Последние полтора десятилетия вошли в российскую историю не только как период глобальных тектонических изменений страны и общества в целом, но явились временем глубоких, порой чрезвычайно драматических, потрясений для отдельной семьи, каждого человека. В ситуации деконструкции привычных жизнестилевых практик, деформации социальных стандартов, коррозии духовных опор, аномии "становящегося" российского общества и, как следствие, кризиса идентичности люди стали искать альтернативные концепции и институциональные формы, которые позволили бы переструктурировать и конституировать социальное пространство на новых парадигмах и обрести утраченное чувство психологического комфорта и стабильный социальный статус.
На этом фоне особую значимость приобрела этническая идентичность, как коллективная стратегия ставшая консолидирующим фактором массовых социальных и этнополитических движений. В России постсоветского времени категория этнической идентичности стала центральным концептом для описания современной этнической реальности, и можно говорить о господстве дискурса идентичности.
Однако человек является членом самых разнообразных коалиций (этнической, локальной, конфессиональной, гражданской, профессиональной и т.д.). По мнению В.А. Тишкова, "понятие "мы" крайне ситуативно и иерархично... самоидентификация - это целая линия выборов по восходящей или нисходящей, в зависимости от очерчиваемого круга доступных индивиду коллективных принадлежностей или коалиций" [Тишков, 1997, с. 23].
С другой стороны, репертуар коллективных идентичностей ограничен для каждого социокультурного контекста и во времени, и в пространстве, и в статусно-опосредованных ситуациях. Структурные требования среды легитимируют область вариативности репертуара, поскольку тесная взаимозависимость элементов социальной структуры ограничивает возможности выбора и/или альтернативного функционирования. Вместе с тем, трансформации социальной структуры могут иметь своим следствием и модификации субъективной реальности. "Особые исторические социальные структуры порождаюттипы идентичности, которые опознаются в индивидуальных случаях... Идентичность представляет собой феномен, который возникает из диалектической взаимосвязи индивида и общества" [Бергер, Лукман, 1995, с. 280 - 281]. Более того, "в той же диалектике человек творит реальность и тем самым творит самого себя" [там же, с. 295].
Что представляют собой идентификационные практики, посредством которых современные буряты позиционируют себя в социальном пространстве? И какое место занимает этническая идентичность среди групповых лояльностей бурят?
Французским социальным психологом С. Московичи была предложена гипотеза об организации сознания индивида по типу идентификационной матрицы, как специфической категориальной системы знаний субъекта. Основу идентификационной матрицы составляют различные идентичности: общечеловеческая, половая, религиозная, этническая, профессиональная и др. Распределением информации в идентификационной матрице руководит доминирующая в данный момент идентичность или группа идентичностей. Это означает определенный взгляд на мир [Солдатова, 1998, с. 55].
Для определения и описания репертуара социальных идентичностей бурят, а также выявления позиции этнической идентичности в пространстве групповых лояльностей, в инструментарий этносоциопсихологического исследования1 был включен модифицированный вариант теста М. Куна и Т. Макпартленда "Кто Я?" [Общая.., 1987, с. 257 - 259]. Тест основан на использовании нестандартизированного самоописания. Респондентам была предоставлена возможность свободного самоописания языком самого объекта исследования (респондента). Для обработки ответов использовался метод контент-анализа [Ядов, 1995а, с. 134 - 141].
На основе обобщения личностных дискурсивных самоопределений была получена групповая структура идентификационных предпочтений бурят. Вне всякого сомнения, эта структура не является жестко фиксированной, а имеет контекстуальный и динамичный характер, отражающий множественность, ситуативность и взаимодействие идентификационных практик, посредством которых современные буряты позиционируют себя в социальном пространстве. "Вместе с тем, повторяющиеся социальные ситуации допускают утверждение о формировании более или менее устойчивой иерархии идентификаций" [Ядов, 1995б, с. 167].
В процессе контент-анализа все дискурсивные самоопределения, данные респондентами, были отнесены к двум типам аналитических категорий: либо к социальным, либо к личностным категориям.
К социальным категориям были причислены самоопределения, которые очерчивают круг предписанных идентичностей. Это самоопределения, артикулирующие принадлежность к тем или иным социальным группам, к которым принято принадлежать, живя в обществе (например, общечеловеческая, семейная, половая, возрастная, этническая, религиозная, профессиональная и т.д.).
