Второй период бурятского национального возрождения, который к настоящему моменту уже завершился, можно назвать временем этнополитической стабилизации. Но и в этот период накал этноидеологии, тем не менее, не снижался, он принимал новую форму, которую можно назвать научным дискурсом. При этом следует учитывать, что в Бурятии наблюдается масштабное срастание политической (властной) и научной (культурной) элиты, иными словами, политический контекст этноидеологии не утрачивается, а становится более наукообразным. Приобретение статуса суверенной республики оказалось явлением иной сферы, нежели решение реальных экономических проблем, а потому для большинства населения уже не представляется особым завоеванием, более того, стал совершенно очевидным разрыв между целями элиты и насущными заботами простых людей. Характерная для большинства населения республики индифферентность по отношению к этноидеологии, тем не менее, не способствовала ее изменению в соответствии с требованиями практической жизни. Иными словами, не предлагались какие-либо конкретные и осуществимые планы и программы, нацеленные на экономический рост, привлечение инвестиций и т.д. Возможно, это связано с тем, что главным продуцентом этноидеологии выступает гуманитарная интеллигенция.
Хотя до сих пор не получила концептуально четкого выражения бурятская национальная идея (равно, впрочем, как и российская), тем не менее, во втором периоде современного дискурса проект этнокультурного возрождения получил наибольшее развитие. Именно тогда оформилось вербальное выражение идеологем, которые оказались востребованными в третьем периоде, очевидцами которого мы сейчас являемся и который связан с планами и осуществлением реформирования российского федерализма. Ирредентистская агитация, касавшаяся общемонгольского единства (которое понималось и как политическое объединение, и как восстановление былого социокультурного пространства) на новом этапе сосредотачивается на идее сохранения статуса Республики Бурятия и бурятских национальных округов в качестве самостоятельных субъектов РФ, а также на идее восстановления республики в границах 1923-37 гг. При этом никак не проявлявшийся в период вербального проговаривания контекст сецессии оказывается все более выраженным, поскольку касается изменения существующих политических границ внутри России (заметим при этом, что мотивы внутрироссийской сецессии содержатся, в первую очередь, в планах руководителей страны).
Принципы федеративного устройства современной России унаследованы от советского периода и являются, по мнению многих политиков и рядовых граждан, анахронизмом, препятствующим реализации демократических принципов (хотя они, как мы убеждаемся, достаточно эфемерны) построения гражданского общества. Потому с самого начала существования новой России, с 1991 г., их рациональность подвергается сомнению, что породило нечто вроде дискуссии между сторонниками унитарного и федеративного государства. Так, один из наиболее авторитетных сторонников доктрины об этнической государственности Р. Абдулатипов полагает, что федерация - это "способ государственного жизнеустройства российских народов, веками пробивавших себе путь сквозь барьеры унитарных устремлений" [Абдулатипов, 1995, с. 6]. Оппоненты этой точки зрения тоже представлены известными и громкими именами: "Ни конфедерации, ни федерации нам не нужно" [Солженицын, 1995, c. 3] или: "Быстро, жестко соответствующим указом "закрыть" автономные республики и прочие национально-территориальные образования, немедленно восстановить губернии во главе с губернатором и забыть про эту федерацию, как про кошмарный сон" [Жириновский, 1994, c. 4].
Хотя данная дискуссия носила, главным образом, публицистический характер, несомненно, она отражала определенные тенденции в политической практике, которые стали принимать более или менее четкие очертания лишь в последние годы. Уже ясно, что перекройка политико-административной карты РФ неизбежна, что "укрепление вертикали власти" ставит перед этнонациональными субъектами федерации в их нынешней форме неразрешимые задачи. Понятно, что в соответствии с нынешней доктриной реорганизации политического устройства страны этнотерриториальные границы сохранятся только относительно тех субъектов, которые будут отвечать критерию экономической целесообразности. Удастся ли в таком случае избежать нового "всплеска этничности", который будет вызван уже не эйфорией демократии, а реальными или иллюзорными опасениями дискриминации по национальному признаку, а потому будет, возможно, носить агрессивный характер? Можно предположить, что в этом случае неминуемо усилениеобраза врага, играющего, как мы, надеемся, достаточно убедительно показали ранее, главную роль в деле этномобилизации. В этом смысле титульный этнос стоит перед небогатым выбором, а "новый" образ "чужого", кто бы или что бы то ни было (деэтнизация, русификация, унитаризация, европеизация и прочие жупелы угрозы со стороны "чужого", а потому враждебного) может привести к поиску врага в своем окружении, что означает реальную возможность надлома межэтнической стабильности.
