За сто восемьдесят лет, которые отделяют нас от изучаемой эпохи, накопилось немало документальных публикаций и исследований. Историки, публицисты, мемуаристы неоднократно обращались к событиям 1819-1822 гг. Вокруг сибирской деятельности и реформ М.М. Сперанского шла, а отчасти и до сих пор идет оживленная дискуссия, высказываются различные оценки, сталкиваются идеи и мнения. Сибирская реформа 1822 г. стала, таким образом, заметной историографической темой, заслуживающей специального рассмотрения.
Сибирские преобразования 1822 г. стали объектом изучения еще в рамках дворянской историографии. Произошло это в переломные моменты отечественной истории, когда падение крепостного права поставило перед всеми течениями русской общественной мысли вопрос о соотношении революции и реформ. В этих условиях интерес к личности и делам признанного реформатора Сперанского был вполне понятен. Вокруг имени Сперанского развернулась полемика, поводом к которой послужило двухтомное сочинение М.А. Корфа "Жизнь графа Сперанского", изданное в 1861 г.
Барон Корф был представителем высшей бюрократии николаевского царствования. Он лично знал Сперанского и служил под его началом во Втором отделении императорской канцелярии.
Ревизия и реформы Сперанского в Сибири рассматривались Корфом как эпизод из жизни этого деятеля, тем не менее книга Корфа давала значительный по тому времени фактический материал, довольно обстоятельное внешнее описание людей, дел, событий. Корф писал биографию Сперанского в условиях большого общественного подъема. И поскольку он повествовал о событиях сорокалетней давности, то мог позволить себе строго дозированную критичность. Это относится, в частности, к обрисованному им состоянию сибирской администрации до ревизии 1819 г. Из сочинения Корфа широкая публика узнала о "деятельности" нижнеудинского исправника Лоскутова, железной рукой зажавшего целый уезд; о том, как енисейский городничий прокатился по городу на чиновниках, осмелившихся просить начальство о его замене, и других подобных вещах1..
Корф не без укоризны отметил заигрывания Сперанского с Аракчеевым, признал, что "Сибирское учреждение" готовилось торопливо, и т.д. "Смелость" Корфа отнюдь не противоречит, однако, его монархической концепции. Это составная часть его общего замысла. Злоупотребления сибирской администрации выступают у него как аномалия, как местное искривление, устранить которое и был послан Сперанский. Инициатива преобразования идет от императора, и задача Сперанского - обеспечить управление по "правде монаршей". Поэтому и оценка деятельности Сперанского как "поворотного столба" в сибирской истории2 приобрела политическое звучание: власть сама осуществит реформы, когда в них назреет необходимость.
Н.Г. Чернышевский откликнулся на книгу Корфа статьей-рецензией "Русский реформатор". Хотя статья Чернышевского рассматривает деятельность Сперанского во всероссийском масштабе, она имеет значение и для сибирского периода. Для Корфа политическая программа Сперанского казалась радикальной, а для Чернышевского - более чем умеренной. Но и эти умеренные проекты преобразований Сперанский не мог осуществить. "Он совершенно забыл о характере и размере сил, какие были бы нужны для задуманных им преобразований, - подчеркнул Чернышевский, - поэтому он не успел исполнить ровно ничего и оказался "мечтателем"3.. Для сравнения приведем еще высказывание А.И. Герцена, хотя оно и не связано прямо с книгой Корфа. "Чиновничество, - писал Герцен, - царит в северо-восточных губерниях Руси и Сибири; тут оно раскинулось беспрепятственно, без оглядки: Сперанский пробовал облегчить участь сибирского народа. Он ввел всюду коллегиальное начало; как будто дело зависело от того, кто как крадет - поодиночке или шайками: Он сотнями отрешал старых плутов и сотнями принял новых: Года через три чиновники наживались по новым формам не хуже, как по старым"4..
В последующие годы интерес к деятельности Сперанского не угас. Это объяснялось тем, что буржуазные реформы 60-х гг. мало коснулись Сибири. Сибирь продолжала жить по учреждениям и уставам 1822 г. В связи с этим перед прогрессивными кругами сибирской общественности встал вопрос об оценке преобразований Сперанского как в историческом, так и в современном политическом аспекте. Ответом на эту потребность явился изданный в 1872 г., к 100-летию реформатора, капитальный труд В.И. Вагина "Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 год".
В.И. Вагин - уроженец и житель Сибири, сотрудничал в сибирской и столичной печати, был активным членом сибирского, а затем Восточно-Сибирского отделения Русского географического общества, редактировал некоторое время газету "Сибирь".
Труд Вагина основан на изучении обширного круга источников, большую часть которых он впервые ввел в научный оборот. Наряду с традиционными источниками (отчет Сперанского в "Обозрении Сибири", законодательные акты 1822г., "Обозрение главных оснований местного управления Сибири" и пр.) Вагин использовал некоторые материалы первого Сибирского комитета и многочисленные дела Главного управления Восточной Сибири, которые почти полностью были утрачены в результате иркутского пожара 1879 г. С фактической стороны сочинение Вагина до сих пор остается самым полным сводом данных о ревизии и реформах Сперанского в Сибири. Не случайно "Исторические сведения:" указаны не только во всех российских, но и в зарубежных библиографических справочниках как одно из основных пособий при изучении вопроса. Практически нет ни одного автора, который, занимаясь данной проблемой, не опирался бы впоследствии на исследование Вагина.
В предисловии к книге В.И. Вагин скромно оценил свой труд, как "материалы для истории, и при том далеко не полные". Авторская скромность, конечно, имела под собой некоторые основания. Однако "исторические сведения:" нельзя рассматривать только как материал для будущей истории. Это одно из самых крупных явлений в отечественной историографии вопроса.
Наряду с массой конкретных сведений монография Вагина дает анализ и оценку реформы 1822 г., ее предпосылок и значения.
