Секция «Литература Сибири в контексте ХХ века»

Смирнов С.Р. (доц., Иркутск)

Римейк (парафраза) в "новой русской" драме

Русская литература последних десятилетий изобилует до боли знакомыми названиями классических произведений, их героями и сюжетами, реминсцентными, а порой откровенно пародирующими и даже эпатирующими вариантами и вариациями.

Самым распространенным объяснением этого явления является частая отсылка к интертекстуальности. Однако этиология и эстетический результат обращения к так называемому римейку во многих случаях различны, а иногда и резко противоположны.

Галина Нефагина, обращаясь к анализу прозы 90-х гг., оперирует данным термином, рассматривая его как одну из форм презентации концептуализма. "Накануне накануне" Е. Попова, "Кавказский пленный" В. Маканина, а также ряд других произведений менее известных авторов рассматриваются как форма, не пародирующая первичное произведения и не цитирующая его, а наполняющая новым актуальным содержанием. "Ремэйк (таково авторское написание термина. - С.С) имеет различное смысловое наполнение и противоположный пафос: сюжетной стороной он обращен к массовой культуре, иронической - к элитарной" (1, 277).

Мы более склонны разделить точку зрения В.Б. Катаева о том, что "не всякая вторичность, даже сознательная, есть признак постмодернизма" (2, 163).

Современные драматурги нередко обращаются к парафразам на темы драматургии Чехова (иронически детективная "Чайка" Б. Акунина, не менее иронический "Вишневый садик" А. Слаповского и др.)

Активно бытующее в последние годы понятие "новая русская драма", тоже, на наш взгляд, можно отнести к числу "знаковых" терминологических римейков. Мы намеренно заключаем последние три слова в кавычки, полагая, что "новая русская драма" конца ХХ - начала ХХ1 века имеет примерно такое же соотношение с классической "новой драмой" конца Х1Х - начала ХХ века как категория современных "новых русских" с классическими героями, подобными чеховскому Лопахину из "Вишневого сада" ("русский Жан Жене" Михаил Волохов, Василий Сигарев и др.) Достаточно цинично прозвучало признание последнего в том, что впервые в театре он оказался на премьере собственной пьесы. "Я поступил в Екатеринбургский театральный институт на курс Николая Коляды. Пришлось писать пьесы. До этого я даже не знал, что это такое. Впервые я попал в театр на премьеру своей пьесы"(3)

Основные параметры новой "новой русской драмы": ненормативная лексика, "чернушные" сюжеты, граничащие с садизмом и мазохизмом. Режиссер Кирилл Серебренников говорит о том, что "они все обладают очень странной, дискретной, разорванной структурой... У них шесть финалов, у них не конец, а многоточие в конце... Мы видим практически полное отсутствие так называемой "хорошо сделанной пьесы"(4).

Однако в ряде случаев мы имеем дело с интересным жанровым симбиозом, находящимся на стыке римейка и традиционной инсценировки классической прозы: М. Угаров. "Смерть Ильи Ильича", Н. Коляда и его ученики - вариации на темы произведений Пушкина, вошедшие в сборник "Метель" (Екатеринбург, 1999), в том числе пьеса самого Коляды "Тройкасемеркатуз" (авторское написание заголовка в одно слово с немецким вариантом его дублирования).

(В качестве ремарки к нашей статье заметим, что в ее задачу не входит решение проблемы "экспансии" Н. Коляды и его драматургии в русский и зарубежный театр, но для нас в равной степени неприемлемы как имеющая место апология автора, так и пренебрежительное отношение к его творчеству как к явлению китча и массовой культуры).

Устойчивая римейковая (парафразная) тенденция в "новой русской драме" позволяет выявить несколько типологических разновидностей, разумеется, при этом прекрасно отдавая отчет в условности этого деления.

Вначале выделим римейк - детектив (наиболее ярким его представителем является Борис Акунин -Чхартишвили).