К сожалению, в современной России малые народы имеют основания для обид и опасений: скинхеды и прочие фашиствующие элементы сделали опасным пребывание в больших городах лиц "неславянской национальности", да и правоохранительные органы часто ведут себя так, что создается впечатление о нежелательности пребывания приезжих, к примеру, в Москве11. Хотя это касается, в принципе, всех немосквичей, легко создается впечатление, что речь идет о нерусских, которым как бы предлагается "сидеть у себя дома". Беспокойство подогревается и провокацией со стороны ЛДПР, позволившей себе перед выборами в Госдуму написать на рекламных щитах лозунг "Мы за русских!". Жириновский воспринимается не только как лидер "партии одного человека", но и как один из ведущих политиков в России, и потому персонифицирует исходящую из Москвы угрозу по отношению к нерусским. Настроения беспокойства отражены, в частности, в письме, опубликованном в газете "Молодежь Бурятии": "Москва была городом моей юности, там я училась в институте. Это было незабываемое время: театры, музеи, экскурсии, общение с друзьями. И даже после окончания вуза мы в течение десяти лет встречались с однокурсниками именно в Москве.А вот теперь этот город стал для меня запретной зоной (здесь и ниже выделено нами. -Авт.). И, думаю, не только для меня, но и для всех иногородних, а тем более живущих так далеко от столицы. Во-первых, потому, что очень дорого стоит проезд. Во-вторых, как быть с регистрацией, без которой в Москве вроде бы, по словам гостей города, правоохранительные органы могут придраться к любому человеку. То, что на каждом шагу там требуют удостоверения личности, мы видим и слышим и по радио, и по телевидению. Знакомые рассказывают, что не раз были свидетелями, а то и участниками каких-то облав, когдалюдей неславянской внешности чуть ли не забирали в отделения милиции.
Несмотря на то, что многие все же едут в Москву учиться и работать, я бы все же не отважилась туда поехать просто в гости, хотя очень хочется повидаться с подругами и посмотреть на то, какой красивой стала Москва.
Получается, что,живя в своей родной стране, мы не являемся родными для Москвы. Очень обидно такое осознавать. Правда, мои друзья разубеждают, что это не так. А я все же не буду рисковать, а лучше приглашу их к нам в Бурятию. Мы всех примем с радостью" [Васильева, 2005, с. 16]. На данном примере мы имеем возможность еще раз увидеть и то, что Москва символически представляет всю Россию (= не Бурятию), и что российская идентичность редуцируется, и что, напротив, активизируется противопоставление "там" - "здесь" наряду с аллюзией этноцентристского нравственного превосходства - "мы всех примем с радостью".
Концепция укрупнения регионов России на основе экономического районирования могла бы считаться рациональной альтернативой существующей ныне ситуации, если бы в ней была должным образом отрефлектирована тактика, учитывающая этнический и этнополитический контекст столь масштабных преобразований. Складывается впечатление, что этот аспект вообще не берется во внимание, а вся программа - это один из новых социальных экспериментов, которыми так богата наша страна на протяжении последнего столетия. К тому же, хотя этапы укрупнения более или менее выражены (завершение до 2008 г.), до сих пор абсолютно неясно, каков будет статус республик внутри новых субъектов, что порождает естественное желание выяснить этот вопрос у людей компетентных.
Однако, выступая 9 ноября 2004 г. по местному телевидению (телеканал "Ариг Ус"), президент Л.В. Потапов на вопрос журналиста, каково его отношение к укрупнению субъектов федерации, не дал четко сформулированной оценки предстоящих изменений. Суть его ответа состояла в том, что он поддерживает идею создания Прибайкальского региона, отметив, кстати, что словогуберния ему не нравится (сведeние обсуждения до уровня подбора подходящих или неподходящих названий является характерным свойством идеологического дискурса, когда слово субстантивирует смысл действия и его оценку). Свою точку зрения он мотивировал тем, что регион, составленный из Иркутской и Читинской областей, Республики Бурятия и двух Бурятских округов, будет оперировать огромными ресурсами и значительным населением в 6 млн. человек, что позволит существенно ускорить экономический рост. Вместе с тем Л.В. Потапов выразил свое мнение о том, что Бурятия должна сохранить республиканский статус и быть представлена в органах региональной власти как самостоятельный субъект. Так было, припомнил Л.В. Потапов, в СССР, когда Бурятия была, во-первых, - автономной республикой, во-вторых, - частью РСФСР и, в-третьих - частью Советского Союза.
