Стремление М.М. Сперанского поставить генерал-губернаторскую власть в законные рамки и совместить ее с министерской ведомственной системой с большим трудом пробивало себе дорогу в Сибири. Сложной эта проблема была и в общероссийском масштабе. Первоначально предполагалось, что генерал-губернаторская власть, как власть чрезвычайная, будет сохранена только на окраинах. Однако административная практика пошла другим путем. Если в начале XIX в. было всего 3 генерал-губернаторства, то к середине века уже насчитывалось 10 генерал-губернаторств и 2 наместничества380.. Дореволюционный исследователь К. Соколов отмечал, что в конце царствования Александра I "от софизма о пресловутом отделении власти управления от власти надзора отказались, и генерал-губернаторы стали открыто признаваться полномочными правителями"381.. Однако он был не прав в утверждении, что "Сибирское учреждение" санкционировало выведение некоторых областей из-под влияния министерств. Сперанский не мог, да, видимо, и не хотел идти так далеко в разделении министерской и генерал-губернаторской властей.
Реформа 1822 г. хотя и разрушила административное единство Сибири, позволила приблизить высший местный надзор к сибирским государственным учреждениям. Однако административная целостность Сибири всегда сознавалась в центре и на местах, что подчеркивалось наличием единого "Сибирского учреждения", юридически закрепившего административную специфику сибирского региона. При разработке наиболее важных правительственных мероприятий, касающихся всей Сибири, не только центр запрашивал мнения от сибирских генерал-губернаторов, но и они сами стремились скоординировать свои действия. Почва для конфликтов осталась прежней. По сути дела, генерал-губернаторская власть не корректировала далекую министерскую власть, а подменяла ее. Полного совпадения взглядов генерал-губернаторов и министров достичь оказалось невозможно. Выходов могло быть два: подчинить все учреждения в регионе генерал-губернатору или упразднить эту должность. Последнее было сделать невозможно, так как министерства не имели разветвленной и эффективно действующей системы ведомственных учреждений на местах. Кроме того, существовала потребность в объединении действий администрации на региональном уровне. Поэтому, оставив юридически не разрешенным вопрос о генерал-губернаторской власти как бы в подвешенном состоянии, российский законодатель предпочел уповать на указания практики.
А.И. Герцен писал об особенностях административной власти на окраинах империи: "Власть губернатора вообще растет в прямом отношении расстояния от Петербурга, но она растет в геометрической прогрессии в губерниях, где нет дворянства, как в Перми, Вятке и Сибири"382.. Независимое положение сибирских генерал-губернаторов объяснялось не только личным доверием императора и широким кругом полномочий, предоставленных законом, но и отсутствием хорошо отлаженного контроля за их действиями из центра. Все жалобы на генерал-губернаторов, поступавшие в различные высшие государственные инстанции, должны были предварительно сообщаться царю, и только он был волен избрать форму проверки их справедливости383.. Верховная власть в оценке действий сибирских генерал-губернаторов всегда колебалась между восстановлением справедливости и сохранением их авторитета в глазах подчиненных.
За тридцатилетний период после реформы 1822 г. на генерал-губернаторском посту в обеих частях Сибири побывало всего 7 человек. В целом высшее управление регионом было стабильным. Исключением было правление Н.С. Сулимы, который в течение всего девяти месяцев возглавлял восточно-сибирскую администрацию, а затем еще четыре месяца - западно-сибирскую. Как правило, сибирскими генерал-губернаторами становились люди на закате своей служебной карьеры. Кроме первого восточно-сибирского генерал-губернатора А.С. Лавинского, имевшего гражданский чин действительного тайного советника, все остальные генерал-губернаторы были в чине генерал-лейтенанта или полного генерала. За плечами многих из них был богатый военный и боевой опыт (портреты П.М. Капцевича, И.А. Вельяминова и Н.С. Сулимы помещены в Военной галерее героев войны 1812г. в Зимнем дворце). Но, за редким изъятием, они не имели достаточных навыков гражданского управления, не были знакомы (за исключением С.Б. Броневского) с Сибирью384..
Однако длительное пребывание на генерал-губернаторском посту не являлось абсолютным благом для управления. Получив назначение, новый генерал-губернатор пытался что-то исправить, реформировать, сместить наиболее одиозные фигуры, но, видя бесплодность своих усилий, а попросту не умея заниматься управленческими делами, препоручал все своим подчиненным, среди которых на первый план выдвигались фавориты. Так, И.А. Вельяминов воспринял это назначение в качестве синекуры. А.И. Герцен писал в "Былом и думах", что Вельяминов года два "побился в Тобольске, желая уничтожить злоупотребления, но, видя безуспешность, бросил все и совсем перестал заниматься делами"385.. Фактически, как указывают многие современники, все нити управления в крае забрал в свои руки чиновник особых поручений при генерал-губернаторе Н.Ф. Кованько. Всеми делами по Восточной Сибири при А.С. Лавинском заправлял начальник отделения ГУВС А.Ф. Кабрит, пользовавшийся неограниченным доверием генерал-губернатора.
Стремление самодержавия во второй четверти XIX в. унифицировать местное административное устройство, повысить управляемость сибирским регионом из центра, усилить контроль за действиями чиновников на местах наталкивалось на сопротивление сибирских генерал-губернаторов, ревниво отстаивавших административную обособленность Сибири. С первых же лет существования "Сибирского учреждения" генерал-губернаторы повели борьбу за расширение своих полномочий не только за счет местных, но и центральных учреждений.
Это проявилось уже в отношениях с центральными ведомствами первого западно-сибирского генерал-губернатора П.М. Капцевича. Опека со стороны министерств и Сибирского комитета его явно тяготила. В письмах к своему покровителю графу А.А. Аракчееву он заявлял, что не допустит в Сибири "двоеначалия", жаловался на противодействие со стороны Сибирского комитета, отсутствие надежных исполнителей, существование "стачки" сибирских чиновников с местными купцами. До 1827 г. П.М. Капцевич не представил ни одного отчета об управлении краем и на все напоминания об этом отделывался в основном молчанием386.. Когда такой отчет все же им был подан, Сибирский комитет нашел его составленным без соблюдения правил, указанных в "Сибирском учреждении", и без предварительного обсуждения в совете ГУЗС387.. С некоторыми положениями реформы Сперанского западно-сибирский генерал-губернатор явно не желал считаться. Отяготительными для сибирского населения он признавал денежную форму дорожной повинности, неудобоисполнимой - организацию земской и почтовой гоньбы. Признавая выгодное стратегическое положение Омска на севере степи и приоритет военно-политических задач в управлении регионом, П.М. Капцевич сохранил свою резиденцию в Омске. Попытки перевести туда же и ГУЗС не увенчались успехом. Сибирский комитет разрешил западно-сибирскому генерал-губернатору лишь удерживать при себе несколько советников-производителей ГУЗС. Воспользовавшись этим, П.М. Капцевич фактически отстранил министерских советников от управления краем.