В своей "Чайке" - "комедии в двух действиях" Акунин играет на эффекте детективного напряжения, разрабатывает своеобразный следственный эксперимент, прорабатывая различные версии, и постепенно доказывает всем, что каждый из чеховских героев мог стать убийцей.

Первое действие пьесы - буквальная цитата 1/6 чеховского текста — и одновременно своеобразная его интерпретация. Акунин сводит счеты с литературой предыдущего: драму превращает в фарс. Он ломает сюжетную канву, но оставляет героев и их характеры. Причем от действия к действию герои становятся более абсурдными. Спектакль по акунинской пьесе выглядит, по словам рецензента журнала "Современная драматургия", "как череда полуэстрадных миниатюр. Начиная с третьей, действие топчется на месте. Пародируя собственный прием - "расследование в замкнутой комнате", - Акунин самый экстравагантный прием убийства отдает Дорну. Дорн якобы убил Костю, отомстив за смерть чайки... И чучело чайки вырывается из рамы, в которой висело под стеклом на сцене, и, ожив, летит над залом..." (5)

Обратимся далее к форме римейка - фантазии (уже упомянутая пьеса Николая Коляды "Тройкасемеркатуз", ряд произведений Нины Садур, среди которых, конечно же, выделяется фантазия на темы гоголевского "Вия" под названием "Панночка", а также "Памяти Печорина", и пьеса О. Шишкина "Анна Каренина - 2").

Следует отметить, что отношение критики к московским театральным воплощениям этих пьес было весьма неоднозначным, что лишний раз свидетельствует о сложности рассматриваемого явления современной драматургии.

Приведем несколько примеров. Столичный театр имени А.С. Пушкина поставил спектакль по пьесе Н. Коляды "Тройкасемеркатуз" или "Пиковая дама", как нам кажется, в полном соответствии с советскими "датскими" (от слова "дата") традициями в юбилейном пушкинском 1999 году.

А одна из наиболее "радикальных" рецензий на спектакль - римейк по пьесе Н. Садур "Памяти Печорина" - "Зовите Печориным" была озаглавлена ее автором не иначе как "Урод нашего времени".

"Печорин с княгиней Лиговской занимаются любовью в серной ванне; у Казбича герой самолично крадет коня, каковой выкатывается на сцену в виде закутанной в черное барышни на роликах; впоследствии эта лошадка превращается в Бэлу, однако и поначалу одну легко принять за другую; несчастный хозяин украденного животного выдает пылкий монолог с рефреном "Я тэбя зарэжу", а худенькая Вера, произнеся жалостный текст про то, как ослабила и иссушила ее болезнь, резко поднимает на руки своего возлюбленного... В общем, зрелище воистину невообразимое, хотя по сути своей вполне тривиальное и даже старомодное.

Очень многие экзерсисы сегодняшних интерпретаторов вызывают в памяти даже не авангардные эксперименты 20-х годов, а веселую пародию на них — описанную Ильфом и Петровым постановку "Женитьбы", где действие открывалось танцем "дамочек в больших, вырезанных из черного картона шляпах", а Подколесин, выезжая верхом на Степане, разгонял танцорок "словами, которые в тексте не значились"(6).

Римейк - трагедия (И. Вырыпаев "Валентинов день", М. Угаров "Смерть Ильи Ильича"). Пьеса очередного "московского" иркутянина И. Вырыпаева, с шумом организовавшего в столице театр, ставший символом движения "новая русская драма" "Verbatim" или "Театр. doc." , и к тому же основателя международного творческого движения "Кислород", написавшего римейк - продолжение (то есть, следуя взятой из кинематографа терминологии В. Катаева "римейк - сиквел") по знаменитой пьесе М.Рощина "Валентин и Валентина", обозначенный автором как "некое продолжение пьесы М. Рощина "Валентин и Валентина", а точнее мелодрама с цитатами в направлении Примитивизма".