Вагин, в отличие от Корфа, гораздо шире поставил вопрос о предпосылках реформы 1822 г. Корф, по существу, свел его к злоупотреблению "неблагонамеренных" чиновников в отдаленном крае и попечениях "высшей власти" о "благе" сибирского населения. Вагин же рисует подробную картину общего положения Сибири и вводит в литературу популярный впоследствии сюжет борьбы двух партий: чиновничьей и местного купечества.
Он значительно детальнее своих предшественников раскрывает ход ревизии Сперанского, его распорядительную деятельность в качестве генерал-губернатора края. Вагин рассматривает подготовку реформы, хотя из-за недоступности ему ряда важных источников эта сторона показана у него слабее.
Вагин дал довольно подробный анализ сибирского "учреждения" и "уставов" 1822 г. Стоит отметить, что Вагин был знаком с ними не только как историк, но и как практик-администратор, знавший их в действии. Прослеживает Вагин и дальнейшую судьбу "Учреждения" Сперанского. "Исторические сведения:" написаны не только большим знатоком прошлого Сибири, но и ее горячим патриотом. Поэтому угол зрения Вагина заметно отличается от подхода Корфа. Вагин увидел многие слабые стороны преобразований 1822 г. Он указал, в частности, на вырождение совещательных советов, введенных Сперанским, и вообще на несостоятельность принципа бюрократической коллегиальности. Вагин отметил нежизненность отдельных положений 1822 г. ("Устав об устройстве сухопутных сообщений"). Но в целом Вагин дал деятельности Сперанского в Сибири положительную оценку и признал реформы 1822 г. одним из выдающихся событий сибирской истории. Он высоко оценил нравственное влияние личности Сперанского на сибирское общество. В то же время труд Вагина объективно ставил перед читателями вопрос о необходимости новых реформ, появления, так сказать, "второго Сперанского". Не случайно поэтому труд Вагина привлек внимание сибирской общественности и вызвал оживленный обмен мнениями5.. Особый интерес представляет в этой связи сочинение А.П. Щапова "Сибирское общество до Сперанского". По форме это рецензия, на деле же - большая и оригинальная статья, для которой труд Вагина явился частью источником, а частью - предметом полемики. Работа Щапова создавалась на последнем этапе его творческого пути и отражала хотя и противоречивый, но в целом безусловно демократический подход к оценке исторического процесса. Щапов поставил две главные проблемы: состояние сибирского общества накануне реформ Сперанского и оценка этих реформ. Он дал хотя эскизно, но яркими мазками панораму сибирской жизни конца XVIII - начала XIX вв. Исходя из своих общих представлений об особенностях Сибири, Щапов полагал, что характерной чертой сибирского населения было хищническое стремление к наживе, "эгоистические инстинкты", как назвал их историк. Общий колорит сибирской жизни и нравов он изобразил довольно мрачными красками. Носителями "эгоистических инстинктов" Щапов признавал, в первую очередь, сибирское купечество, хотя находил их и в других сословиях. В соответствии с этим он гораздо резче, чем Вагин, ставит вопрос о борьбе местной администрации и купечества и решает его с иных позиций. Вагин квалифицировал их борьбу как конфликт местной власти с "народной партией" в широком смысле. Щапов отказался признать за сибирским, точнее, иркутским купечеством роль выразителя народных интересов. Он утверждал, что в иркутском обществе в конце XVIII и начале XIX столетия главной действующей силой "была вовсе не демократическая сила массы городского населения, а буржуазная олигархия довольно могущественной купеческой партии"6.. Подоплеку борьбы купечества с чиновничеством А.П. Щапов видел в экономике, связывал ее с "торговыми интересами". Они боролись за то, кому торговать с "инородцами", "за преимущественное право эксплуатировать народ". Отметив, что сибирская администрация широко занималась торговлей с инородцами, Щапов указал, что интересы в этой сфере должны были столкнуться с купеческими, чиновничество или должно было действовать с купцами заодно, вступить с ними в союз, или же встретить оппозицию со стороны купеческой монополии и вести с ней борьбу"7.. Щапов подчеркивал эксплуататорскую сущность буржуазии. Косвенно возражая Вагину, он писал: "Капиталистическое буржуазное сословие: по самому существу своему не может допустить общественной равноправности и экономического равновесия низших, рабочих и промышленных сословий, составляющих источник: обогащения, предмет эксплуатации, основание капиталистической общественной пирамиды"8.. Щапову была, разумеется, совершенно чужда всякая идеализация сибирского чиновничества. Но он, однако, полагал, что из чиновника может, хотя и редко, выйти "филантроп и просветитель Сперанский", "друг колодников и черни", своекорыстная же буржуазия в состоянии только угнетать народ. Исходя из этого, историк дал в общем положительную оценку преобразованиям Сперанского в Сибири и нравственному влиянию его личности на местное общество. Щапов отметил, что Сперанский обнаружил в Сибири "полнейшее господство чиновничьего самовластия и деспотизма:" "Чтобы в корне пресечь развитие всего этого зла, Сперанский, как реформатор по призванию, ввел так называемые "сибирские учреждения", с некоторым ограничением произвола администрации"9.. Щапов высказал одновременно сожаление, что Сперанский ограничился тем, что ввел "новые лучшие административные учреждения в Сибири", но даже не намечал социально-экономической реформы. Исследователь не ставит вопроса о первоначальном замысле преобразований и их законодательной реализации в 1822 г. Он рассматривает реформы Сперанского в их окончательном виде и считает, что сибирское общество того времени было не в состоянии воспринять их. Он убежден, что "общеевропейская идея этих реформ, их гуманно-филантропическое направление до такой степени еще чужды были азиатскому умонастроению и буржуазно-эгоистическим наклонностям сибирского общества, что почти большинство современников Сперанского не поняли его: и не умели надлежащим образом оценить его значение и влияние на Сибирь"10.. Историографическое место статьи Щапова весьма значительно. Для него характерно стремление оценивать реформы 1822 г. с точки зрения интересов трудящихся масс и защиты этих интересов.