М.М. Сперанский и его сторонники, чьи позиции были весьма сильны в Сибирском комитете, в таковых действиях западно-сибирского генерал-губернатора усмотрели возвращение к пестелевско-трескинским порядкам. П.М. Капцевич фактически вернулся к системе принудительных хлебозаготовок. Г.С. Батеньков писал по этому поводу: "Генерал-губернатор Западной Сибири ставил в величайшую себе заслугу дешевую покупку в 1823 и 1824 году хлеба в казну. Два года так покупать действительно было можно, но не долее, ибо хлеб просто взимаем был у крестьян не с торгов, но за установленную наперед цену и по раскладке, сделанной адъютантами, между тем как воспрещена была всякая частная продажа, особенно киргизам. Последствия сей меры были, что крестьяне частью бросили или уменьшили хлебопашество и вообще не в состоянии были выплатить податей и повинностей, так что к умножению их расстройства должно было некоторые повинности обратить из денежных в личные"388..
3 октября 1822 г. министр финансов уведомил только что вступившего в должность первого западно-сибирского генерал-губернатора о том, что тобольские винокуренные заводы на общем основании непосредственно зависят от особого инспектора, подчиненного департаменту государственных имуществ Министерства финансов. Назначенный министерством инспектор Кушников повел себя независимо, что привело к конфликту с местным высшим начальством. Сибирский комитет 14 июня 1823 г. встал на сторону генерал-губернатора, подтвердив его право на главный надзор за винокуренным производством389.. Окрыленный успехом, П.М. Капцевич попытался взять в свои руки все хозяйственное управление в крае, что неизбежно привело его к столкновению с откупщиками и связанными с ними чиновниками тобольской казенной палаты. Он сосредоточил в своих руках управление винокуренными заводами, заготовку хлеба и соли, оставив казенной палате одно счетоводство. Все чиновники казенной палаты попали под подозрение и, по распоряжению генерал-губернатора, были отставлены от должностей, а имущество некоторых их них описано390.. Эти суровые меры затронули широкий круг тобольских чиновников, породив серьезное недовольство действиями генерал-губернатора. Поначалу П.М. Капцевич, видимо, не желая широкой огласки, хотел разобраться на месте, избегая даже доставки каких-либо сведений к нему во время пребывания в Петербурге. Опасался он того, что прибытие всякого чиновника из Сибири в столицу, во-первых, сразу становится известным императору, а во-вторых, "при любопытстве о сибирском крае доставляется повод к разным толкам" 391.. Но, как раздраженно сетовал сам генерал-губернатор, "скрыть до времени сие интересное дело от моей канцелярии, составленной большею частию из сибиряков, следовательно, в давней стачке с достойными себе сибиряками же оказалось невозможно". Даже управляющий делами Сибирского комитета Г.С. Батеньков не избежал обвинения в сговоре с тобольскими чиновниками, так как он, по словам П.М. Капцевича, тоже "есть сибиряк"392..
В чиновном мире Западной Сибири воцарилась атмосфера всеобщей вражды и недоверия. Разногласия между чиновниками тобольской казенной палаты и генерал-губернатором стали предметом разбирательства в Сибирском комитете, который, очевидно, под давлением министра финансов, отказал П.М. Капцевичу в поддержке. Императорскими повелениями в 1823 и 1825 гг. западно-сибирскому генерал-губернатору было предписано восстановить права казенной палаты. Однако Капцевич продолжал упорствовать. Когда в Сибирском комитете было заявлено, что генерал-губернатор и без хозяйственного управления отягощен другими делами, П.М. Капцевич в ответ разразился весьма примечательным рассуждением: "Генерал-губернатор не считает за тягость удалять, искоренять любостяжание и разорение государственных сумм, какие Палата Тобольская делала. Глаза генерал-губернатора в Сибири лучше видят, нежели глаза в Санкт-Петербурге"393.. Особенно раздражало генерал-губернатора то, что Министерство финансов пыталось управлять в Сибири через своих чиновников, "как в Новгороде или в Санкт-Петербурге". Сибирский комитет вынужден был указать на то, что генерал-губернатору поручен только общий надзор, "но при сем, запрещено ему входить в непосредственное по хозяйственным делам производство"394..
Недоволен П.М. Капцевич был и тем, что без его ведома уволен тобольский губернатор А.М. Тургенев. Он настаивал на том, чтобы все увольнения и награды в крае производились с согласия генерал-губернатора, в противном случае такие действия "мимо начальника отдаляют и тревожат подчиненность к местной власти"395.. Более всего П.М. Капцевича возмущало то, что чиновники тобольской казенной палаты "вздумали идти против него и грозить отставкою, обращаясь искать покровительства не в Сибири, но за 4 тыс. верст в Санкт-Петербурге"396..
С отъездом в мае 1826 г. П.М. Капцевича на коронацию Николая I в Москву председательствование в совете ГУЗС было возложено на тобольского губернатора Д.Н. Бантыш-Каменского. Помимо чиновников казенной палаты против временного председателя ополчились недовольные приниженным положением советники от министерств в ГУЗС Л.П. Коллет, И. Машмейер, А. Резанов и примкнувшие к ним председатель губернского суда С.И. Кукуранов и почт-директор Миллер. Примечательно, что Резанов с 1801 по 1815, а Кукуранов с 1818 по 1824 гг. служили в тобольской казенной палате. Губернский суд и казенная палата фактически перестали подчиняться местной высшей власти. 28 мая 1826 г. в тобольском губернском совете произошла публичная стычка Бантыш-Каменского с Кукурановым. На замечание губернатора о медленности производства дел в суде Кукуранов начал грубить, заявив, что "пришел сюда слушать дела, а не выговоры". После этого он демонстративно покинул губернский совет. Разбирательство этого инцидента в совете ГУЗС еще более усугубило конфликт397..
Д.Н. Бантыш-Каменский не пожалел красок, описывая своих противников: советник ГУЗС француз Коллет, "водивший за нос двоих своих товарищей: одного старика, семидесятивосьмилетнего Резанова, который подписывал бумаги, не зная, что подписывает, всегда перекрестясь левою рукою, ибо правая была в хирагре", и другого советника Машмейера, вечно пьяного, который подавал мнения по делам, "писанные начерно Коллетом"; Кукуранов - "глупый, упрямый, решавший дела по произволу или, лучше сказать, по карманным связям, крививший душою и законами"398.. По словам Бантыш-Каменского, сибирский почт-директор Миллер гордился "своим отдельным ведомством, распространившимся на обе Сибири"399.. Все почтовые чиновники обязаны были доносить ему о положении дел в крае и даже сообщать "семейные тайны". Перлюстрации подвергались не только частные письма и жалобы на действия чиновников, но и официальная корреспонденция400..
