей» [10, 6]. Пьецух предполагает, что понятие об идеале, о том, что должно быть, подразумевает стремление к нему; более того, одной тоски по светлому будущему достаточно, чтобы оно приближалось: «наш народ стойко чает то самое будущее, а если давно притомились ждать, то пришествие его неизбежно» [9, 310].

Но, по определению, идеал – одно, а реальность – другое. Идеал подразумевает не только стремление к нему, но и его недоступность. По чеховскому примеру, Пьецух указывает на отрицательные явления в обществе и дурные качества человека. Лев Аннинский заметил, что у Пьецуха, как у других писателей его поколения, частотными темами являются «моральное разложение, потеря достоинства и личности» [1, 66]. В частности, он описывает воровство, пьянство и лень как постыдно постоянные черты в русской жизни [10, 6].

Повествователь Пьецуха в «Я и море» бежит от стресса, забот и суматохи городской жизни на Черное море, где он в одиночестве любуется великой гармонией природы. Невольно возникают вопросы: почему у людей не так? В чем смысл достижений цивилизации, если современный человек, возможно, не более счастлив, чем его дальние предки? Он заключает, что люди беспокоятся о пустяках, что человеку незачем гоняться, ибо все, что нужно для счастья, уже «в нас самих», и доля человека – это уважать себя и мироздание [13, 82–86]. Подобное откровение приходит чеховскому Гурову при созерцании того же побережья Черного моря в «Даме с собачкой»: «все прекрасно в этом мире, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достойнстве» [С., 10,134].

Метафоры Пьецуха уподобляют исторический процесс трудному, но необходимому и неизбежному обряду, ведущему человечество к полноценности и совершенству: «роду людскому нужно пройти через историю, как подростку через прыщавость <...> - как мучительный терапевтический курс» [4, 6–7]. Между тем, есть у него противоречивые мнения об историческом процессе, которые не исключают друг друга, а исходят из различных представлений о действительности и составляют разные стороны неразрешимых вопросов.

В романе «Предсказание будущего» краткий обмен репликами противопоставляет видимое улучшение общественной обстановки и веру в будущее, с одной стороны, явлениям морального и социального разложения, с другой. Пожилой человек восхищается, что жизнь становится все лучше для каждого поколения, что человечество будто на глазах приближается к своему идеалу; его же собеседник другого мнения и повторяет мысль Луки Бедного в чеховской «Свирели»: «все идет к нулю» [9, 168–69].

Герой романа не может решить, что главное в жизни: предсказуемые причино-следственные связи или хаос - ибо и то, и другое налицо? Он настаивает, чтобы люди учились у истории с целью избежать повторения ошибок [9, 218–19] (нынешней американской администрации Буша стоило бы внимать такому совету). По этому убеждению, казалось бы, люди ответственны за прогресс. Между тем Пьецух как в художественных произведенииях, так и в пубицистике, выказывает мнение, что история идет своим чередом, независимо от усилий людей оказывать влияние на ход событий. Если филиосфия истории у Пьецуха телеологична, как у Соловьева и Бердяева, его понимание роли личности в истории напомнинает мышление Толстого, который отвергал идею, что отдельные люди могут решить судьбу наций: «мировая история творится у станков и за письменными столами, а политики лишь с важным видом констатируют, узаконивают свершившееся» [7, 295].

Марк Липовецкий привел повесть Пьецуха «Центральная Ермолаевская война» в подтверждение вывода, что отличительная черта постмодернисткой литературы – это «отказ от поиска не только какой бы то ни было исторической правды, но и телеологии исторического процесса в целом» [2, 229]. В самом деле, в сочинении Пьецуха «Я и бессмертие» повествователь обнаруживает, что он бессмертен, и сначала предполагает, что должно быть «заманчиво вечно жить из <...> исторического интереса». А другой бессмертный разуверяет его, говоря, что «у всего, как показывает практика, более или менее одинаковые концы» [13, 115]. Опыт путешественника во времени в рассказе «Туда и обратно» тоже будто доказывает, что чем больше вещи меняются, тем больше они остаются такими же.