В число личностных категорий были включены самоидентификации, связанные с принадлежностью к таким группам людей, членство в которых является результатом или специфической самооценки, или специфического жизненного сценария, или особых событий биографии (например,"оптимист"2, "интеллигент", "интернационалист", "созерцатель", "труженик", "любитель индийских фильмов", "рукодельница", "консерватор", "в меру счастливый", "рассудительный", "общительная, уживчивая", "невезучий", "любимая", "человек, неустроенный в жизни" и т.д.).
Социальные самоидентификации были классифицированы, используя предложенную Г.У. Солдатовой терминологию, на базовые и этнополитические категории [Солдатова, 1998, с. 56]. Но в нашем случае, реестры этих категорий были модифицированны с учетом членения на группы повседневных практик и группы воображаемые и конструируемые, т.е. опосредованные массовой и межгрупповой коммуникацией, вследствие чего более подверженные изменениям [Ядов, 1995б, с. 167].
Анализ эмпирических данных показал, что приоритетное положение в структуре групповых самопредставлений бурят принадлежит базовым, так называемым категориям частной жизни.
Так, семейно-родственные ролевые и статусные самоидентификации присутствуют в "Я-образах" 56,2 % всего массива опрошенных бурят. Здесь следует учитывать, что величина процента рассчитана именно от общей численности опрошенных, а 13,8% респондентов затруднились ответить на этот тест и не назвали ни одной самохарактеристики. Причем среди жителей города этот процент ниже, а среди сельских респондентов - выше. Также мужчины чаще затруднялись ответить, нежели женщины. Оба данных показателя сами по себе являются определенным психодиагностическим индикатором. В случае же вычисления процента от количества ответивших на тест респондентов (431 человек), величина обсуждаемого процента больше и равна 65,2.
Необходимо обратить внимание на тот факт, что среди указавших семейную принадлежность у большинства эта категория фигурирует одновременно несколько раз, занимая сразу несколько мест в системе самопредставлений, например:"семьянин, любящий муж, отец", или"любящая мать, благодарная дочь, верная жена", или"глава семьи, отец, муж, дед", или"дочь, сестра, жена, мать, тетя" и другие. Женщины, определяя себя в социальном пространстве, чаще, по сравнению с мужчинами, упоминают семейно-родственные ролевые и статусные самохарактеристики (соответственно 72,3 % и 56,1 % от числа ответивших женщин и мужчин). Также женщинами чаще, нежели мужчинами, категория семейно-родственной принадлежности используется неоднократно. Таким образом, результаты анализа идентификационных матриц, как и ожидалось, подтвердили распространенный тезис, что для женщин актуальность своего семейного статуса более значима, чем для мужчин. Это обусловлено устойчивостью в массовом сознании традиционной полоролевой дифференциации жизненных стилей.
Следующая по частоте называния - это категория пола. 40 % респондентов от общего массива опрошенных бурят (или 46,4 % от числа ответивших) указали свою половую принадлежность. Здесь также женщины чаще упоминают свой пол, нежели мужчины (соответственно 53,7 % и 37 % от числа ответивших женщин и мужчин). Можно отметить различия между городскими респондентами и респондентами, проживающими в сельских районах. Сельские жители реже указывали свой пол по сравнению с городскими (соответственно 39,4 и 53,5 % от числа ответивших).
Категорию"человек" артикулировали 33 % опрошенных бурят (или 38,3 % от количества ответивших на тест). Эту категорию в своих самоопределениях мужчины упоминали чаще, чем женщины (соответственно 43,4 % и 34,3 % от числа ответивших мужчин и женщин). Зато женщины гораздо чаще, нежели мужчины, прибегали к категории"личность" при описании себя в социальном пространстве (соответственно 13,2 % и 6,9 % от числа ответивших). Хотя в целом представленность категории "личность" в репертуаре идентификационных предпочтений не столь значительна - 9 % от всего массива опрошенных бурят или 10,4 % от числа тех, кто ответил.
27 % опрошенных (или 31,3 % от количества ответивших) указали статусные социоструктурные дефиниции. В эту категорию вошли такие самохарактеристики, как"студент / студентка", "пенсионер/пенсионерка", "безработный/безработная", "средний класс", "специалист", "служащий/служащая", "рабочий", "крестьянин", "предприниматель", "государственный чиновник", "управленец", "госслужащий/госслужащая", "бюджетный работник" и другие.