Уже новому императору Николаю I именным указом 7 мая 1826 г. пришлось подтвердить прежние распоряжения и потребовать от П.М. Капцевича отчета. Но П.М. Капцевичу удалось при личном свидании убедить царя пересмотреть дело, но уже не в Сибирском комитете, а в Государственном совете401.. Во всеподданнейшем рапорте 10 августа 1826 г. он изложил свое служебное кредо: ":Если и признано было за нужное отступить в некоторых случаях от обыкновенного порядка, то сие учинено было по крайней необходимости и в отвращение злоупотреблений, существовавших до времени моего управления, и к чему приступить я находил себя вправе по власти, Высочайшим учреждением предоставленной"402.. Но и Государственный совет, где это дело рассматривалось 3 и 26 ноября 1826 г. по царскому повелению "без очереди и без отлагательства", признал заключения Сибирского комитета справедливыми403.. Поползли слухи, что П.М. Капцевич больше в Сибирь не вернется, так как его действиями недоволен М.М. Сперанский, значение которого возросло после удаления А.А. Аракчеева. В ходе обсуждения в Государственном совете возникла идея направить в Западную Сибирь сенатскую ревизию, которая в конечном счете и привела к отставке П.М. Капцевича с генерал-губернаторского поста404..
На разногласия с Министерством финансов позже сетовал западно-сибирский генерал-губернатор князь П.Д. Горчаков. В письме к шефу жандармов графу А.Х. Бенкендорфу 27 декабря 1836 г. он жаловался на затруднительность своего положения: "С одной стороны, указан мне законами ход определенный, а с другой - по Министерству финансов, как в местах, мне подчиненных, так и свыше встречаю я не токмо стремление нарушить Учреждение, но даже противоречие в собственных повелениях министерством, делаемых Казенным Палатам Западной Сибири:"405.. Причину такой двойственности западно-сибирский генерал-губернатор усматривал в самом "Сибирском учреждении". П.Д. Горчаков требовал общего пересмотра правил, определяющих взаимоотношения генерал-губернатора и отраслевых учреждений, иначе в крае возродится "беспорядок и безначалие"406.. Он просил у Бенкендорфа содействия в получении от императора подтверждения права влиять на казенные палаты. На ограниченность своих возможностей в хозяйственных делах обращал внимание в отчете за 1827-1828 гг. и восточно-сибирский генерал-губернатор А.С. Лавинский, заявляя, что от действий местного начальства зависит только заготовление и развоз соли, удовлетворение хлебом "казенных потребностей", винокурение, а по всем прочим "предметам доходы и расходы определены установлениями и от действий местного начальства не зависят"407..
Существовали серьезные расхождения у сибирских генерал-губернаторов с Министерством юстиции во взглядах на значение прокурорского надзора в Сибири. Прокуратура здесь не пользовалась даже той небольшой степенью независимости, которую она имела в великорусских губерниях408.. Сибирские прокуроры и стряпчие назначались с согласия местного главного начальства. Сибирский комитет, разъясняя в 1830 г. порядок назначения в сибирские губернии прокуроров и стряпчих, специально подчеркнул, что министр юстиции может отвести ту или иную кандидатуру на эти должности, но непременно поставив в известность генерал-губернатора и изложив ему сами причины такого отвода. Самостоятельно министр назначить прокурора не мог и должен был ожидать представления других кандидатов. Только как исключительный случай Сибирский комитет предусматривал возможность такого назначения самим министерством409.. Губернский прокурор в качестве одного из членов входил в состав губернского совета, но свои протесты и замечания он направлял не в Министерство юстиции или Сенат, а в совет Главного управления. Имели место случаи и открытого давления со стороны генерал-губернаторов на прокуроров и стряпчих.
В 1842 г. П.Д. Горчаков обратился к министру юстиции В.Н. Панину с просьбой уволить томского стряпчего. В.Н. Панин изъявил согласие, но кандидатуру на освобождавшееся место стал подыскивать не через генерал-губернатора, а через томского губернатора. Это вызвало протест П.Д. Горчакова. В результате - разбираться пришлось уже Комитету министров. Комитет встал на сторону своего члена, заявив, что В.Н. Панин руководствовался в данном случае лишь интересами пользы службы, что не возбраняется законом. К тому же, полагал Комитет министров, министры имеют право обращаться прямо к губернаторам для получения различных сведений, в противном случае всякое посредничество между ними будет только умножать бесполезную переписку. При этом П.Д. Горчакову было сделано замечание в употреблении выражений в отношении министра, "несоответствующих порядку службы". Николай I нашел замечания Комитета министров справедливыми. В итоге же после дальнейших препираний П.Д. Горчакова с Комитетом министров император пошел на уступку, повелев "впредь избегать подобных недоразумений, сносясь предварительно с генерал-губернаторами"410..
В 1841 г. В.Н. Панин попытался добиться большей независимости прокурорского надзора в Сибири. Он предложил сибирским генерал-губернаторам обсудить возможность распространения на сибирские губернии общероссийского законодательства о прокуратуре411.. Однако это предложение натолкнулось на противодействие генерал-губернаторов обеих частей Сибири. Особенностью Сибири, напоминал П.Д. Горчаков, является местная централизация надзора в Главном управлении под руководством генерал-губернатора. Ослаблять же власть генерал-губернатора в Сибири, за тысячи верст от столицы, "невозможно без ущерба для службы, потому что в Тобольске и Томске ни достаточного наблюдения, ни своевременных разрешений от Министерств ожидать нельзя". Кроме того, указывал он, в совете Главного управления Министерство юстиции имеет своего агента в лице советника ("в виде прокурора") с правом "доносить выше о всем том, что признает сделанным неправильно и противозаконно". Не ослабляет прав прокурора и губернский совет, где он, как его член, может иметь особое мнение412.. Поэтому, доказывал П.Д. Горчаков, прокурорский надзор должен входить в общую административную систему и служить вспомогательным орудием для главного сибирского начальства. О том, что такое положение должно существовать и впредь, писал и восточно-сибирский генерал-губернатор В.Я. Руперт, с которым П.Д. Горчаков заранее согласовал позиции. "Да и кому приличнее получать от прокуроров и стряпчих донесения, - отмечалось в отзыве В.Я. Руперта, - как не главному управлению, которое в действиях своих относительно подчиненных мест и лиц пользуется правами министерского установления"413..