Тема преобразований 1822 г. должна была, естественно, привлечь внимание областнической историографии и публицистики. Следует сказать, что областники также отталкивались от книги Вагина. Одним из первых откликнулся на нее крупнейший представитель общественной мысли Сибири Н.М. Ядринцев. Его статья "Сперанский и его реформы в Сибири" была опубликована в "Вестнике Европы", а затем с некоторыми вариациями вошла в знаменитую книгу "Сибирь как колония".
У Ядринцева нет принципиальных расхождений с Вагиным в оценке реформы, хотя общий тон Ядринцева более критичен. В целом совпадают структура работ и поставленные в них вопросы. В то же время следует сказать, что Ядринцев подошел к своей задаче в теоретическом плане глубже, чем Вагин.
Если у Вагина превалирует фактическая сторона дела, а оценка дается, как правило, одной-двумя фразами, то Ядринцев, опираясь на материалы Вагина, старается полнее подойти к теме с разных сторон. В качестве примера можно указать, в частности, постановку вопроса о произволе сибирской администрации, которую Н.М. Ядринцев наряду с другими причинами объяснил колониальным положением Сибири. Ядринцев подчеркивал, что местное общество даже в тяжелую пору правления Пестеля и Трескина "пыталось вести подземную борьбу". С легкой руки Екатерины II в правительственных сферах за сибиряками утвердилась репутация ябедников. Ядринцев вслед за Вагиным показал, что "донос" был своеобразной формой "борьбы против произвола, когда отняты были все средства гласности"11.. Итоги ревизии Сперанского в Сибири Ядринцев оценивал более чем скромно, "Причины злоупотреблений лежали не в людях, а в целой системе". "Ревизия осталась почти без последствий". Примерно так же оценивает Ядринцев и деятельность М.М. Сперанского на посту генерал-губернатора в Сибири. Он не соглашается с теми биографами Сперанского, которые, "увлекаясь личными качествами и достоинствами этого администратора" предполагали, "что одно пребывание Сперанского в Сибири уже могло изменить порядок дел". Так же как и Щапов, Ядринцев считал, что Сперанский не смог воздействовать на социально-экономическую жизнь Сибири. "Торговая кабала над инородцем и крестьянином до последнего времени составляет язву страны: Реформа Сперанского ничего здесь не сделала"12..
Систему управления Сибири до Сперанского Ядринцев характеризует следующим образом: "Централизация здесь приводила к одним злоупотреблениям, а предоставление независимой власти начальникам на месте - к другим. Таков был давнишний сфинкс сибирской истории"13..
Задача Сперанского состояла в том, чтобы рассечь гордиев узел 200-летнего сибирского управления и навсегда прекратить злоупотребления. Только "ревизия Сперанского, хотя и лучшего человека своего времени", не помогла, поэтому, считает Ядринцев, нужно было устранить "причины зла" и "создать новые основания управления". Изложив разработанную Сперанским программу реформ управления, Ядринцев признает ее цели достойными уважения, но подчеркивает, что "при всех благих намерениях важнее всего их выполнение". Так он подходит к вопросу о путях, какими Сперанский стремился достичь цели. План преобразования Сперанского "основывался на введении коллегиального управления во всех частях вместо единоличного и опирался на взаимный контроль одних учреждений над другими". Ядринцев вполне согласился с Вагиным, что создание совещательных советов в системе местного управления "нисколько не ослабило исполнительной власти". Ядринцев справедливо отметил, что эти советы очень незначительно отличались от прочих присутственных мест в России, "принципиального же различия между ними не было". Замысел Сперанского он рассматривал как попытку защитить Сибирь от злоупотреблений путем "обыкновенной комбинации: при помощи зависимости одних чиновников от других". "В общем, - говорит Ядринцев, - изменения Сперанского были столь скромны и столь соответственны обыкновенному канцелярскому порядку, что прошли чрезвычайно легко". Исключение составлял только проект об освобождении заводских крестьян, отклоненный Сибирским комитетом. Поэтому вслед за Вагиным Ядринцев поставил вопрос: "Вышли ли проекты Сперанского в том виде, в каком они были представлены, или были значительно изменены?" Вагин, основываясь на рассказах старожилов, полагал, что "изданное учреждение о Сибири значительно разнится от первоначального проекта". По преданиям проект предполагал "дать простор выборному началу" и устройству управления, гораздо более свободного от централизации, "учредить особый департамент Сената" для Сибири и т.д. Поэтому Вагин предполагал, что Сперанский увез из Сибири только черновой вариант проекта и уже в Петербурге, видя невозможность провести их целиком, решился на переделку. Однако Ядринцев, исходя из имевшихся в его время материалов, биографий, сведений и писем Сперанского, пришел к выводу, что нет оснований предполагать, что его проекты были изменены. Он предложил более простое объяснение. Сперанский, по его мнению, опасался, что "вследствие потери его влияния и вследствие оппозиции ему в Петербурге Аракчеева даже самые незначительные его проекты будут отвергнуты"14.. Ядринцев отмечает, что изданное Сперанским "новое учреждение Сибирского управления не удовлетворило ожидания". Оно сразу же подверглось обвинению как из лагеря консерваторов, так и со стороны людей, ожидавших от Сперанского большей реформаторской инициативы. Вместе с Вагиным Ядринцев указал на очевидные противоречия между целями Сперанского и предложенными им средствами. Программа Сперанского провозглашала "гласность и публичность действия власти, что никогда не было осуществлено". Аналогичное положение сложилось и с правом протеста со стороны советов управлений, которые на практике зависели от генерал-губернатора и чиновников. Важнейшим недостатком реформы Ядринцев, как и Вагин, считал отказ от идеи ввести "выборный элемент в высшее сибирское управление". Ядринцев пришел к заключению, что стремления Сперанского "ограничивались: устранением произвола и взяточничества в администрации", поэтому он признал эти стремления до известной степени прогрессивными. Сперанский стремился к введению законности вместо прежнего произвола, хотя обстоятельства и не оправдали его ожиданий.