Самоописания подобного рода можно интерпретировать как восприятие и осмысление респондентами своего социального статуса, своей позиции в социальной стратификации современного общества. Среди городских жителей позиционирование себя в контексте социоструктурных статусов наблюдается чаще, чем среди респондентов из сельской местности (соответственно 35,5 % и 27,2 % от числа ответивших городских и сельских респондентов).
Категорию профессиональной принадлежности вербализовали 25,4 % общей численности опрошенных (или 29,5 % от количества ответивших). Разумеется, дискурс самоопределений, репрезентирующий профессиональную принадлежность респондентов, лексически чрезвычайно богат, отражая многообразие палитры доступных современному человеку профессий:"учитель", "преподаватель", "механизатор", "слесарь", "юрист", "охранник", "технолог", "продавец", "бухгалтер", "инженер-механик", "сторож", "корреспондент", "ученый", "программист", "врач", "телемастер", "водитель", "инженер", "физик", "медсестра", "экономист" и многие другие. В сравнении с мужчинами, женщины чаще упоминают свою профессию (соответственно 24,3 % и 33,5 % от числа ответивших мужчин и женщин). У сельских жителей категория профессиональной принадлежности фигурирует в меньшей степени, чем у городских респондентов (соответственно 26,8 % и 31,8 % от количества ответивших сельских и городских респондентов).
Достаточно широко представлена категория"друг". Ее указали 10,4 % всего массива опрошенных бурят (или 12,1 % от числа ответивших). Дискурс этой категории разнообразен:"друг/подруга", "приятель/приятельница", "друг - близкий человек", "товарищ", "верный друг", "подруга надежная" и др. Для женщин принадлежность к тем людям, которых считают друзьями, имеет гораздо более высокую субъективную значимость, чем для мужчин (соответственно 16,9 % и 5,8 % от числа ответивших женщин и мужчин).
Категорию возраста в своих самохарактеристиках отметили 2,8 % от общего количества опрошенных (или 3,2 % ответивших на тест). Как и предполагалось, женщины (2,5 %) реже, по сравнению с мужчинами (4,2 %), указывали возраст.
Другие социальные категории, квалифицируемые как базовые, представлены в ансамбле групповых идентификационных предпочтений не столь широко, как рассмотренные выше.
Среди этнополитических категорий бесспорно лидирует этничность.
Так, 19% всего массива респондентов (или 22% от числа тех, кто ответил) артикулировали категорию этнической принадлежности.
Практически все из указавших этническую принадлежность обозначили эту категорию как"бурят / бурятка". Лишь три человека использовали другие обозначения -"часть моего народа", "представитель национальности своей Республики Бурятия", "представитель нац. меньшинства". При этом наблюдаются некоторые различия между бурятским городским и сельским населением. Если среди городских респондентов категория национальности фигурировала почти у 24,9 % ответивших городских жителей, то среди сельских бурят - у 19,2 % ответивших сельских жителей. Причины, обусловившие такую расстановку, могут носить двоякий характер.
Как правило, именно город (тем более город, имеющий статус столицы) является центром экономической инфраструктуры, средоточием культурной жизни общества и социально-политической активности людей. Поэтому данный уровень представленности этничности в репертуаре групповых идентичностей городских бурят можно объяснить, с одной стороны, более высокой интенсивностью в городе этномобилизационных процессов и большей вовлечённостью людей в них, что и выражается в актуализации этнической идентичности.
С другой - подобная актуализация этнической идентичности у городских бурят, возможно, является действием психологических защитных механизмов. Нам уже приходилось писать о феномене психологической дезинтеграции, обнаруженной на молодежном материале [Елаева, 1994]. В основе ее лежит внутриличностный идентификационный дисбаланс между инкорпорированной коллективной (общее знание о "бурятскости", атрибуты "бурятскости" и "бурятские" навыки или навыки оперирования "бурятскостью") этнической идентичностью и осознанием человеком собственного ощущения "бурятскости - небурятскости". Хотя дисбаланс имеет интрапсихическую природу, в то же время он является функцией социокультурного контекста. При глубокой включенности человека в свой этнический статус этот дисбаланс может принимать кризисные формы. Драматичным примером является такая конфигурация идентичности, которую В.А. Тишков обозначает как "вынужденная этническая идентичность" [Тишков, 1997, с. 25].