Несмотря на протесты сибирских генерал-губернаторов, В.Н. Панин не отступал и подал свои предложения сначала в Комитет министров, а затем в Государственный совет. Он продолжал настаивать на том, что сибирские особенности не должны иметь такого влияния на власть блюстительную414.. Министр просил совсем немногого: дать прокурорам и стряпчим право доносить о своих замечаниях непосредственно в Министерство юстиции. Генерал-губернаторы, не заинтересованные в утечке неконтролируемой информации, всеми способами стремились этого не допустить. В новом отзыве (24 августа 1842 г.) П.Д. Горчаков продолжал доказывать неприемлемость введения подобной меры. Он вновь заявлял: "Я той мысли, что всякое нововведение в образе управления должно быть основано на крайней необходимости, т.е. ощутительном недостатке прежнего учреждения, дознанном местным опытом и подтвержденном примерами и фактами, а не одними умственными соображениями, или с тем, чтобы подвесть под единообразие то, чему, при отдаленности Сибири, противится вся система ее управления, повелительно требующая централизации местной и таковой же власти надзора и исправления, которых ожидать из Петербурга невозможно без очевидного неудобства"415.. П.Д. Горчаков не соглашался даже с предложением своего восточно-сибирского коллеги предоставить сибирским прокурорам право посылать в Министерство юстиции копии своих протестов и замечаний.
В Государственном совете было найдено компромиссное решение, закрепленное законом 8 апреля 1843 г. В нем разъяснялось, что губернские прокуроры, с одной стороны, действуют на основании общих российских узаконений, а с другой - сохраняется их подчиненность главному местному начальству. Теперь сибирским прокурорам разрешалось в случае отклонения в совете Главного управления свои замечания сообщать в Министерство юстиции. Но это не означало установления большей независимости прокурорского надзора в Сибири. В письме министру юстиции 27 декабря 1843 г. П.Д. Горчаков извещал, что приказал прокурорам сообщать ему обо всех министерских предписаниях, в том числе и секретных. Он еще раз подчеркнул, что генерал-губернатор является главным лицом в крае, от которого не может быть каких-либо тайн. Очевидно, его беспокоило то, что отправившийся в Восточную Сибирь с ревизией сенатор И.Н. Толстой или министерства могут дать прокурорам поручения, "кои заключали бы в себе секрет от здешнего Главного начальства"416..
Существовали неясности в отношении генерал-губернаторов и к губернским судам. 24 октября 1824 г. А.С. Лавинский просил М.М. Сперанского разъяснить, почему часть дел из губернского суда не вносится в совет ГУВС. Поводом к такому запросу стало столкновение А.С. Лавинского с иркутским губернским судом по поводу судебного разбирательства тяжбы бурят против иркутского исправника. Генерал-губернатор, поддержав исправника, потребовал пересмотра судебного решения. Однако суд стал отстаивать свое мнение и потребовал переноса разбирательства не в совет ГУВС, а в Сенат. А.С. Лавинский квалифицировал действие суда как "дерзкое домогательство", заявив, что Сенат, в отличие от ГУВС, не может знать "точных событий" по тому или иному делу417.. Схожие проблемы возникали и в Западной Сибири, о чем сообщал в Сибирский комитет И.А. Вельяминов. В этой связи Сибирский комитет постановил, что дела о должностных преступлениях, в случае разногласия губернатора и губернского суда, должны поступать в Сенат418..
Генерал-губернаторы ревниво следили за тем, чтобы губернские учреждения поддерживали отношения с центральными ведомствами только через (или хотя бы ставя в известность) Главное управление. 25 октября 1838 г. специальным циркуляром генерал-губернатор Западной Сибири П.Д. Горчаков указал всем губернским учреждениям на необходимость неукоснительно придерживаться указанного в "Сибирском учреждении" порядка в отношениях с министерствами. Причиной такого напоминания явилось желание многих присутственных мест и должностных лиц Западной Сибири "избегнуть надзора Главного местного начальства". Поэтому они, подозревал генерал-губернатор, и вступили в прямую переписку с министерствами419..
Даже духовные лица проявляли строптивость и доставляли определенные хлопоты местной администрации. Епархиальные архиереи, как и главы других ведомственных провинциальных учреждений, не только отстаивали свою самостоятельность в церковном управлении, но и стремились расширить свое влияние на сферы общегражданские. В этом отношении весьма примечателен "бунт" иркутского архиепископа Иринея, почитателя архимандрита Фотия420.. Назначенный в Иркутскую епархию, чтобы поправить пришедшие там в упадок церковные дела, арихиепископ Ириней (Нестерович), как человек твердый, с "огненным характером", рьяно принялся наводить порядок. Независимое положение в местном обществе, доносы в Петербург и даже публичные обличения неправедных действий чиновников неизбежно привели его к столкновению с иркутскими властями и прежде всего с генерал-губернатором А.С. Лавинским. Дело дошло до того, что Иринею стали приносить жалобы на самого генерал-губернатора, а он не только не отклонял их, но даже назвал А.С. Лавинского притеснителем бедных и сирых и грозил анафемою421.. Доносил Ириней и в III Отделение. Он обвинял А.С. Лавинского в том, что тот "устроил как бы новый собор в Воскресенской Тихвинской церкви, завел там соблазнительную, по театральному напеву, казачью певческую, отделил для себя особенное место, устроил возвышенное со ступенями седалище и принимал особенную от священнодействующих честь", намекал архиерею, что по праву генерал-губернатора может "переменять самые определения высшей власти", покровительствовал ламаизму и т.д.422.. Особенно его возмущало то, что пост иркутского городничего занимает "государственный преступник" А.Н. Муравьев, скрывающий "под маской благонамеренности свои истинные цели". Иринею повсюду мерещилась возможность новой пугачевщины: "нет ли, или не было ли какого злоумышления или законопреступных отдаленнейших связей на счет целости государства"423..
А.С. Лавинский смог добиться удаления непокорного архиерея из Иркутска, но на этом история не закончилась и имела неожиданное продолжение. Когда 20 сентября 1831 г. Иринею было объявлено об отстранении от управления епархией, он неожиданно взбунтовался, заявив, что указ подложный, так как не печатный, а письменный. При этом он ссылался на то, что из-за подложных указов и произошло Пугачевское восстание. Посланного к нему чиновника для особых поручений Голубева Ириней попытался препроводить на гауптвахту, призвав к себе на помощь находившихся у собора солдат и горожан, заявив, что генерал-губернатор "ложно объявляет фальшивый указ", чтобы его погубить. Появившемуся тут же А.С. Лавинскому он принародно заявил, что их дела может разобрать только доверенное лицо императора. По свидетельству А.Н. Муравьева: "Чернь уже начинала роптать и войско также:" С большим трудом разбушевавшегося архиерея удалось успокоить совместными усилиями генерал-губернатора, губернатора и коменданта. Насколько серьезны могли бы быть последствия, писал через два дня после вышеозначенных событий тот же Муравьев: "Знамя бунта и возмущения было воздвигнуто и здесь; но кем же? Архиепископом Иринеем! И если бы не мудрые распоряжения нашего генерал-губернатора, который лицем своим действовал, если бы не твердость, неустрашимость и мужество его, то Иркутск, без сомнения, увидел бы черные дни, и многие жертвы принесены были бы злонамеренному бешенству Иринея"424.. До прибытия из столицы "особы высшего сана", о чем просил царя А.С. Лавинский, решено было оставить Иринея в покое, приставив к его келье караул425..