В заключение Ядринцев дает оценку административному учреждению Сперанского, основываясь на 50-летнем опыте его практического применения. "Мы не ошибемся, - замечает историк, - если скажем, что сибирские законы Сперанского никогда не действовали в полной силе. Некоторые части их даже не были приведены в исполнение". Он имеет в виду особые законы для суда над "инородцами" и особое сельское положение для суда крестьян, которые никогда не были изданы; показывает, что степные думы на практике подчинялись земским судам и сделались чем-то вроде волостных правлений. "Вмешательство земской полиции в дела инородцев, устраняемое Сперанским, явилось прежнее". "Устав об управлении инородцев" был, по мысли Ядринцева, "гуманным" и "замечательно доброжелательным по духу". "Однако он не мог осуществиться и повел только к недоразумениям". "Заселение ссыльными Сибири и приучение их к оседлости: вовсе не удалось"; "Сибирские генерал-губернаторы приобрели прежнюю силу и независимость: проявлялись отпрыски прежнего произвола и злоупотреблений". "Таким образом, даже те слабые предположения облегчения, к которым стремился Сперанский, не оправдались"15..
Однако Ядринцев отнюдь не склонен возложить за это на Сперанского единоличную ответственность. В этой связи он делает следующее глубокое замечание: "Невозможно было также, чтобы положение дел вдруг изменилось, потому только, что Сибири даны новые законы, тогда как все другие условия сибирской жизни остались по-старому". Следует подчеркнуть, что в оценке преобразований Сперанского Ядринцев исходил из общей концепции раннего областничества. Он смотрел на них глазами не только бесстрастного историка, но и общественного деятеля, убежденного в том, что учреждения 1822 г. "отжили свое время". Ядринцев был убежден, что Сперанский не достиг своих целей, так как "ошибки были допущены в принципе", он "слишком положился на одни официальные коллегиальные учреждения". Исходя из этого, Ядринцев развертывал не только критику этих учреждений, но и намечал областническую программу реформ в современной ему Сибири. Его воззрения в той или иной степени разделяли и другие представители областнического движения16..
Взгляды Ядринцева оказали влияние и на С. Прутченко, труд которого "Сибирские окраины" увидел свет в 1899 г. Вместе с тем на автора этой книги воздействовали и идеи "государственно-юридической школы". Это определило как сильные, так и слабые стороны исследования. Там, где речь идет о конкретном анализе законодательных актов, историк делает ценные наблюдения, тонко подмечает связи и преемственность между старыми и новыми учреждениями. Однако в общем представлении об эволюции управления Сибирью ощущается эклектический подход. Для историка-идеалиста было характерно преувеличение роли государственных учреждений и правовых установлений. С. Прутченко собрал большой материал по истории управления Сибирью с момента ее включения в состав России. Неурядицы сибирского управления до Сперанского он связывал с неспособностью центральной и краевой администрации учитывать своеобразие местных условий и потребностей. Проводя ревизию и расследуя многочисленные злоупотребления, Сперанский сблизился с неизвестной ему ранее жизнью Сибири, извлек "поучения из непосредственно полученного опыта"17.. По мысли С. Прутченко, Сперанский пришел к выводу, что Сибирь нуждается в такой организации, которая "в себе самой находила бы достаточно энергии, знания, освоенности с местными условиями и силы для удовлетворения своеобразных нужд и потребностей края". "Сибирское учреждение" Сперанского вносило в русское законодательство признание необходимости областной организации внутри Российской империи18.. Но практическое разрешение этого вопроса оказалось малоудачным. По разным причинам "Сперанское учреждение" было развернуто по схеме бюрократического управления. Суд остался в зависимости от администрации, органы самоуправления так и не были созданы19..
Подводя итоги изучения вопроса в дооктябрьский период, необходимо отметить, что он привлек внимание авторов различных идейных течений. Тема сибирских реформ 1822 г. входит в историческую литературу в связи с личностью Сперанского и трактуется Корфом в биографическом плане. Сибирь выступает у него полем для приложения реформаторских усилий Сперанского, а сам Сперанский изображается как исполнитель "воли монаршей". Труд Вагина смещает акценты, превращает вопрос о реформах 1822 г. в предмет собственно сибирской историографии. Этот подход углубляется и закрепляется Ядринцевым. Деятельность Сперанского в Сибири оценивается областнической мыслью с точки зрения нужд и потребностей края, интересов ее демократических слоев. Апологетика реформ сменяется их трезвой оценкой, показом противоречий между словом и делом, целями и результатами. Критика преобразований Сперанского в Сибири увязывается с программой областничества, выступает как одно из ее исторических обоснований. Этим определялись как достижения, так и слабости областнической историографии сибирских реформ 1822 г.
После октябрьского переворота, в 20-30-е гг., советская историческая наука основное внимание сосредоточила на изучении истории народов Сибири как области, мало затронутой серьезными исследователями. В 40-50-х гг. усилия исследователей направлялись, главным образом, на разработку проблем социально-экономической истории. Поэтому вопросы внутренней политики, текущего управления и реформ затрагивались в этот период или мимоходом, или в общих трудах по истории отдельных народов Сибири. Этим и объясняется то обстоятельство, что теме реформ 1822 г. до начала 50-х гг. не было посвящено ни одного специального исследования.
Отсутствие специальных работ не означает, однако, что изучение вопроса вообще стояло на месте. Уже в 20-е гг. были сделаны попытки дать новую оценку некоторых проблем, связанных с реформами 1822 г. Наиболее интересным опытом в этом отношении были работы С.В. Бахрушина по истории русской колонизации Сибири. Большая часть их хронологически относится к XVII в., но в статье "Сибирские туземцы под русской властью до революции 1917 г." он рассматривает одну из важнейших составных частей реформы 1822 г. - "Устав об управлении инородцев". Бахрушин, показывая колониальный характер правительственной политики в отношении коренного населения Сибири, сделал для этого документа определенные исключения и дал ему в целом высокую оценку: "Устав остается важным памятником, свидетельствующим о добросовестной попытке урегулировать жизнь туземных масс в Сибири и их отношение с русскими колонизаторами". "С начала до конца, - писал С.В. Бахрушин, - "Устав" проникнут стремлением охранить не только экономическое благосостояние, но и самобытный строй туземцев. Автор "Устава", знаменитый Сперанский, по-видимому, понимал опасность административного вмешательства в жизнь туземных обществ и стремился оградить их от такового". Историк отметил и оборотную сторону "Устава", - стремление русского правительства "властвовать над туземцами посредством наследственных родовых князцов и старшин". В этом плане реформы Сперанского не меняли сути дела по существу. Продолжая традиции, унаследованные от XVII в., "Устав об управлении инородцев" охранял "привилегии туземной родовой знати различных племен"20.. Для С.В. Бахрушина характерно некоторое преувеличение позитивных элементов "Устава". Однако в советской историографии он первым указал на внутреннюю противоречивость памятника, на сплетение в нем прогрессивных и консервативных начал. Этот подход оказался плодотворным и был воспринят советской наукой.