Но, как бы то ни было, творчество Пьецуха в целом сугубо телеологично. Частотные ссылки на повторяющиеся процессы в истории в произведениях Пьецуха не только намекают на ее бессмыслицу, как заключает Липовецкий. В поэтике Пьецуха прошлое является фоном, на котором разыгрываются события настоящего. Повествователь напоминает о причинах сложившихся условий и высказывается о будущем, как герой «Предсказания будущего»: как отдельные люди, так и и целые нации являются «носителями последствий прошлого и основоположниками в будущее» [9, 247]. То, что является откровением для чеховского героя Ивана Великопольского и моментом кульминации в рассказе «Студент», – идея о том, что прошлее «связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого» [С., 8, 309], – для Пьецуха есть исходный момент.

Словоохотливый герой Пьецуха в повести «Заколдованная страна» высказывает следующую мысль: «История человечества – не прогресс, не смена социально-экономических формаций, не превращение количества опыта в качество жизни, а вот что оно такое: ожесточенная борьба человека против конечной идеи мира» – то есть против самого человека, единственного «носителя разума и добра» [5, 84]. Поскольку тот же герой определяет Бога как «источник разума и добра», по силлогизму выходит, что люди являются представителями Бога на земле и что их задача и назначение – это проявить и развить свою природную способность к разуму и добру.

Но события истории, которые обращают на себя внимание, – захватнические войны, геноцид, эскплуатация – далеко не проявление божественного начала и способности человека жить сообразно добру и разуму. Наоборот, они исходят из эгоистичных, злых и неразумных помыслов. Вот что герой «Заколдованной страны» имеет в виду, когда говорит, что история – это история сопротивления человека своему назначению. В эссе «Я и XX век» Пьецух прямо констатирует: «история от дьявола» [13, 134]. Здесь еще одна точка соприкосновения с Чеховым. Королев в «Случае из практики» в дьявола не верит, но все-таки находит образ дьявола удобным как символ «той неведомомй силы, которая создала отношение между сильными и слабыми, эту грубую ошибку <...> и логическую несообразность» [С., 10, 82], – то есть как символ того, чего, казалось бы, не должно быть.

Чехов не дожил до ужасов двадцатого века. И Пьецух размышляет о том, почему двадатый век кровавее девятнадцатого. Но видимый регресс не вынуждает его расставаться с надеждой на духовную эволюцию человечества, с идеей о том, что «Бог воплощен в человечестве, как идеи и теории воплощаются в практике» [4, 5]. По его мнению, зло в виде рабства, эксплуатации, деспотических режимов побеждено и вымирает не в результате активного сопротивления, а в соответствии с естественным законом, «которому нельзя ни способствовать, ни противостоять» [7, 286]. Оказывается, что негативные события и явления оказываются в истории на виду потому, что они являются исключением, которое утверждает правила мирного развития.

По теории всеобщего развития, как Пьецух ее толкует, насилие является неким атавизмом, которое человек призван преодолеть и изжить в себе. Когда право сильного берет вверх над разумом, когда насилие попирает гуманистические принципы и эгоистичные интересы отдельного человека или государства преобладают над общим благом и заботой о соседях, это свидетельствует о том, насколько человек еще не совершенен. Если человек живет на земле уже много десятков тысяч лет, то идея Бога разрабатывается в буддизме, иудаизме, мусульманстве и христианстве сравнительно недавно; знание о Боге еще укореняется в человеческой душе: «Если сегодня очень немногие способны любить своих врагов, в будущем большинство будет совершать такое чудо» [7, 289].

Идеалы христианства и коммунизма тождественны. Марксизм как теория общественной эволюции остается в силе, и переход к социализму действительно происходит не насильственно, а мирным путем и, как Маркс предполагал, в развитых капиталистических странах. Ошибка большевиков в том, что они - по «старой русской болезни не мысль извлекать из жизни, а жизнь подгонять под дорогую, облюбованную мысль» [13, 177] - пытались насильственно ускорить процесс, который должен идти своим чередом и считали, что благородные цели оправдают любые средства.