Не вполне четкая позиция Президента республики, тем не менее, дает возможность предположить, каким будет положение республики: экономическая и политическая несостоятельность при иллюзорном самоуправлении. Нетрудно сделать вывод, что при таком понимании укрупнения субъектов РФ республика сохранит статус-кво с трансфертным финансированием уже не из бюджета России, а из бюджета региона, причем республиканский статус превратится в фикцию, но даст, тем не менее, возможность бюрократической верхушке остаться при своих должностях и привилегиях. Что при этом ожидает важнейшие культурные завоевания республики, Президент не уточнил.
Несомненно, разойдутся пути политической/чиновничьей элиты и элиты научно-интеллектуальной и художественной: первые станут приспосабливаться к новым условиям, в которых для сохранения престижного положения этнонациональный фактор уже не будет столь важен12, а остальные останутся единственным оплотом этноидеологии, которая, по-видимому, не выйдет за пределы этнорегиональной национистской агитации и станет развиваться по одному из возможных сценариев: либо как в большей мере феномен культуры, нежели политики, либо как индуктор и регулятор этнонационалистических проявлений, либо как то и другое одновременно. В частности, проблемы "губернизации" обсуждались учеными на "Круглом столе" по проблемам бурятского этноса 10 марта 2005 г. Выраженное в ходе этого мероприятия отношение интеллектуальной элиты к реорганизации в республиканской печати характеризуется как "больше отрицательное, чем положительное. ... возможная утрата Бурятией статуса республики в составе РФ автоматически влечет за собой изменение законодательства. Как быть, например, со статусом бурятского языка как государственного наряду с русским? Отмечено, что ассимиляция малочисленных народов вне национальных республик происходит быстрее" [Болотов, 2005, с. 3].
В качестве пробного шага в направлении перекройки политико-административной карты по отношению к бурятским субъектам РФ выступили власти Иркутской области, выдвинувшие предложение о слиянии Усть-Ордынского Бурятского Автономного Округа с областью (что, кстати сказать, было продиктовано, по мнению многих, отнюдь не интересами государства и населения, а лишь личными амбициями и выгодой областного руководителя). Совещание актива общественности УОБАО в форме "круглого стола" (23 декабря 2002 г.), где обсуждался вопрос об отношении к референдуму по сбъединению, достаточно ярко продемонстрировало, в какой сфере теперь сосредоточится деятельность этноидеологов: всегда подразумеваемый и латентно присутствующийобраз врага (один из главных сюжетов любого национализма и политической мифологии) приобретает конкретные формы, а успешные действия этого противника равносильны этническому апокалипсису. В тексте Обращения к Л.В. Драчевскому в связи с посягательствами на бурятскую государственность, в частности, говорится: "Вы... нарушаете Конституцию государства, ее основополагающий базисный принцип - равноправие и права народов, пытаясь ликвидировать конституционный субъект РФ. Почему вы ни разу не встретились с ВАРКом, Конгрессом бурятского народа, бурятскими учеными, чтобы хоть формально спросить их мнение о самокастрации, уничтожении УОБАО? Что вы хотите? Мы догадываемся, конечно, ибо последовательность поступков всегда показывает идейную направленность: вы упрямо идете не по пути решения сложнейших бурятских проблем, а по противоположному пути - ассимиляции азиатов, упразднения их субъектов, их прав на самостоятельность и свободу.... Вы хотите возрождать бурятский народ, укрепляя его права, его субъекты, настойчиво решая его сложнейшие этнические проблемы самосознания и правоосвоения, воссоединения и консолидации или Вы хотите упразднить этот народ по частям, начав с УОБНО?... дальнейшее промедление с этим вопросом о губернизации и ликвидации национальных прав бурят на свои автономии болезненно, оно радикализирует общественность, наращивая поиски иных путей торможения унизительного для этноса проекта" [Круглый стол, 2002].