Иркутский инцидент серьезно встревожил не только местные власти, Синод, но и самого Николая I. Из Иркутска в это время поступали в Центральную Россию самые фантастические слухи. Говорили даже, что А.С. Лавинский убит426.. В Восточную Сибирь был срочно отправлен флигель-адъютант И.И. Гогель уже с 500 печатными экземплярами указа об отрешении Иринея и "увещевательным" письмом от митрополита Петербургского и Новгородского Серафима. Только эти меры заставили Иринея смириться и в сопровождении жандармского полковника Брянчанинова отправиться в вологодский Спасоприлуцкий монастырь.
Жалобы сибирских генерал-губернаторов на недостаток власти, на ограничение ее центральными ведомствами или местными учреждениями сопровождались и реальными шагами по расширению генерал-губернаторских полномочий. С 1838 г. западно-сибирские, а с 1841 г. восточно-сибирские учебные заведения были подчинены местным генерал-губернаторам427.. Существенно расширились их права в хозяйственном управлении. Указом 1830 г. управление Нерчинскими горными заводами передавалось в заведование генерал-губернатора без участия в этом совета ГУВС (ПСЗ-II. № 3605). В 1833 г. эту меру распространили на солеваренные промыслы (ПСЗ-II. № 6628). Законом 1831 г. право давать разрешения на частные разработки месторождений металлов и минералов было возложено в Восточной Сибири на генерал-губернатора, а в Западной Сибири - на Горное правление Колывано-Воскресенских заводов (ПСЗ-II. № 4793). В канцелярии генерал-губернатора Восточной Сибири были учреждены горное отделение и соляное управление. Бурно развивавшаяся во второй четверти XIX в. золотодобыча также оказалась под непосредственным контролем сибирских генерал-губернаторов. Когда в 1847 г. возник проект реорганизации дорожных и строительных комиссий в сибирских губерниях, западно-сибирский генерал-губернатор тут же заявил о необходимости подчинить их главному местному начальству. Главное управление путей сообщения и публичными зданиями, доказывал он, может быть легко введено в заблуждение "сокрытием обстоятельств, коих дознание в Петербурге самой бдительнейшей и строгой проверке недоступно"428.. Для этой цели предлагалось учредить особое отделение в ГУЗС с назначением туда штаб-офицера из Главного управления путей сообщения и публичными зданиями. Такое предложение сибирской администрации было учтено законодателем. Хотя нового отделения при Главном управлении и не создали, в распоряжение генерал-губернаторов назначили по одному штаб-офицеру Корпуса инженеров путей сообщения со званием и правами члена совета Главного управления. Но этот новый советник не получил даже и тех прав, которыми пользовались другие советники от министерств. Он должен был находиться в непосредственной зависимости от генерал-губернатора429..
Если в Западной Сибири проблема взаимоотношений военных и гражданских властей была решена путем соединения в одном лице должностей генерал-губернатора и командира Отдельного Сибирского корпуса, то в Восточной Сибири все еще продолжало существовать прежнее двоевластие. В 1833 г. восточно-сибирский генерал-губернатор А.С. Лавинский обратился к графу А.Х. Бенкендорфу и изложил ему свои взгляды на это "неприятное положение". А.С. Лавинского не могло не раздражать то, что всякому носящему военный мундир генерал-губернатор представлялся лицом посторонним. Поэтому он предлагал полную власть над войсками, расположенными в Восточной Сибири, сосредоточить в лице генерал-губернатора, назначив на этот пост "военного генерала"430.. Он указывал также на угрожающее скопление в Восточной Сибири большого числа ссыльных и недостаток военной силы в крае. Подробно свои предложения А.С. Лавинский изложил 2 сентября 1833 г. в записке "О некоторых неудобствах по управлению Восточной Сибирью". Эта записка по повелению Николая I стала предметом рассмотрения особого комитета, в состав которого вошли шеф жандармов, а также министры юстиции и внутренних дел431.. С 1834 г. войска в Восточной Сибири были подчинены новому генерал-губернатору генерал-лейтенанту Н.С. Сулиме, считая их от Отдельного Сибирского корпуса в "командировке"432.. Сменивший в 1834 г. Н.С. Сулиму на посту восточно-сибирского генерал-губернатора С.Б. Броневский вспоминал, что войска в Восточной Сибири только для счета числились в составе Сибирского корпуса, а ответственность и инспекция целиком лежали на нем 433.. Обеспокоенный большим числом ссыльных в Восточной Сибири и совершенным расстройством их управления В.Я. Руперт предлагал даже "ввести в этом крае более военное, нежели гражданское управление, назначая впредь губернаторов из генерал-майоров, окружных начальников, полицмейстеров и даже заседателей - из штаб- и обер-офицеров". Помимо обычных чиновников для особых поручений дать возможность генерал-губернатору иметь для этих же целей двух штаб-офицеров434.. Если А.С. Лавинский почти не вмешивался в дела Морского министерства на Дальнем Востоке, то его преемники стали больше интересоваться ходом управления приморскими территориями435.. Особую сложность представляло управление Охотско-Камчатским краем не только в силу удаленности его от Иркутска, но и из-за независимого положения местных начальников.
Жалобы восточно-сибирского генерал-губернатора В.Я. Руперта на то, что у него связаны руки, передает в своих записках о путешествии по Сибири Коттрель. В.Я. Руперт, явно преувеличивая свою беспомощность, заявлял, что он не может ничего сделать, не связавшись с Петербургом, на что нужно не меньше двух месяцев. Как он сам откровенно признавался, "может много несправедливостей сделать, но не в состоянии сделать добро". В 1842 г. В.Я. Руперт отправился в столицу просить дополнительных полномочий. ":Сколько бы не был Государь мало склонен к возвращению старой строгой системы, но он увидел себя принужденным все-таки даровать обоим генерал-губернаторам, - откровенничал В.Я. Руперт с немецким путешественником, - тайное полномочие преступления зверского характера карать способом, влекущим смерть без формального введения смертной казни"436..