Вопросы, связанные с реформами 1822 г., нашли отражение и в работе Ф.А. Кудрявцева: "История бурят-монгольского народа". Автор рассматривает историю бурят не изолированно от русского и других народов Сибири, освещая попутно и общие проблемы сибирской истории. Это относится и к реформам Сперанского. Ф.А. Кудрявцев дал обзор положения Восточной Сибири накануне реформ, показал причины ревизии 1819 г. и вскрытые ею злоупотребления сибирской администрации. В связи с основной темой книги исследователь особое внимание уделил "инородческому уставу". Как отмечает Ф.А. Кудрявцев, "Устав" 1822 г. обобщил и систематизировал то, что сложилось в процессе административной практики. К новым элементам, содержавшимся в нем, автор относит введения самоуправления и некоторых выборных должностей "инородческих родоначальников". Исследователь указывает, что составители "Устава" исходили из таких положительных принципов, как ограничение административного вмешательства, упорядочение взымания сборов и податей и "ограничение личной власти инородческих родоначальников". Оценивая нововведения Сперанского, Ф.А. Кудрявцев замечает, что "отдельные мероприятия против злоупотребления" сибирских сатрапов "частично и временно разряжали напряженную атмосферу административного произвола: но не затрагивали самой системы управления, создавшей почву для подобных злоупотреблений. Эта система определялась классовым характером крепостнического государства"21.. Первой послевоенной работой по нашей теме явилась опубликованная в 1950 г. статья А.И. Мурзиной "Реформы Сперанского в Западной Сибири". Автор сосредоточивает свое внимание на "Уставе об управлении инородцев". Другие вопросы, связанные с преобразованиями 1822г., освещаются эскизно. На первый план А.И. Мурзина выдвигает не анализ "Устава" как законодательного памятника, а вопрос о его проведении в жизнь на территории Западной Сибири22.. Историк признает "Устав" "наиболее значительным из памятников законодательной деятельности Сперанского в Сибири" и напоминает об участии в его составлении будущего декабриста Батенькова. А.И. Мурзина отмечает "известную двойственность" "Устава". "С одной стороны, царизм оформил в этом законе свою политику опоры на местную полуфеодальную и родовую знать: в этом была сущность устава. С другой стороны, нельзя пройти мимо прогрессивных элементов в уставе". Автор видит эти элементы в охранении земельных и промысловых угодий, в обеспечении свободы вероисповедания и богослужения. Однако "Устав" 1822 г., по мнению А.И. Мурзиной, "не вносил существенных изменений во внутреннее устройство народов Сибири. Он скорее стремился сохранить самобытный строй народов Севера"23.. Таким образом, в общей оценке памятника А.И. Мурзина близка к С.В. Бахрушину. Обращаясь к проведению в жизнь "Устава" 1822 г., историк констатирует, что оно "вызвало большие трудности" и недовольство населения. Разделение коренных жителей на разряды было проведено местной администрацией неправильно, перевод части их в крестьянский оклад сопровождался усилением налогового гнета и ростом недоимок. Ясачная комиссия, посланная для изучения дел на месте, признала, что "в Западной Сибири племена инородцев разделены на разряды вопреки указаниям в Уставе, неосновательно и неверно, многие из сих племен в крестьянский оклад "вносились" без отбора состоятельных и несостоятельных"24.. Задержалось на долгое время и введение предусмотренной "Уставом" системы управления. А.И. Мурзина объясняет это различием в уровнях общественного развития народов Западной Сибири. У племен, сохранивших прочные родовые отношения "введение управления в соответствии с Уставом особых трудностей не вызвало". Напротив, "разложение родового строя было основной причиной, в силу которой так медленно у обских угров создавались родовые управления и инородные управы"25.. Стремление проследить реализацию положений 1822 г., выяснить их практическое воздействие на жизнь населения Сибири - положительная сторона работы А.И. Мурзиной. В то же время статья не свободна от некоторых упрощений и неточностей. Автор склонен подчас принимать временную последовательность явлений за их причинно-следственную связь. А.И. Мурзина считает, например, что "земские повинности, установленные Сперанским, являлись одним из тяжелых видов податей в XIXв. Не случайно поэтому появляется ежегодная недоимка по земским повинностям"26.. Но Сперанский отнюдь не устанавливал в Сибири этих повинностей, они существовали задолго до него и всегда были обременительны. "Положение" 1822 г. прямо не касалось и размеров земского обложения. Сперанский стремился только к четкой регламентации земских повинностей и способов их отнесения: личным трудом или денежным сбором. Предполагалось, что перевод части натуральных обязательств в денежные сузит сферу административных злоупотреблений и облегчит положение населения. Связь между "Положением" Сперанского и ростом земских повинностей в 20-40-х гг. XIX в. гораздо сложнее, чем это представлялось А.И. Мурзиной.
В 50-х гг. реформы Сперанского рассматривались в работах Л.И. Светличной. Ее кандидатская диссертация не опубликована27, но основные положения изложены в отдельных статьях, на которые мы и будем ссылаться.
Л.И. Светличная исходит из признания Сибири колонией центральной России. Под влиянием хозяйственных связей с Европейской Россией в экономике Сибири складывались капиталистические тенденции. Однако благоприятные для буржуазного развития предпосылки (отсутствие крепостного права, богатые природные условия) сочетались здесь с военно-феодальными методами эксплуатации.