Хотя авторы Обращения не конкретизируют, что из себя будут представлять "иные пути" (апеллирование к российскому руководству, к мировому сообществу или что-то иное) тем не менее, подразумевается, что "радикализованная общественность" не допустит ущемления прав этноса. Не менее эмоционально по тому же поводу выступил В.А. Хамутаев: "...при едином авторитарном, жестко-централизованном губернском устройстве есть представители "великого и могучего" и инородцы без рода и племени. Бурятские ученые...неустанно говорят о постоянной работе над укреплением наших трех национально-государственных образований как единственных гарантов сохранения наших национальных самобытных качеств, ибо с упразднением статусов ликвидируется упоминание о нас как нации. И мы исчезнем как великая бурят-монгольская нация. Мы будем россияне, граждане, но какого сорта, какого уважения? Эта тенденция, желание, идеология шовинистических сил,...укрупните три субъекта одного этноса в один (выделено нами. -Авт.). При этом восстановите его права, компенсируйте потери от неслыханных репрессий. ... Или хотя бы не мешайте, не трогайте, оставьте, как есть, автономии бурят, ибо в них хоть как-то охраняется национальная жизнь, самобытность монголо-азиатского этноса. Статус самостоятельного субъекта дает право контролировать собственные земли, недра, экологию, культуру, священные бариса, тайлганы, есть право на собственное законодательство, то есть право на свое творческое этнонациональное развитие согласно своим соображениям, уму и традициям и для будущих поколений.... Вся область будет гордиться приближенностью к бурятам" [Хамутаев, 2002].
Иными словами, в костер ирредентизма, ярко пылавший в конце восьмидесятых-начале девяностых годов, подброшены новые дрова. Если станет реализовываться непродуманный сценарий укрупнения регионов, можно ожидать, что в силу неучтенного этнического фактора содержание конечного "продукта" окажется для авторов неожиданно политически гетерогенным. "Один вопрос представляется важным и пока неисследованным. Это формирование новых пространственных границ государственных образований после распада СССР. ... в ментальности многих бывших советских граждан советское пространство будет существовать еще долго..." [Тишков, 2003, с. 302]. Бурятская государственность (как в границах 1923-1937 гг., так и в границах с 1937 г.) способствовала воспитанию российской/советской идентичности и ее преобладанию в иерархии идентичностей13. Пересмотр этнополитического статуса национальных субъектов федерации индуцирует активизацию горизонтально-территориальной идентичности, т.е. мобилизует идентичность этническую (при том, что многие не-буряты, проживающие в бурятских субъектах, тоже негативно относятся к планам слияния субъектов, хотя мы и не располагаем официальными статистическими данными по этому вопросу). По-видимому, она не становится (и, скорее всего, не станет) доминантой, тем не менее, она порождает (и еще породит) определенный всплеск эмоций. Как говорит Г.В. Истомин, спикер Законодательного собрания Иркутской области, "процесс объединения не забыт, ... и поэтому в ближайшие два-три года Иркутская область и УОБАО будут объединены. Механизмы по объединению уже прописаны в новом федеральном законодательстве" [Угай зам, 2005, с. 9]. Он же "не исключил вариант, что объединение коснется не только Иркутской области и УОБАО, в процесс включатся также Читинская область, Агинский Бурятский автономный округ и Бурятия" [там же].
Резонансом на планируемые реорганизации являются статья Д.В. Цыбикдоржиева и открытые письма молодежи, одно из которых обращено к Президенту РФ, а другое - ко всем жителям страны (все опубликовано на одной газетной полосе). В них, в противовес планируемым изменениям, содержатся предложения, касающиеся "возможности объединения трех субъектов - Усть-Ордынского и Агинского Бурятских Округов и Республики Бурятия, а также Ольхонского района Иркутской области в единый субъект Российской Федерации" [там же]. Предложение или требование о восстановлении бурятской автономии в границах 1923-37 гг. основываетсяна моральном праве "восстановить попранную справедливость и навеки избавиться от наследия эпохи беззакония и террора" [там же] (кстати сказать, в упомянутую эпоху буряты обрели государственность). Восстановление территориальной целостности, как бы ни пытаться представить ее реабилитацией, имеет и другую сторону, поскольку является сецессией, и, значит, "это - всегда серьезное перераспределение ресурсов и власти, которое не может не сопровождаться нанесением ущерба значительной массе людей" [Тишков, 2003, с. 344]. Иными словами, не представляется возможным вообще предложить такую программу действий по реорганизации Федерации, которая учитывала бы интересы и государства, и субъектов в их нынешнем виде, и населения этих субъектов.