Речь шла о секретных инструкциях, данных Hиколаем I сибирским генерал-губернаторам, которыми они пользовались вплоть до начала XX в. Чтобы ужесточить режим ссылки и каторги, флигель-адъютант И.И. Гогель, объезжавший сибирские губернии в 1831 г., поставил вопрос о применении смертной казни по отношению к ссыльным. Это предложение нашло поддержку у сибирских генерал-губернаторов. Еще в 1830 г. восточно-сибирский генерал-губернатор А.С. Лавинский предлагал ссыльнокаторжных, бежавших в Китай и там совершивших убийства, по поимке судить военным судом по положению о "Большой действующей армии"437.. В 1833 г. он повторил свое ходатайство. Эти предложения рассматривались в особом секретном комитете под председательством В.П. Кочубея. Несмотря на возражения М.М. Сперанского и А.Н. Голицына, большинство членов комитета высказалось за применение смертной казни к ссыльным за преступления "политического оттенка". Николай I 7 декабря 1833 г. предоставил сибирским генерал-губернаторам такое право применять только к каторжным, которым за прежнее преступление смертная казнь была заменена каторжными работами438.. Высочайшими рескриптами 26 декабря 1834 г. и 1 сентября 1837 г. сибирским генерал-губернаторам предоставлялось "за возмущение и бунт селением или артелью не менее 10 человек против местной власти или караула, со взломом тюрем или с нанесением вреда" предавать ссыльнокаторжных суду по Полевому Уголовному Уложению, а ссыльнопоселенцев - Военному суду по общим уголовным законам439..
В 1837 г. западно-сибирский генерал-губернатор П.Д. Горчаков вновь ходатайствовал о дополнительных прерогативах по отношению к ссыльным, предлагая каторжан за убийство присуждать к смертной казни. Не останавливался П.Д. Горчаков и перед защитой пыток, вплоть до возможности морить ссыльного при следствии голодом440.. Впоследствии полномочия судить по военно-полевым законам были закреплены секретной инструкцией, которая вручалась сибирским генерал-губернаторам при назначении на должность441..
Важной прерогативой генерал-губернатора являлась возможность влиять на назначение сибирских чиновников. Законом генерал-губернатору предоставлялось право назначать и увольнять чиновников до VI класса по "Табели о рангах" включительно. Однако генерал-губернаторы были недовольны, что их власть не распространяется на всех местных чиновников442.. Когда в 1846 г. при I отделении СЕИВК был учрежден инспекторский департамент, сибирские генерал-губернаторы забеспокоились, не ущемит ли это их права. Князь П.Д. Горчаков 15 октября 1846 г. запросил разъяснений в МВД. При этом он поспешил напомнить, что общее законодательство не распространяется на Сибирь (если это не оговорено в законе специально). П.Д. Горчаков предупреждал, что изменение прежнего порядка гражданской службы в Сибири, с одной стороны, нарушит сложившиеся отношения губернских учреждений с Главным управлением, коему они непосредственно подчинены, а с другой, "при отдаленности от Санкт-Петербурга возродит неминуемую медленность в замещении вакансий и самом делопроизводстве"443.. Министры также попытались воспользоваться новым законом. Уже 20 октября 1846 г. министр народного просвещения просил генерал-губернаторов распорядиться никого не определять на службу по его ведомству без предварительного согласия министерства444.. Однако правительство не решилось изменить установленный для Сибири порядок, и 4 декабря 1846 г. министр внутренних дел подтвердил, что за сибирскими генерал-губернаторами сохраняется прежнее право назначать и увольнять чиновников до VI класса, при этом лишь ставя в известность инспекторский департамент445..
Сами же генерал-губернаторы не упускали любого удобного случая для расширения возможности влиять на назначение чиновников. Когда в 1831 г. состоялся указ, предоставивший министрам право определять и увольнять начальников отделений в департаментах министерств, генерал-губернатор Западной Сибири тут же запросил Сибирский комитет: не распространяется ли это право на советников-производителей ГУЗС. Сибирский комитет высказался против, объяснив, что советники-производители Главных сибирских управлений уравнены с советниками от министерств, и было бы неудобно ставить их в неодинаковое положение446.. Впрочем, реализация тех или иных положений "Сибирского учреждения" во многом зависела от личных качеств генерал-губернатора. Так, жандармский генерал Н.Я. Фалькенберг заметил, что одни и те же правила в разных частях Сибири исполняются с большей или меньшей обязательностью. Если в Западной Сибири, отмечал он, генерал-губернатор, вопреки закону, определял всех без изъятия чиновников, то в Восточной Сибири таких нарушений было значительно меньше447.. Это лишний раз свидетельствовало о том, как мало юридические нормы влияли на власть генерал-губернаторов.
Неясными оставались в "Сибирском учреждении" отношения генерал-губернатора и губернатора. Назначаемые верховной властью губернаторы имели обособленное положение в ведомственной административной иерархии и принадлежали к территориальной сфере управления. Закон не предоставлял генерал-губернаторам права рекомендовать кандидатов на губернаторские посты, что порой порождало конфликтные ситуации. Но это не означало, что генерал-губернаторы не пытались этого делать, используя свои связи и высокое официальное положение. Не без протекции В.Я. Руперта енисейским губернатором стал его зять В.К. Падалка448.. Пользуясь расположением А.Х. Бенкендорфа, В.Я. Руперт предлагал в 1838 г. заменить иркутского губернатора А.Н. Евсевьева полковником М.В. Ладыженским449.. Генерал-губернатор аттестовал М.В. Ладыженского как прекрасного знатока Китая, что было немаловажно при обострившемся внимании России к амурскому вопросу. Но Николай I назначил губернатором в Иркутск А.И. Левшина. Тогда В.Я. Руперт выдвинул кандидатуру М.В. Ладыженского на вакантный пост томского губернатора. Об этом же ходатайствовал и западно-сибирский генерал-губернатор князь П.Д. Горчаков. В 1840 г. Ладыженский стал губернатором, но в Тобольске450.. Впрочем, там он продержался недолго. Жандармский генерал Н.Я. Фалькенберг доносил в III Отделение, что М.В. Ладыженский "не имеет необходимых познаний и сведений для гражданского губернатора"451.. Да и сам П.Д. Горчаков, заподозрив Ладыженского в политической неблагонадежности, поспешил от него в 1844 г. избавиться452..
За тридцать лет после реформы 1822 г. на губернаторских постах в Тобольской, Томской, Енисейской и Иркутской губерниях побывало 29 человек. Наиболее часто менялись губернаторы в Тобольске, где за этот период сменилось 11 губернаторов, да к тому же с 5 мая 1832 г. по 5 мая 1835 г. эта должность значилась вакантной. Пятеро из тобольских губернаторов (Д.Н. Бантыш-Каменский, В.А. Нагибин, И.Д. Талызин, М.В. Ладыженский, К.К. Энгельке) покинули пост не по своей воле. Как отмечал жандармский подполковник Черкасов 5-й, губернаторская власть в Тобольской губернии была поглощена окружающими генерал-губернатора лицами. В таких условиях губернатор, писал он, "есть только страдательное лицо, не имеющее и тени власти, определенной Сибирским учреждением. Ни один чиновник в губернии не представляет столь разительной противуположности, с одной стороны, по безусловной зависимости, а с другой - по примерной холодности подчиненных мест и лиц, часто переходящей в неповиновение, а потому этот пост сделался столь сомнительным, что в течение последнего двадцатилетия здесь было 9 гражданских губернаторов, из коих большая часть сделались или жертвою интриг, или собственной неосторожности с весьма неприятными для них последствиями"453..