Коренную причину преобразований 1822 г. Л.И. Светличная ищет в экономической сфере, в сокращении государственных доходов от Сибири. Необходимо было изыскивать новые, более эффективные методы эксплуатации сибирской колонии. Все это требовало от правительства проведения общей ревизии Сибири и реформ во всех областях сибирской жизни. Сперанский, по мнению исследователя, заметил в Сибири тенденцию к капиталистическому развитию и, не меняя основ колониальной политики царизма, попытался приспособить эту тенденцию для более эффективной эксплуатации сибирской колонии28..
"Если А.Н. Радищев и декабристы: - пишет Светличная, - стремились революционным путем поставить Россию на путь буржуазного развития, то либералы: предлагали постепенное реформирование феодальной России в буржуазном направлении". Историк считает, что в первой четверти XIXв. выявились "симптомы колебаний в политике верхов". Боязнь революции обусловила оформление либеральной идеологии. Одним из представителей раннего либерализма и был Сперанский. Поскольку "либерализм в первой половине XIX в. был прогрессивным общественным течением, то и законопроекты М.М. Сперанского являются объективно-прогрессивными проектами". Л.И. Светличная отмечает "ограниченность буржуазных начал в преобразовательных планах Сперанского" 1809 г. и еще большую осторожность его сибирских проектов. Вместе с тем историк полагает, что и в Сибири Сперанский "оставался деятелем объективно-буржуазного направления"29..
Подтверждение этой мысли Л.И. Светличная ищет в "Уставе об инородцах". Как считает исследователь, "Устав" должен был, в первую очередь, поднять платежеспособность инородцев. "Но добиться этого Сперанский попытался путем реформирования всех сторон жизни коренных народов, почему "Устав" касался не только экономической стороны, но и административной, судебной, культурно-бытовой". Сперанский стремился ослабить патриархально-феодальные основы хозяйственного быта инородцев через поощрение товарно-денежных отношений. "Устав" подтвердил замену натурального ясака денежным налогом и вводил деление коренных народов Сибири на три разряда: оседлых, кочевых и бродячих. Основным критерием для определения хозяйственной состоятельности инородцев становились земледелие и скотоводство, дававшее постоянный доход. "Конечной целью "Устава" был перевод кочевых и охотничьих народов в разряд оседлых, т.е. приравнивание инородцев к русскому населению Сибири"30..
Историк отмечает, что "поразрядная система: преследовала защиту финансовых интересов казны, так как кочевые народы вводились в более высокий оклад государственных крестьян". Она преследовала и ассимиляторные цели. "Но приравнивание коренных народов к русскому населению Сибири имело объективно-прогрессивное значение: Этот принцип положительным образом отличал "Устав" Сперанского от законодательства западноевропейских государства и США в отношении колониальных народов, которые подвергались национальной дискриминации". Сперанский стремился учесть национальные особенности инородцев, что и отразилось в статьях об управлении, торговле, религии, образовании31.. Но Л.И. Светличная не согласна с утверждением С.В. Бахрушина о стремлении "Устава" к сохранению самобытности" народов Сибири. По ее мнению, мероприятия Сперанского объективно должны были ослабить их родовое устройство, поощрить элементы нового, приравнять их к русскому населению32.. Л.И. Светличная указывала на противоречивость "Устава", которая "обрекала на неудачу и его слабо выраженные прогрессивные элементы". Поразрядная система не всегда соответствовала уровню и типам хозяйственного развития народов Сибири, а местное чиновничество, распределяя инородцев по разрядам, не смогло справиться со своей задачей. "Поэтому введение "Устава" отрицательно отразилось на положении инородцев. Возросло налоговое обложение каждой группы". Но в целом хозяйственное развитие сибирских народов после 1822 г. "подтвердило правильность направления, взятого "Уставом"33..
Стремление рассматривать законодательство 1822 г. сквозь толщу социально-экономических процессов, в связи с ростом товарно-денежных отношений и формированием буржуазного уклада в Сибири - сильная сторона исследования Л.И. Светличной. Однако не все выдвинутые автором положения достаточно убедительны. Неправомерно сводить причины ревизии и реформ 1819-1822 гг. только к фискальным потребностям казны, хотя значение этого фактора и было, видимо, немаловажным. Автор склонен переоценивать уровень развития капиталистических отношений в Сибири начала XIXв. Поэтому утверждение о союзе царизма с "обуржуазившейся верхушкой оседлых инородцев", будто бы закрепленном "Уставом" 1822 г., представляется, по меньшей мере, спорным. Л.И. Светличная не учитывает особенностей колониального положения Сибири. Поэтому тезис о "военно-феодальной эксплуатации" и "ограблении колониальных народов" не получает мотивировки34.. Ссылка на рост налогов малоубедительна. Из материалов, приведенных самим автором, явствует, что податное обложение русского населения было выше инородческого. Несмотря на недостаточную аргументированность положений, работы Л.И. Светличной отличаются нешаблонным подходом и заслуживают внимания исследователей.
В 60-е гг. интересующий нас вопрос рассматривался в большой статье А.И. Парусова "Ревизия и реформа аппарата управления Сибири в 1819-1822 гг.". Статья примыкает к другим публикациям этого автора о местном управлении в России при Александре I. Работа основана на традиционных источниках и новых сведений фактического порядка не дает.
Обратившись к содержанию статьи, обнаружим противоречивость авторской позиции. Начав с утверждения, что ревизия и реформы 1819-1822 гг. "явились значительным событием в истории местного управления в России", историк посвятил всю работу доказательству обратного. В конечном счете он пришел к выводу, что "ревизия Сперанского и последовавшая за ней реформа аппарата Сибири не произвели каких-либо радикальных изменений в крепостническом аппарате управления этой части Российской империи, но он был в какой-то степени усовершенствован и укреплен"35..