Вместе с тем, категория "бурят" сельскими респондентами в два раза чаще, чем городскими, называлась на первом месте. Порядок называния интерпретируется здесь как дискурсивная стратегия, проявляющая личностную иерархию идентификационных предпочтений. Иначе говоря, артикуляция этнической принадлежности на первом месте позволяет предположить ее высокую субъективную значимость для респондентов.
Кроме того, можно обнаружить тенденции, обусловленные гендерными особенностями: для мужчин национальность оказалась более значимой статусной характеристикой и также она чаще называлась ими на первом месте (соответственно 25,4 % и 8,5 % от количества ответивших мужчин), тогда как для женщин - 19,4 % и 4,5 %.
Гражданская идентичность в групповой структуре идентификационных предпочтений бурят представлена почти в два раза реже, чем этническая. Так, 10,4 % всего массива респондентов (или 12,1 % от числа ответивших), независимо от места проживания (город / село), отвечая на вопрос "Кто Я?", указали категорию"гражданин".
Дискурс гражданской идентичности разнообразен:"гражданин/гражданка", "гражданин своей страны", "гражданин отечества своего", "гражданин России", "гражданин Бурятии" "гражданин мира", "гражданин вселенной", "свободный гражданин", "законопослушная гражданка" и др. Здесь так же, как и в случае с этнической идентичностью, были зафиксированы гендерные вариации: у мужчин актуальность гражданской идентичности более выражена, нежели у женщин (соответственно 15,3 % и 9,5 % от числа ответивших мужчин и женщин). Но у тех и других, как среди городских, так и среди сельских респондентов, категория"гражданин Российской Федерации" (или"гражданин России", или"россиянин") незначительно преобладает над категорией"гражданин Республики Бурятия" (или"гражданин Бурятии"), причем чаще всего встречается их совместная артикуляция.
Для выявления соотношения в самосознании респондентов российской и республиканской гражданственности в этносоциопсихологический инструментарий исследований, проведенных в 1996 - 1997 гг. и в 2002 - 2003 гг.3, был включен вопрос: "Кем Вы себя больше чувствуете - гражданином Бурятии или гражданином России?".
Табл. 1.Уровни гражданской идентичности (%)
| В равной мере гражданином Бурятии и России | Больше гражданином Бурятии | Больше гражданином России, россиянином | Затруднились ответить | |
| 1996 - 1997 | 61,8 | 28,4 | 5,6 | 4,2 |
| 2002 - 2003 | 54,3 | 32,1 | 5,6 | 8,1 |
Как видно из таблицы, в 2002 - 2003 гг., по сравнению с 1996 - 1997 гг., незначительно увеличилось количество тех, кто чувствует себя больше гражданином Бурятии и затруднившихся ответить, а также уменьшилась доля чувствующих себя в равной мере гражданами Бурятии и России. Такая динамика находит свое объяснение при анализе распределения ответов по возрастным группам.
В 1996 - 1997 гг. рельефные различия в ориентациях респондентов на тот или иной уровень гражданско-государственной общности были обнаружены между молодежью и представителями старшего поколения. Так, среди 18-19-летних 20% чувствовали себя "больше россиянином" и 14,3% - "больше гражданином Бурятии". А среди респондентов старше 50 лет менее 2% чувствовали себя "больше россиянином", зато почти 39% опрошенных в возрасте 50-59 лет и 32% респондентов старше 60 лет ответили, что чувствуют себя "больше гражданином Бурятии".
В 2002 - 2003 гг. среди 18-19-летних уменьшилось количество чувствующих себя больше гражданами России, и увеличилась доля тех, кто чувствует себя больше гражданином Бурятии. А в старших возрастных группах, наоборот, возросло число чувствующих себя больше гражданином России при практически стабильном уровне чувствующих себя больше гражданами Бурятии. Таким образом, возрастные различия перестали играть ярко выраженную дифференцирующую роль.