В других губерниях ситуация была несколько лучше. Правда, и там бывали случаи кратковременного пребывания на губернаторском посту (енисейский губернатор Рославец пробыл в своей должности всего два месяца, иркутский губернатор А.И. Левшин - чуть меньше года). Дольше всех продержался на посту иркутский губернатор И.Б. Цейдлер - 14 лет. В среднем же правили губерниями (исключая крайние случаи) от 4 до 6 лет. Известен только один случай, когда тобольского губернатора В.И. Копылова, пробывшего в этой должности немногим больше месяца, перевели в Енисейскую губернию, которою он уже управлял в течение десяти лет. Как правило, все сибирские гражданские губернаторы были в чине статского или действительного статского советника. Исключение составляла Томская губерния, куда назначали губернаторами и одновременно управляющими алтайскими заводами горных чиновников в звании генерал-майора. Сибирскими губернаторами были такие известные в то время ученые, как П.К. Фролов и П.П. Аносов, писатель А.П. Степанов, историк Д.Н. Бантыш-Каменский454..
В отличие от Европейской России, где быстро оформлялась зависимость губернатора от МВД, в Сибири этот процесс затруднялся не только наличием дополнительного звена в управлении в лице генерал-губернатора, но и особенностями положения самого губернатора. В отличие от великорусских губернаторов сибирский губернатор был более ограничен в своих правах. Об этом свидетельствует как его юридическое, так и реальное положение в местной административной иерархии. Так, тобольский губернатор В.А. Нагибин жаловался в 1830 г. в Сенат, что генерал-губернатор ограничивает его права в назначении и увольнении чиновников, а также их аттестации. Кроме того, В.А. Нагибин резко отозвался о состоянии откупного дела в крае, заявив, что откупщики, пользующиеся покровительством самого генерал-губернатора, "счастливее алхимиков и давно нашли философский камень и весьма умеют употреблять его в свою пользу"455.. Указывал он на злоупотребления и в других областях управления. Сенат передал это дело в Сибирский комитет, а затем им занимался Комитет министров456.. Но Комитет министров нашел обвинения В.А. Нагибина бездоказательными и сделал ему выговор за дерзкие и неприличные выражения в адрес генерал-губернатора. Николай I поступил еще строже и приказал В.А. Нагибина "за дерзость и фальшивый донос отрешить от должности и предать суду"457..
В полной мере реалии сибирского управления, столь отличные от правовых норм, смог ощутить декабрист А.Н. Муравьев, оказавшись в Тобольске сначала в качестве председателя тобольского губернского правления, а затем исполняющего должность тобольского губернатора. Несмотря на свое формально высокое и независимое положение, в действительности он оказался совершенно беззащитен перед самовластием генерал-губернатора и его ближайшего окружения. Энергичные меры по наведению порядка в губернском управлении, осуществляемые А.Н. Муравьевым, вызвали недовольство генерал-губернатора И.А. Вельяминова и его фаворита Н.Ф. Кованько. В этом конфликте, быстро переросшем в открытое противостояние, А.Н. Муравьев пытался опереться на те силы, которые ему позволили бы выстоять в неравной борьбе. Используя свои служебные права, а в большей степени родственные связи, он обращается за защитой к министру внутренних дел Д.Н. Блудову, шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу и даже к самому императору. В Западной Сибири А.Н. Муравьев обрел союзника в лице жандармского полковника А.П. Маслова, занимавшего независимое положение в сибирской административной иерархии. В своих официальных представлениях и конфиденциальных записках А.Н. Муравьев обвинял И.А. Вельяминова и Н.Ф. Кованько в том, что они свели на нет значение губернаторской должности. Он жаловался на то, что Вельяминов покрывает чиновников, виновных в злоупотреблениях. Вмешивался генерал-губернатор и в собственно губернское управление, определяя к должностям чиновников помимо губернатора. И наоборот, тех чиновников, которых рекомендовал А.Н. Муравьев, И.А. Вельяминов отказывался утверждать. Более того, генерал-губернатор даже запрещал Муравьеву без его ведома отправлять губернских чиновников в командировки458.. Когда А.Н. Муравьев отправился с ревизией по округам губернии, было организовано секретное наблюдение за ним и теми, кто будет подавать ему прошения459.. От произвола генерал-губернатора и его приспешников страдал не только тобольский губернатор. В письме Н.Н. Муравьеву (будущему графу Карскому) он писал 1 июня 1833 г. из Тобольска: "Мы оба, Ковалевский (томский губернатор. - А.Р.) и я, много терпим от Ив[ана] Алек[сандровича] Вельяминова, который совершенно выпустил из рук бразды правления Западной Сибири; и при добром своем характере делает такие вещи, которые противоречат всему должному"460.. В другом письме, 27 января 1833 г., он просит: "Скажи любезному брату Александру Мордвинову (А.Н. Мордвинов - начальник канцелярии III Отделения. - А.Р.), что А.П. Маслову уже житья нет от Вельяминова. Что он ему публичные делает оскорбления. Это нужно знать и графу Александру Христофоровичу (Бенкендорфу. - А.Р.)"461..
На плачевное состояние управления Тобольской губернией из-за частой смены губернаторов указывал в 1840 г. и начальник Сибирского округа корпуса жандармов генерал-майор Н.Я. Фалькенберг462.. Губернатором 17 февраля 1839 г. вместо Х.Х. Повало-Швейковского, окружившего себя в Тобольске "любимцами, передоверив им все управление", благодаря поддержке Фалькенберга, стал И.Д. Талызин463.. Талызин попытался исправить положение, но удержался на своем посту лишь около полутора лет. "Какие-то тайные пружины, - доносил Н.Я. Фалькенберг, - поселили несогласие" между генерал-губернатором и И.Д. Талызиным, и последнего поспешили перевести в Оренбург464..
Оказавшись без поддержки далеких от Сибири центральных ведомств, без защиты со стороны генерал-губернатора, губернатор был весьма уязвим для интриг, которыми издавна славилось сибирское чиновное общество. П.М. Капцевич считал, что частая смена губернаторов в Тобольске вызвана "противодействием мест подчиненных", а также низкой нравственностью местных чиновников и "вкоренившейся давно страсти к интриге". Однако Сибирский комитет называл еще одну причину: ":По разным неудовольствиям, чинимым Главным местным начальником Западной Сибири"465..
Существовали также трения в отношениях восточно-сибирского генерал-губернатора А.С. Лавинского и иркутского губернатора И.Б. Цейдлера. А.С. Лавинский даже просил в 1827 г. А.Х. Бенкендорфа посодействовать в замене И.Б. Цейдлера другим лицом466.. Несмотря на это, Цейдлер оставался на своем посту до середины 1835 г., на два с половиной года дольше, чем сам А.С. Лавинский. Конфликтовал с иркутским губернатором А.В. Пятницким генерал-губернатор В.Я. Руперт. Но и в этом случае генерал-губернатор не смог избавиться от неугодного губернатора, более того, сам пострадал от его интриг.