Автор абстрагировался от социально-экономической обстановки в Сибири, и в этом, на наш взгляд, основной просчет историка. Предпосылки и содержание реформы рассматриваются А.И. Парусовым в чисто административной плоскости, хотя в работах советских исследователей уже были заложены основы более широкого подхода к проблеме. Что представляла собой Сибирь времен Сперанского; как выглядел классовый и сословный состав сибирского населения; каковы были главные тенденции экономического развития края; в каких переменах объективно нуждалась Сибирь; осознавалась ли потребность изменений; в какой степени проведенные преобразования отвечали назревшим потребностям? Без ответа на эти и некоторые другие вопросы нельзя правильно понять место реформ 1822 г. в истории Сибири.
В построениях А.И. Парусова важную роль играет определение классового характера идеологи Сперанского. Историк не согласен с тем, кто видит в Сперанском представителя буржуазно-либерального течения. По его мнению, Сперанский в Сибири, как и в другие периоды своей деятельности, был только "выразителем интересов господствующего класса помещиков-крепостников и его политической диктатуры - царского самодержавия"36.. Обсуждение вопроса о характере общественно-политических взглядов Сперанского выходит за рамки наших задач. Но если и согласиться с утверждением А.И. Парусова, это мало подвинет нас вперед. Ведь историк не делал даже попытки выяснить, в чем конкретно заключались интересы крепостников в Сибири, где не было ни помещичьего землевладения, ни крепостного права, где в административном аппарате дворяне составляли весьма немногочисленную прослойку. А.И. Парусов не учитывает и относительной самостоятельности самодержавия, его способности к социальному лавированию, к определенным уступкам в сторону буржуазного развития, к экономическому и политическому маневру. Конечно, Сперанский действовал в Сибири как агент царского правительства. Но ведь такими же агентами были и его предшественники, знаменитые "сибирские сатрапы".
Важным фактом историографии реформ 1822 г. является "История Сибири", которая представляет итог развития советского сибиреведения за полувековой период советской власти. Мы коснемся здесь только интересующих нас параграфов второго тома, автором которых является В.Г. Карцов37..
Здесь следует оговориться, что освещение отдельной проблемы в рамках обобщающего труда имеет обычно свои плюсы и минусы, определенные характером такого издания. Данный случай не является исключением. Говоря о преимуществах, мы имели в виду, что впервые в нашей литературе реформы 1822 г. получили освещение как часть целостной концепции истории Сибири, показаны на широком фоне всей жизни восточной окраины. С другой стороны, автор и редакция стояли перед необходимостью тщательного отбора и ограничения конкретного материала, подачи его в оценочном плане. Требовать полноты и всесторонности изложения в этом случае, разумеется, нельзя. Наш разбор поэтому должен относиться к постановке и принципиальному решению проблемы.
"История Сибири" значительно шире, чем вся предшествующая литература по данному вопросу, вскрывает предпосылки реформ 1822 г. Дореволюционные исследователи сосредотачивали свое внимание на борьбе местных сил против административного произвола. Л.И. Светличная связывает преобразования Сперанского непосредственно с социально-экономическим развитием Сибири, укреплением товарно-денежных отношений и ростками капитализма в крае. В методологическом отношении "История Сибири" стоит на более точных позициях, связывая предпосылки реформ не непосредственно с экономикой, а с обострившейся на ее почве классовой борьбой в целом по стране и в Сибири в частности. Влияние войн России с наполеоновской Францией на Сибирь, волнения в Ишимском округе в 1812 г., на Колыванских заводах в 1813 г., заговор в Томске в 1814 г. и другие проявления социального протеста в Сибири следует, бесспорно, рассматривать как важные причины, заставившие Петербург назначить ревизию сибирского управления и начать подготовку реформ. Следует, однако, отметить, что, стремясь избежать узко традиционной трактовки вопроса, В.Г. Карцов допустил, на наш взгляд, определенное упрощение. Он отказался от характеристики борьбы купечества и администрации, вследствие чего ближайшая причина ревизии не получила должного освещения. Автор совершенно правильно указывает на борьбу двух тенденций развития Сибири: феодально-охранительной и буржуазно-либеральной. Время управления Пестеля и Трескина ознаменовались победой первой тенденции. Но в этом случае возникает вопрос: были ли генерал-губернаторство Сперанского и реформы 1822 г. победой буржуазно-либеральной тенденции или хотя бы благоприятным для нее компромиссом?
Поскольку В.Г. Карцов отказался от оценки роли местной буржуазии в общественной борьбе, развернувшейся в Сибири, он лишил себя возможности проследить отражение этой борьбы в реформах 1822 г.
Давняя традиция представляла Сперанского чуть ли не единоличным автором всего законодательства 1822 г. Как в специальной работе о Батенькове, так и в "Истории Сибири" Карцов убедительно доказал, что Сперанский привлек к подготовке реформы "местные силы", широко использовал знания и опыт декабриста Г.С. Батенькова38.. Это безусловно важная заслуга исследователя. Вызывает, однако, удивление, что автор ограничился только упоминанием о расхождении между Батеньковым и Сперанским и отказался от раскрытия такого важного вопроса, как разница между первоначальными проектами преобразований и их законодательным оформлением в 1822 г. Это несколько умаляет сложность подготовки реформ. Думается, что автор имел возможность более широкого, чем это сделано в книге, сравнения проектов сибирских реформ с различными предложениями (в том числе декабристскими), относившимися к Сибири. Содержание проведенных реформ раскрыто автором с достаточной обстоятельностью, учитывая возможность издания. Как и большинство советских историков, Карцов особенно выделил из законодательства 1822 г. "Устав об управлении инородцев", разработанный в основном Г.С. Батеньковым. Он подчеркивает, что "Устав" решительно противостоит апартеистическим тенденциям Трескина и других представителей "феодально-охранительного направления". По характеристике автора, "Устав" "пресекал попытки местных властей изолировать коренное население Сибири от русского", способствовал развитию товарного ясака. "Устав" давал ясачным право отдавать своих детей в правительственные учебные заведения и открывать свои училища. Автор совершенно прав, когда утверждает, что это положение было глубоко прогрессивно для своего времени39..