Авторами монографии "Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов" обосновывается положение, что ответы респондентов о том, что они чувствуют себя в "равной степени гражданином Бурятии и России", могут служить показателем гражданско-национального типа ориентаций (то есть ориентаций на ценности нации как согражданства). Наряду с этим, установки респондентов титульных национальностей на преимущественно республиканский уровень гражданско-государственной общности могут служить показателями этнонационального типа ориентаций [Дробижева и др., 1996, с. 144 - 145]. Если следовать данному положению, то можно констатировать, что у респондентов, вне зависимости от места проживания, пола и возраста, преобладают гражданско-национальные ориентации.
Согласно результатам модифицированного варианта теста М. Куна и Т. Макпартленда, 2,4 % опрошенных бурят (или 2,8 % тех, кто ответил) указали категорию, которую можно обозначить как "политические ориентации и диспозиции", позиционирующие респондентов как агентов политического поля. Большинство из них охарактеризовали себя как"коммунист". Один человек уточнил, что он"член КПСС с 1964 года", другой ответил, что он"член Рескома КПРФ (временно приостановил членство)". Один респондент самоопределил себя как"не политизирован". Сюда же были отнесены такие самопредставления, как"сторонник экономических преобразований","равные права со всеми","голос (при выборах)" и"избиратель".
Несмотря на интенсивность процесса религиозного возрождения и достаточно высокий уровень религиозности бурятского населения [далее это будет обсуждено подробнее - И.Е.], исследование 1996 - 1997 гг. показало, что на тот момент времени религиозная идентичность еще не стала субъективно значимой статусной характеристикой, поэтому она заняла не столь существенное положение в групповой структуре идентификационных предпочтений бурят. В целом отношение к вере вербализовали 1,6 % тех, кто ответил на тест. Чуть более 1 % ответивших артикулировали категорию религиозной принадлежности. В основном эта категория обозначена ими как"буддист" и"верующий/верующая". Один респондент самоидентифицировал себя как"атеист, но придерживаюсь обычаев своего народа". Один респондент ответил, что он"атеист".
Пять респондентов указали категорию "патриот". Дискурс этой категории таков:"патриот страны", "патриот Родины", "человек своей Родины", "люблю свою республику", "патриот малой Родины".
Самоопределение"патриот малой Родины" является по смыслу бивалентным и может быть отнесено к категории родо-земляческой принадлежности. Еще два респондента также артикулировали данную категорию. Один респондент апеллировал к локальной принадлежности и идентифицировал себя как"уроженец Тункинского района", другой - к родовой и охарактеризовал себя как"один из старших своего рода". Столь скромное место данной стратегии в идентификационном выборе бурят при ее известной функциональной распространенности можно объяснить, на мой взгляд, следующим образом: родовая и земляческая принадлежности распознаются скорее не в качестве способа идентификации, а гораздо шире проявляются как значимые формы социального отношения и внутриэтнического взаимодействия.
Весьма отрадно отметить, что среди личностных дефиниций наиболее называемой оказалась категория"оптимист", ее вербализировали 3,4 % всего массива респондентов (или 3,9 % от количества ответивших). При этом мужчины чаще, по сравнению с женщинами, относили себя к оптимистам (соответственно 5,8 % и 2,5 % ответивших мужчин и женщин).
Особую группу среди личностных самоопределений составляют самоописания, вербализованные в рамках "дискурса ординарности" [Козырев, Козырева, 1994, с. 103]. Это такие самоидентификации, как ""просто человек" [заключено в кавычки самим респондентом - И.Е.]","просто обычный человек", "маленький винт в колесе истории", "небольшая шестеренка в общем движении", "капля в море", "пока "винтик" вне механизма" и др.
Кроме того, среди личностных самохарактеристик встречались самоопределения, связанные со знаками Зодиака и восточного гороскопа, типом темперамента, отношением к труду и оценкой себя как работника ("лентяй", "трудяга", "труженник/труженница", "профессионал" и др.), интересами и увлечениями ("любитель музыки и кино", "люблю играть в шахматы", "книголюб" и др.), чертами характера ("спокойный", "целеустремленный", "вспыльчивая", "уравновешенный", "добряк", "терпеливая", "гордый", "легкомысленный", "здравомыслящий" и др.), стилями жизни ("домосед", "добытчик", "любитель поспать", "любитель вкусной пищи" и др.), позитивными и негативными самооценками ("эгоист", "с определенными комплексами", "мечтатель", "романтическая натура", "интернационалист", "созерцатель", "гуманист", "жизнелюб", "пока не определившийся в жизни человек" и др.), а также другими категориями.