Своеобразное преломление проблемы реорганизации субъектов федерации в связи с возрождением бурятских традиций выразила журналист О. Санжина. Ввиду интересной связи различных сюжетов в одной заметке и выводов, к которым приходит автор, приведем ее почти полностью: "В преддверии Сагаалгана состоялся у меня разговор с приехавшим из деревни дядей о том, как на селе собираются отмечать этот праздник. На что он, будучи человеком прямодушным и грубоватым, ответил, что праздники и будни для большей части сельчан слились в однообразное серое и беспросветное существование - нет у большинства рабочих будней, нет и радости от праздничного безделья. А старики в ожидании праздников молятся, чтобы их невольные тунеядцы - сыновья да внуки - не отравились во время гуляний "катанкой". После затянувшихся январских каникул немало людей могут потешить деревенскую публику рассказами о том, как выкарабкивались из белой горячки после того, как навстречались Новый год стеклоочистителем. ... У мужика и на бутылку настоящей водки денег не находится. Да и торговля деревенская условно так называется, ведь основной покупатель - это пенсионер, который стабильно раз в месяц получает свою подачку от государства да и отдает ее подчистую кредиторам, к которым ходит отовариваться вся семья "под запись". И идет все дальше по этой накатанной колее, по которой и двигаться тяжело, и рвануть из которой некуда... Конечно, в дни Сагалгаана все односельчане встретятся в дацане, где большинство будет молиться и надеяться на чудо, которое возродит бурятскую деревню, когда и Белый месяц можно будет встретить в приличествующем этому празднику изобилии и сытости. А пока... Для некоторых семей мясо, молоко - уже роскошь, и это у бурят, которые веками занимались животноводством и были всегда и экономически, и политически самодостаточны.Но надо радоваться, пока есть возможность, тому, что остается этот праздник официально признанным, не попал он еще под раздачу "укрепления властной вертикали" (выделено нами. -Авт.). Чего не скажешь, по всей видимости, об автономии прибайкальских бурят. Прошедший год поставил перед нами эту проблему - лишение Усть-Ордынского округа прав самостоятельного субъекта Федерации. Хочется, чтобы в наступившем году нам хватило воли активно высказать свое мнение по этому вопросу. Пусть каждый задумается о своей судьбе и судьбе своего народа. Отмечая Сагаалган, нельзя нам забывать, под какой страшной угрозой он находится - с одной стороны, когда теряет свой праздничный смысл для прямых преемников тех, кто возвел этот праздник центральным событием в живой круговерти своего кочевого быта. А с другой, когда становится едва ли не единственным символом призрачной национальной самостоятельности в ситуации, когда все остальное нивелировано до уровня серой отсталой провинции. Но все же... Все же пусть Сагаалган остается светлым праздником, пусть молодежь перенимает у старших правильные традиции празднования, пусть маленький народ ощущает себя хотя бы в дни Белого месяца единым целым, которому надо обязательно стать сильным" [Санжина, 2005, c. 7, 10].
Как видим, в заметке на конкретном, "бытовом", уровне затрагиваются активно обсуждаемые в идеологическом дискурсе проблемы. "Понижение", т.е. конкретизация их в газетной публикации ярко демонстрирует эклектичный характер доводов этноидеологии: возрождение традиционного праздника выступает в качестве "едва ли не единственного" маркера этничности в условиях, когда для подавляющего большинства и этот, и любой другой элемент традиционной культуры не имеет того смысла, который в нем подразумевается и во имя которого возрождался. При отсутствии выраженной, конкретной, понятной и достижимой для социума и индивида цели празднование Нового года по лунному календарю символизирует сужение этнического континуума до размеров Белого Месяца, вне которого - хаос безвременья и разрухи. Последние предстают в образах государственно-административного переустройства, ассоциирующегося с отменой праздника (запретить его, конечно, никто не сможет, но отнять выходной день - вполне). Журналистка показывает атмосферу напряжения и страха перед грядущими неотвратимыми переменами (воспринимаемыми какэтнический апокалипсис), хотя достаточно прозрачно намекает на то, что нынешние проблемы республика самостоятельно решить не в состоянии. Кроме того, заслуживает внимания описание быта и проблем деревни. Имплицитно содержащееся в статье утверждение о том, что бурятскую деревню может возродить только чудо, косвенно свидетельствует о понимании автором того, что этническая культура репродуцируется в традиционном, т.е. сельском, социуме. Возрождение "сверху" обрядов, праздников и прочих элементов традиции является паллиативом, не способным остановить процессы деструкции. Одновременно статья указывает, что этнополитический дискурс уже подразумевает некоторое конкретное преломление, пусть еще слабовыраженное и лишь в форме газетного печатного слова. Но и это демонстрирует, что ресурсы этничности по-прежнему велики и идеология может не только эксплуатировать их в интересах элиты, но и определять дальнейшие направления развития большого региона Восточной Сибири.