Как у Пьецуха, так и у Чехова идея социальной эволюции подразумевает не развитие экономических систем и обществнного строя, а, скорее, воспитание человеческого в человеке, ибо любое движение начинается с отдельного человека. Человек как «образ и подобие божье» [Бытие 1, 26] - краеугольное понятие для обоих писателей. У Чехова этот образ оскорблен, но достоин уважения; у Пьецуха это источник и примета свободы и могущества человека.

Оба писателя верят в прогресс и перспективу совершенствования, но сосредотачивают внимание на отрицательных явлениях – на моральном и социальном разложении, неповыполнении человеком того, к чему он призван. Видимое противоречие отчасти исходит из общего представления, что жизнь одновременно комична и трагична, прекрасна и гадка, полна глубокого смысла и абсурдна. Пьецух объяснял в интервью: «Литература занимается главным образом недугами личностного и общественного порядка <...>, [как] медицина занимается болезнями человеческого организма» [13,175]. То есть и литература, и медицина имеют дело с патологией, с исключением, а не с нормальным здоровым состоянием. Чехов высказал подобное мнение в письме к М. С. Киселевой от 13. 12. 1886 в ответ на критику, что он показывает низкую мораль в рассказе «Тина», и тоже привел аналогию из естественных наук: «Человеческая природа несовершенна, а потому странно было бы видеть на земле одних только праведников <...> Для химиков нет ничего на земле нечистого. Литератор должен быть так же объективен, как химик <...>, злые страсти так же присущи жизни, как и добрые».

Ценность и назначение художественной литературы, которую утилитарные прагматики отвергли как ненужное баловство, отвлекающее от злободневных задач, Пьецух видит в том, что она является средством «духового просвещения человека <...>, операции на душе» [12, 194] и тем самым способствует духовной эволюции человека. Пьецух признает, что дидактическое влияние литературы невелико, но, как бы то ни было, трудно не согласиться с его мнением, что благодаря Чехову в мире может быть хоть немного меньше насилия, немного больше любви к земле и к людям, чем если бы Чехова не было. Наследство Чехова доказывает, что наиболее социально значимая литература та, которая прежде всего наиболее художественная [12, 198].

Если вера в будущее у Чехова – это вера в человека, то вера Пьецуха в медленное развитие основана на вере в Бога. Мышление каждого можно рассматривать как реакцию противостояния господствующей идеологии своего времени. Чехов, получивший религиозное воспитание и образование в православной России девятнадцатого века, верует в способности человека, вооруженного наукой и руководимого высокой моралью. Пьецух же, воспитанный в эпоху научного атеизма и при системе, которая ставила себе цель создать рай не земле усилиями человека, уповает на Бога. Если, по Чехову, можно способствовать процессу всеобщего развития своим сознательным трудом, то, по мнению Пьецуха, остановить прогресс невозможно.

В интервью корреспондент заметила Пьецуху, что его литуратурные персонажи кажутся такими умными, потому что они повторяют идеи больших мыслителей и выдают чужие мысли за свои. В данном случае речь шла о жизни отдельного человека как метафоре стадий развития и движения к гибели человеческой цивилизации в целом, выдвинутой К. Леонтьевым. В ответ на это замечание Пьецух признался в неначитанности и добавил, что это совершенно естественно, чтобы разные люди доходили до тех же мыслей, потому что «круг гуманистических идей строго ограничен и, главное, изначально ограничен. Начиная от Экклизиаста и кончая нынче живущими писателями – все только то и делали, что пропускали эти идеи через себя» [6]. Данное предположение об общности человеческого мышления – еще одно проявление идеи идентичности и целостности человечества, того, что люди являются элементами единого целого, у которого одно дыхание, одна мысль, они как клетки одного организма, который, пожалуй, одновременно и развивается, и склоняется к гибели.