Цутида Кумико
Университет Аояма Гакуин (Япония)
В. Я. Брюсов является одним из крупнейших поэтов Серебряного века русской поэзии. Он проявлял интерес к поэзии разных стран мира, включая Японию, чтобы расширить горизонты творчества1. В настоящей работе мы будем рассматривать вопрос о том, как ознакомился Брюсов с японской поэзией и как это отразилось в его произведениях.1
В 1904 г. в журнале "Весы", который редактировал Брюсов, появилась рецензия на русский перевод книги В.Г. Астона "История японской литературы". Астон был английским дипломатом и великим японистом, работавшим в английской миссии в Японии. А переводчик книги, В. Мендрин, в то время был слушателем Восточного института во Владивостоке.
Автор этой рецензии пишет, что книга Астона отчетливо дает почувствовать, как чужда европейцам японская культура. Например, японские стихи - силлабические, рифмами японцы не пользуются, и их формы стихотворения "танка" и "хайкай" состоят в первом случае из 31 слога, а во втором - всего из 17 слогов. По словам английского дипломата, в японском языке почти не существует личных местоимений и японцы вообще не склонны к одушевлению неодушевленных предметов2. А рецензент, хотя с удивлением упоминает об этой особенности, приводит два произведения, которые в этой книге ему больше всего понравились:
ТАНКА
Кто мог бы это быть,
Что дал любви
Такое имя?
Простое слово - смерть
Он мог бы также применить.
ХАЙКАЙ
О! старый пруд!
Скачут лягушки в него -
Всплески воды3.
Подлинник этой танка (мы называем классическую танка "вака") - песня № 698 в "Кокинвакасю", или в "Собрании старых и новых песен", автором которой является Киёхара-но Фукаябу (ок. Х в.). А хайкай (мы называем их "хайку" согласно терминологии поэта Масаока Сики (1867-1902) - знаменитое произведение Мацуо Басё (1644-1694), ставшее известным как России, так и во всем мире4.
Можно сказать, что эта рецензия повлияла на творчество великого русского поэта (а может быть, он сам написал ее?). Свидетельство тому его стихи:
Кто назвал Любовь?
Имя ей он мог бы дать
И другое: Смерть.
* * *
О, дремотный пруд!
Прыгают лягушки вглубь,
Слышен всплеск воды5
Интересно, что Брюсов переработал стихи Фукаябу в форму хайкай - трехстишие. Он понимает японскую поэзию следующим образом: "Танка, любимая форма старояпонских поэтов, стихотворение в тридцать один слог, расположенные в пяти стихах, по характеру японского языка - без рифм. Хайкай - как бы укороченная танка, ее три первых стиха. Японские поэты умели вкладывать в тридцать один слог танка выражение сложных и многообразных чувств. Для европейца танка кажется вступительным стихом к ненаписанному стихотворению:"6. Скорее всего, именно поэтому он попробовал укоротить стихи Фукаябу. В самом деле, в новом варианте мысль стихотворения четко выражена, и это дает более яркое и сильное впечатление, чем перевод Мендрина. Однако в принципе различие между этими двумя формами заключается не только в количестве слогов. Например, танка (вака) позволяет выразить чувства и мысли непосредственным образом по сравнению с хайкай (хайку): в нем они должны быть выражены молчанием. Нужно просто представить предмет, который ты созерцаешь.
Все же достаточно любопытно, что вака Фукаябу, которая в Японии не так широко известна, переходя время и границы, привлекла внимание великого русского поэта и побудила его переработать ее в другую форму.
Что касается второго стихотворения, сразу заметно, что Брюсов предпочитал слово "дремотный", а не "старый". Понятно, что он хотел подобрать слово, состоящее из пяти слогов как в подлинном хайкай (об этом мы упомянем ниже). Однако японцы считают, что слово "фуруикэ" (старый пруд) придает этому стихотворению внутреннюю углубленность, утонченный вкус, чуждый пышности и показной красоты, грустную прелесть ("саби"). Как считал один из учеников Басё, Сикоу, сначала его учитель придумал предложения "Скачут лягушки в него. Всплески воды". Но другой ученик, Кикаку, предложил для первой части цветы "керрии". Однако Басё решил выбрать "старый пруд". Этот эпизод дает нам понять, как важно это выражение. Цветы "керрии" создают весеннюю, пышную атмосферу, но недостаточны для выражения сущности "саби".
Еще следует отметить, что Брюсов употреблял множественное число - лягушки. Все дело в том, что так почему-то перевел Мендрин, хотя тот же Астон предпочитал единственное число - "the frog"7. Известно, что в японском языке не различают единственное и множественное числа в именах существительных. А Басё в своем рисунке к этому хайкай нарисовал только одну лягушку. Однако большинство японцев, не зная этого рисунка, все равно воображает одну лягушку. Звучало бы слишком шумно для передачи духа "саби", если бы прыгали в пруд множество лягушек: Но что касается "всплеска", то Брюсов выбрал единственное число, не так, как перевел Мендрин. Скорее всего, он хотел выразить что-то близкое к "саби".
Впрочем, и в брюсовском варианте есть своя прелесть. В слове "дремотный" чувствуется тишина, мечтательность, фантастичность. И в отличие от Мендрина, поэту удалось придать стихотворению внутреннюю углубленность словом "вглубь".