Драматургом произведена контаминация фрагментов рощинского текста пьесы о двух влюбленных семидесятых годов с вырыпаевским сиквелом, охватывающим события с 1985 по 2012 год.

Драматург новой "новой волны" экспериментирует с классическим текстом советской драматургии начала 70-х годов. День рождения новой Валентины одновременно является днем поминовения ее бывшего возлюбленного Валентина, а праздничный торт в одночасье оборачивается стопкой поминальных блинов.

В качестве перебивок к основному действию используются цитаты из пьесы Михаила Рощина: "Произнесение Валентином и Валентиной простых слов из пьесы прошлого века М. Рощина"; тавтологическая реминисценция "приход Катерины прошлого века за маслом прошлого века, в сцене из пьесы "Валентин и Валентина" второй половины прошлого века", а также семантическая игра между заглавиями двух сцен: сцена 6. "Игра судьбы"; сцена 10. "Судьба игры".

Н. Коляда, как известно, избирает в качестве эпиграфа к своей драматической фантазии по "Пиковой даме" фрагмент пушкинского текста: "Она побежала в свою комнату, вынула из-за перчатки письмо: оно было не запечатано. Лизавета Ивановна его прочитала. Письмо содержало в себе признание в любви: оно было нежно, почтительно и слово в слово взято из немецкого романа. Но Лизавета Ивановна по-немецки не умела и была очень им довольна...", контаминируя его с каноническим пушкинским эпиграфом о пиковой даме, означающей тайную недоброжелательность. При этом очевидна установка автора на явное "онемечивание" пьесы, при всем том, что Германн произносит в самом ее начале фразу "Их бин Руссе". Пушкинский текст абсолютно свободен от немецких слов и выражений, в то время как текст Н. Коляды насчитывает их 169! (Автор немецких текстов - Alexander Kahl). При этом письмо Германна на немецком языке разворачивается в длительный монолог.

Попробуем сделать некоторые выводы:

Определяется достаточно устойчивая схема римейка "новой русской драмы": в качестве исходного посыла берется либо финал (Акунин, Вырыпаев), либо "знаковая" фраза, выносимая в качестве эпиграфа (Коляда, Вырыпаев). В последнем случае это фраза Прохожего из рощинской пьесы "Валентин и Валентина" после страстного монолога о любви "...когда ждут без конца: и час, и год, и больше, потому что знают и верят, что человек все равно придет... Я жду свою жену...".

Если у Акунина сценическое пространство в соответствии с чеховским целиком и полностью сконцентрировано в усадьбе Сорина, у Коляды также за небольшим исключением повторяет пушкинское (дом конногвадейца Нарумова, комната Лизы, спальня графини, монастырь, в котором происходит ее отпевание и т.д.), то Вырыпаев достаточно свободно перемещается в своей фантазии во времени и пространстве. Герои вырыпаевского римейка предстают в различных возрастных ипостасях - от 18 до 60 лет.

Символический образ Дня святого Валентина - дня всех влюбленных оборачивается мотивом похоронно-поминальным.

Среди множества римейков, парафраз и сиквелов выделяется пьеса драматурга М. Угарова "Смерть Ильи Ильича" (явная постмодернистская игра с названием толстовского произведения) сценическое название спектакля в постановке самого драматурга "Облом - офф").

В самом конце спектакля, автор заставляет Обломова, разбитого параличом, умереть от болезни, названной в пьесе "Тотус" (лат. "целый", "целый человек"), т.е. от диагноза, несовместимого в данном историко-литературном контексте с жизнью. Однако вспомним придуманную все тем же Олегом Ефремовым фразу: "Обломов умер, да здравствует Обломов".

Подобного рода римейки все же оплодотворяют непаханое поле современной драматургии, поэтому завершим наш краткий обзор "римейком" на фразу покойного основателя "Современника" и главного режиссера МХАТА: "Римейк умер, да здравствует римейк ".