Подводя итог, можем констатировать, что именно этничность превалирует среди этнополитических самоопределений (этническая, гражданская, религиозная и т.д. принадлежности), но в совокупности этнополитические категории значительно уступают категориям частной жизни.
С другой стороны, реалии постсоветской жизни практически всех российских народов наглядно свидетельствуют о том, что этническая мобилизация оказалась не только политическим лозунгом этнических элит, но стала практикой повседневной этничности достаточно большого количества людей. В условиях этнической мобилизации возрастает субъективная значимость для людей их этнической принадлежности, соответственно, расширяется представленность категории "национальность" в групповой структуре идентификационных предпочтений. Так, данное положение подтверждается результатами исследований, проведенных автором в Усть-Ордынском Бурятском автономном округе. Если в 1990 г. ни один из респондентов не указал этническую принадлежность среди ответов на вопрос: "Кто Я?", то в 1997 г. категория "бурят" фигурировала у четверти опрошенных.
Для уточнения общей картины групповых идентификационных стратегий и описания репертуара современных идентичностей бурят в этносоциологическом исследовании 2002 г. выяснялось отношение респондентов к тем или иным социальным группам и устанавливалась степень ощущения их единства с ними. Здесь необходимо пояснить, что, в силу определенных исследовательских задач и, следовательно, аналитических требований к выборке, в исследовании 2002 года опрашивалось преимущественно сельское население. Поэтому прямое сопоставление результатов этого исследования с двумя другими не вполне корректно. Тем не менее, представляется допустимым использование результатов, полученных в 2002 г., в качестве иллюстративного материала, показывающего наиболее симптоматичные и легко прослеживаемые тенденции. Итак, проанализируем результаты этносоциологического исследования 2002 г.4 Респондентам была предоставлена возможность соотнести себя с некоторыми группами, в том числе, этнической. Вопрос формулировался следующим образом: "Встречая в жизни разных людей, с одними мы легко находим общий язык, понимаем их. Иные же, хоть и живут рядом, остаются всегда чужими. Если говорить о Вас, то как часто Вы ощущаете близость, единство с перечисленными ниже людьми, о ком Вы могли бы сказать "Это - мы"?".
Были получены следующие результаты (перечислим группы в порядке убывания ощущения близости, единства респондентов с ними):
В качестве других групп, про которые респонденты могут сказать "это - мы", были названы "друзья", "однокашники", "кто уважает меня", "те, у кого круг интересов, как у меня". Совокупный процент этих групп составил 3,4 %.
Таким образом, анализ эмпирических данных показывает, что в совокупности первичные группы или группы повседневных практик (к ним относятся люди того же поколения, живущие в том же городе (селе), товарищи по работе, учебе, люди той же профессии) доминируют над так называемыми воображаемыми и конструируемыми общностями, которые "представлены в сознании индивидов, исходя не столько из собственного опыта, сколько из интерпретаций, предлагаемых СМК или из общения с людьми, т.е. опосредованные массовой и межгрупповой коммуникацией" [Ядов, 1995б, с. 167]. К этим группам относятся люди того же достатка, общих политических взглядов, земляки, национальные и религиозные общности, граждане Республики Бурятия и граждане России.
Наиболее ярко выражена идентификация с людьми своего поколения, что является вполне объяснимым, ибо "поколенческая солидарность для России особенно показательна, поскольку люди одного поколения - люди одной исторической судьбы (шестидесятники, поколение застоя и т.д.)" [Ядов, 1995б, с. 171].
В то же время идентификация со своей этнической группой лидирует не только среди идентификаций с другими вторичными группами, но и превалирует над многими группами повседневных практик. Исходя из анализа результатов этносоциологического исследования 2002 г., допустимо утверждать, что в рассматриваемый период этническая идентичность безусловно доминирует над гражданской идентичностью. Этот вывод согласуется и с другими рассмотренными выше эмпирическими данными. При этом республиканский уровень гражданской идентичности преобладает над общероссийским уровнем гражданской идентичности, что также подтверждает обоснованность тенденций, обнаруженных в исследованиях 1996 - 1997 гг. и 2002 - 2003 гг.
Итак, в условиях радикальных трансформаций общества этничность явилась одной из приоритетных групповых идентификационных стратегий.