Брюсов написал эти хайкай для того, чтобы подготовить хрестоматию всемирной поэзии "Снов человечества", которая, по его замыслу, должна была представить "лирические отражения жизни всех народов и всех времен". В объяснении автора к этой хрестоматии он говорит, что заглядывал в грамматику японского языка и, хотя не имел времени изучить его, все же мог составить себе некоторое понятие. Однако он ознакомился с японской поэзией по переводам и благодарил лингвиста С.А. Полякова, давшего ему представления о персидском и японском стихотворениях8. Японская поэзия в хрестоматии должна была представлять средневековье9.
Кроме этих хайкай, поэт сложил еще оригинальные танка, ибо, по его словам, стихотворные переводы всегда остаются слабее подлинника, тем более что, стремясь точнее передать мысль и образы, часто приходится жертвовать формой10. Приводим несколько его танка.
Устремил я взгляд,
Чуть защелкал соловей,
На вечерний сад;
Там, средь сумрачных ветвей,
Месяц - мертвого бледней.
* * *
Это ты, луна,
Душу мне томишь тоской,
Как мертвец бледна?
Или милый взор слезой
Омрачился надо мной?
* * *
По волнам реки
Неустанный ветер с гор
Гонит лепестки.
Если твой я видел взор,
Жить мне как же с этих пор?
* * *
Вижу лики луны,
Видишь лунный лик и ты,
И томят мечты:
Если б, как из зеркала,
Ты взглянула с вышины!
* * *
В синеве пруда
Белый аист отражен;
Миг - и нет следа.
Твой же образ заключен
В бедном сердце навсегда11.
12 октября 1913 г.
В этих произведениях можно заметить определенное влияние японской поэзии. Во-первых, это следует из таких образов, как "вечерний сад", "ветер с гор гонит лепестки". В японской поэзии также луна волнует наше сердце. Процитируем, например, вака буддийского монаха-поэта Сайгё (1118-1190).
Луна ли это,
что вздохи вызывает
и скорбью страстной
меня волнует? Или
слеза из глаз печальных?12
Кроме того, как мы видим в пятой танка, контраст между мимолетностью и вечностью представляет собой важную идею, которая часто встречается в японской поэзии.
Однако брюсовское "луна бледна как мертвец" - чуждое сравнение, по крайней мере, для средневековой японской поэзии. К тому же Брюсов уделяет большое внимание зрению: "взгляд", "взор", "ты взглянула". Это напоминает нам не традиционную японскую поэзию, а строфу брюсовских стихов:
И поднял я к тебе глаза,
Прощаясь с бронзовой решеткой.
Твой взор глядел темно и кротко,
И в нем дробилася слеза13.
("Печален был туманный взор:", 1894)
Поэтому можно назвать эти танка скорее сочетанием японской и русской поэзии, а не подражанием японской поэзии.3
В связи с этим наше внимание привлекает, в частности, следующая танка.
Не весенний снег
Убелил весь горный скат:
Это вишни цвет!
Ах, когда б моя любовь
Дожила и до плодов!14
1913?
Цветы вишни и белый снег - популярное сравнение, особенно среди поэтов классического вака. Например, Ки-но Томонори (845?-905?) пишет:
Цветы вишни,
что, (верно), цветут там,
по склонам гор Ёсино,
принял я, обознавшись,
за снег15
Цветы вишни - образ реальный, а снег - воображаемый. Снег идет зимой, а вишня расцветает весной. Перемешав реальный и воображаемый образы, зиму и весну, поэт создает красивую, очаровательную картину. Очевидно, что и Брюсов пользовался этим приемом.
Однако последнюю часть - "Ах, когда б моя любовь / Дожила и до плодов!" - должно быть, сложил сам Брюсов. Говорят, что с вишней у японцев ассоциируются цветы, которыми мы любуемся, а для русских вишня - это прежде всего плод. Как предполагается, именно поэтому Брюсов придумал такую метафору. Если так, то это произведение заслуживает внимания как сочетание русского и японского менталитетов.
Надо еще отметить, что его оригинальные танка состоят из 5-7-5-7-7 слогов, а хайкай - из 5-7-5 слогов, точно как подлинные танка и хайкай. Одновременно они рифмуются, и в них наблюдается размер (хорей), как в русской поэзии.
Можно сказать, что брюсовские танка и хайкай имеют большую ценность как пример культурного соприкосновения России и Японии.
Другая задача - выяснить, какое значение имеет влияние японской поэзии на творчество Брюсова в целом. Однако эта задача уже выходит за пределы настоящей работы, и нам предстоит решать ее в дальнейшем.
При цитировании автор заменил старое правописание современным.
Kumiko Tsutida
Aoyama University
This paper examines how V.Y. Bryusov and understood and appreciated Japanese poetry.
In 1904, a book review of the Russian translation of W.G. Aston's "A history of Japanese Literature" appeared in the literary magazine "Vesy", edited by Bryusov. The author of the review wrote that he enjoyed the poems of Kiyohara-no-Fukayabu (circa 10th century) and Matsuo Basho (1644-1694). Bryusov wrote adapted versions of the poems and even composed original poems in the Japanese "tanka" style. Both elements of Russian and Japanese poetry are seen in these works.