Одним из наиболее запутанных сибирских административных вопросов оставался вопрос об управлении Колывано-Воскресенским горным округом. Не довольные независимым положением горных чиновников и назначаемого из их среды по представлению Кабинета и Министерства финансов томского губернатора, западно-сибирские генерал-губернаторы неоднократно высказывались против административной обособленности горного округа. П.Д. Горчаков, например, в течение нескольких лет конфликтовал с томским губернатором, сначала Н.А. Шленевым, а затем Ф.Ф. Бегером. Во всеподданнейшем донесении 5 октября 1837 г. он заявлял, что потерял "всякую надежду водворить порядок в Томской губернии"467.. Фактически томский губернатор вышел из подчинения главному местному начальству Западной Сибири, заручившись поддержкой министра финансов Е.Ф. Канкрина. В своем донесении Николаю I П.Д. Горчаков даже пытался нагнать на императора страху, утверждая, что притеснение золотопромышленников и потворство местному горному начальству со стороны Н.А. Шленева истощит терпение рабочих и приведет к серьезным беспорядкам468.. Очевидно, личное обращение генерал-губернатора к царю возымело действие - 4 ноября 1837 г. Шленева удалили с поста томского губернатора. Но и новый томский губернатор, выбор которого затянулся на полгода, явно не устроил П.Д. Горчакова. Когда до П.Д. Горчакова частным образом дошло известие, что в Томск предполагают назначить полковника Бегера, он поспешил уведомить высшее начальство, что Ф.Ф. Бегер владеет золотыми приисками, что запрещено служащим в Сибири чиновникам469.. Однако и Ф.Ф. Бегер продержался на губернаторском посту в Томске всего два с половиной года (с 8 апреля 1838 г. по 27 декабря 1840 г.). Уже в начале 1839 г. он ходатайствовал через министра финансов (что также вызвало недовольство генерал-губернатора) об отставке. В этой связи П.Д. Горчаков вновь напомнил А.Х. Бенкендорфу о тщательности в подборе кандидата на этот пост, предлагая избрать генерала из артиллерии или из инженеров, не служившего до того в Сибири. В противном случае, не преминул он лишний раз заметить, "тайные связи по золотопромышленности и существующие козни, всегдашняя язва Сибири, не прекратятся; наипаче последние, когда министром финансов допускаются мимо меня прямые с собой сношения, по делам Высочайшей волей подлежащим рассмотрению Главного управления"470..
Таким образом, несмотря на значительную власть, предоставленную царем сибирским генерал-губернаторам, нельзя видеть в них лишь неограниченных сатрапов, чем в значительной степени грешила дореволюционная, а затем и советская литература. Реальное положение генерал-губернатора в системе сибирского регионального управления второй четверти XIX в. было гораздо сложнее. Не имевшие опыта гражданского управления, не знакомые с сибирскими условиями, опасаясь чиновных и купеческих интриг, при отсутствии надежной поддержки среди влиятельных людей в столице и в самой Сибири, генерал-губернаторы могли легко стать послушным орудием в руках сибирской бюрократии. В противном же случае, стремясь проявить самостоятельность, генерал-губернаторы быстро наживали себе противников, которые стремились воспользоваться любым удобным поводом, чтобы скомпрометировать в глазах верховной власти неугодного главного начальника края. Поэтому, чтобы удержаться на своем посту, генерал-губернатору приходилось вести борьбу с настоящей или мнимой оппозицией, подавлять всяческое недовольство, искать поддержки у могущественных сановников в Петербурге и лавировать между различными группировками в сибирском обществе.
Даже декабристы или представители польской аристократии, оказавшись в ссылке, но сохранив свои связи с могущественными родственниками и друзьями в Петербурге и Москве, могли повлиять на карьеру генерал-губернатора. Так, например, сестра находившегося на поселении декабриста М.М. Нарышкина была замужем за московским генерал-губернатором князем Д.В. Голицыным. В этой связи понятно, почему западно-сибирский генерал-губернатор И.А. Вельяминов писал Д.В. Голицыну, что почтет для себя особым счастьем оказать М.М. Нарышкину какое-либо облегчение471.. Озабоченные тем, чтобы поддерживать наверху впечатление о благоприятном течении дел в крае, сибирские генерал-губернаторы иногда, стремясь не выносить сор из избы, прибегали к различным уловкам, чтобы принизить значение того или иного происшествия. В этом смысле весьма показательна позиция, которую занял восточно-сибирский генерал-губернатор В.Я. Руперт в "деле" декабриста М.С. Лунина. Все исследователи указывают на то, что В.Я. Руперт и его подчиненные делали все для того, чтобы умалить значение писем М.С. Лунина и не расширять масштабы следствия. Впрочем, в этом оказалось заинтересовано и жандармское ведомство, проморгавшее лунинские сочинения472..
Весьма показательно то, что четверо из семи сибирских генерал-губернаторов второй четверти XIX в. оставили Сибирь не по своей воле, вызвав серьезное недовольство верховной власти. Причины такого исхода крылись не столько в неудачном выборе кандидатов на генерал-губернаторский пост, сколько в серьезных просчетах административной политики самодержавия в Сибири. Хорошо знавший Сибирь Г.С. Батеньков справедливо полагал, что бесконтрольное самоуправство генерал-губернаторов, порожденное самой системой местного управления, приводило к тому, что генерал-губернатора легче было отрешить от должности, "нежели указать ему почтительно законный путь, от коего он уклонился". Жалобы, доносы, сенаторские ревизии оставались долгое время единственными, хотя и малоэффективными средствами как-то сдержать генерал-губернаторскую власть в Сибири от сползания в безудержный деспотизм. Не появилось в этот период на административном небосклоне Сибири и ярких, инициативных и самостоятельных личностей.
С отставкой В.Я. Руперта и П.Д. Горчакова закончился определенный этап в правительственной политике по отношению к восточному региону. Оживление экономической и политической жизни на этой обширной и перспективной окраине Российской империи требовало государственных деятелей иного масштаба, и в этом отношении Западной Сибири повезло меньше, чем Восточной, где в эти годы начиналась замечательная деятельность Н.Н. Муравьева, ставшего вскоре графом Амурским. Оценивая общее состояние управления Сибири, П.П. Семенов-Тян-Шанский писал в своих мемуарах: "Положение сибирских генерал-губернаторов было, впрочем, нелегкое, и даже для того, чтобы сделать что-нибудь действительно полезное для края, нужно было иметь или государственный ум Сперанского, или непреклонную волю Муравьева-Амурского"473.. Ни того, ни другого у сибирских генерал-губернаторов второй четверти XIX в. не оказалось.