Существенное значение имеет и то обстоятельство, что Карцов довольно обстоятельно изложил историю издания степных законов, которые должны были представлять собой ряд прогрессивных продолжений "инородческого Устава". На других составных частях реформы автор останавливается меньше, отмечая только, что ее "собственно-административная сторона: выглядит значительно консервативнее". Карцов показывает, что "Устав о ссыльных" был хоть и мизерной, но единственно возможной попыткой хоть чем-нибудь улучшить положение ссылаемых.
Отмечая слабые стороны административных реформ, Карцов в то же время указывает, что перед страной тогда стояла задача буржуазных преобразований и, "становясь на их путь, авторы реформы так или иначе содействовали социально-экономическому развитию Сибири". Не возражая в принципе против этого утверждения, считаем нужным отметить, что тезис о буржуазном характере реформ 1822 г. нуждается в более солидном фактическом обосновании.
Очерк реформы 1822 г., данный в "Истории Сибири", является по существу единственной сводной работой советских историков на эту тему. Он показывает достижения советской историографии и одновременно помогает понять, что тема на тот момент была далеко не исчерпана.
Следует отметить вклад в разработку проблемы реформ 1822 г. и авторов данной монографии. В середине 80-х - 90-хгг. они опубликовали ряд монографических исследований, в которых рассмотрели конкретные вопросы реформ Сперанского в Сибири40..
Зарубежная литература, в которой рассматривается деятельность Сперанского в Сибири, представлена несколькими монографическими исследованиями. Два из них принадлежат перу М. Раева, известного американского ученого. Глава VIII "Michael Speransky:" - об "управлении русскими провинциями" - посвящена в основном Сибири, а в следующей, IX главе рассматриваются "проекты реформирования провинциальной администрации". Именно эти разделы монографии потребовали от Раева дополнительного изучения Сибири, что вылилось в отдельную работу "Сибирь и реформы 1822г."
Прежде всего отметим, что оба исследования основаны на солидной источниковой базе. Автор хорошо знаком с российской литературой, свободно ориентируется в ней. Очевидно, это обстоятельство позволило ему с горечью заметить, что "поглощенные драматическими сюжетами революционного и идейного движения, историки перестали серьезно изучать государственно-политическую эволюцию" России XVIII-XIXвв. Именно данный вывод заставил Раева прежде всего поставить вопрос об эволюции системы управления русскими окраинами и России в целом.
Если в начальный период русской Сибири она интересовала правительство прежде всего как источник меха, то к началу XIX в. в связи с изменениями в экономике Сибири становилось совершенно очевидно, что она "может предложить нечто большее, чем некоторое количество дорогих мехов", и что она может стать "большим, чем принудительной резиденцией для преступников и нежелательных лиц"41.. Изменение взглядов на роль Сибири происходило наравне с изменением общегосударственной философии. Раев решительно подчеркивает свое несогласие с теми, кто считает, что в "1905 г. самодержавие было тем же самым, что и после Петра Великого в 1725 г." Идеи Сперанского, по мнению Раева, оказали исключительное влияние на политическую эволюцию России. Не случайно именно ему, "одной из наиболее крупных фигур в истории России XIX в.", Александр I поручил на примере Сибири выявить все недостатки и трудности управления отдаленными регионами42..
Основную причину ревизии Раев видит в упадке платежеспособности Сибири, прежде всего в сокращении ясачных поступлений пушниной. "До тех пор, пока местные правители ухитрялись доставлять пушнину в должном количестве, центральная власть оставляла их в покое", - отмечает он.
Однако "отсутствие четких инструкций и правил деятельности" превратило сибирских губернаторов в "подлинных сатрапов". Отдаленность окраины от центра, отсутствие надзора и контроля, "ясно очерченных законов, норм и установленных гарантий" оставляли губернаторам "полную свободу действий"43..
Итоги преобразовательной деятельности Сперанского в Сибири Раев оценивает очень высоко. О значении "Сибирского учреждения" американский историк говорит следующее: "Реформированная система управления, которая была введена в 1822 г., оставалась без серьезных перемен - базисом политической, социальной и экономической жизни Сибири вплоть до конца режима империи в 1917 г."44.. С этим утверждением Раева трудно не согласиться.
В последней по времени появления монографии, принадлежащей перу Д. Стефана, вышедшей в Калифорнии в 1994г., в комплексе рассматриваются основные вопросы истории Дальнего Востока от появления там первых русских землепроходцев до наших дней. Тем не менее в первых двух главах автор высказал некоторые суждения по интересующим нас вопросам.
Д. Стефан прежде всего отметил, что по мере расширения территории русского государства, вхождения в его состав новых окраинных земель, перед московским правительством прежде всего встала задача организации системы управления и административного устройства на новых территориях. Уже с самого начала "Москва пыталась усилить контроль в Сибири" путем деления этой территории на маленькие остроги, сменой воевод и насаждением бюрократического принципа соподчиненности местных администраторов45.. Не имея перед собой задачи специального изучения истории административного устройства на Востоке России, Д. Стефан тем не менее метко подмечает, что Пестель был на посту генерал-губернатора более 10 лет и, проводя большую часть этого времени в Петербурге, оставил по себе недобрую память. Сперанский же "в течение короткого периода управления Сибирью" "представил рациональные идеи просвещения в сибирскую администрацию"46.. Цель этих "рациональных" идей Стефан видит прежде всего в четкой регламентации прав и обязанностей представителей местной администрации, в разделении функций и полномочий различных ветвей и ступеней властных органов47..
Таким образом, на сегодняшний день потребность в новой монографической разработке вопроса о реформах 1822 г. ощущается достаточно явственно. Проводившееся в последнее время углубленное изучение вопросов внутренней политики имперского правительства открывает возможность нового подхода к теме. Следует указать, что интерес к преобразованиям Сперанского объясняется не только значимостью их содержания, но и тем обстоятельством, что реформы 1822г. так или иначе связаны с проблемой реформирования аппарата власти в современной России. Изучение исторического опыта организации взаимоотношений центра и периферии в области управления и административного устройства приобретает несомненную общественно-политическую актуальность и практическую значимость.